Благословенный (СИ) - Коллингвуд Виктор

Воронцову-Дашкову я уже неоднократно видел в Царском Селе, хотя и не понял сразу, кто она такая. Улучив случай, я напросился на экскурсию в Академию Наук.

Женщина с крупными, грубоватыми чертами лица смерила меня взглядом.

— Конечно, юноша! Как только двор вернётся в Петербург, милости прошу. Академия наук ведь прямо напротив Зимнего Дворца, на другом берегу Невы!

Я уж было хотел спросить, когда двор вернётся в Зимний Дворец, но вовремя прикусил язык.

Ничего, Академия не убежит!

* * *

Был разгар августа, и императрица решила из Царского Села переехать на время в Петергоф. Тут я напомнил Воронцову, что жду от него человека по таможенному ведомству, и вот, этот человек ко мне явился.

Радищев Александр Николаевич, коллежский советник. Высокий, статный господин между тридцатью и сорока годами. Высокий покатый лоб, узкое лицо, глаза тёмные, умные и очень внимательные. Я решил не тянуть кота за хвост, и говорить с ним прямо.

— Спасибо, что прибыли ко мне, Александр Николаевич. Давайте пройдём на аллею, там нас никто не потревожит.

Мы спустились из Большого Петергофского дворца на аллеи парка, и присели на одинокой скамейке возле роскошных фонтанов.

— Александр Николаевич присаживайтесь. Вы только не пугайтесь, ничего страшного не произошло. Пока. Но всё к тому идёт, дражайший, все к тому идёт.

Радищев внешне оставался совершенно спокоен, и лишь выражение глаз его чуть заметно изменилось. Как будто в тёмной воды пруда кто-то кинул крохотный камешек.

— Есть у меня сведения, не спрашивайте, откуда, и не пытайтесь даже угадать, но сведения такие есть, что сочиняете вы некую книжку преинтереснейшего содержания. Ругаете там всяческие государственные установления Российской империи, общественное ея устройство, а соратников Императрицы, сынов Отечества, честь его составляющих, зовёте скопом кровопийцами, разбойниками, и как это… «крокодилами кровожадными». И, самое-то главное, всячески призываете «освободить рабов» и «казнить тиранов». Что вы скажете по этому поводу?

Александр Николаевич ответил мне не сразу. В продолжение моей речи он внимательно изучал меня своими тёмными большими глазами, пытаясь, видимо, понять, что именно происходит, и насколько, вообще, всё плохо.

— Ваше Высочество! Некоторое время назад я действительно пытался начать литературный труд, довольно обыкновенный роман, в форме дорожных заметок. Но кончина супруги моей, оставившей меня с малолетними детьми, прервала это начинание. Ныне же пребываю в совершенном бессилии и скорби, и едва нахожусь в себе сил, дабы исполнять обязанности службы. Отчего труды над безделицей совершенно забросил, и бог весть, когда возобновлю ли!

— Всенепременно! Всенепременно возобновите, это уж будете благонадежны! В этом мире всё проходит, любезный Александр Николаевич, и скорбь ваша пройдёт, и потянет вас вновь литераторствовать. И жизнь ваша после этого изменится совсем не лучшую сторону. Тайная канцелярия, мосье Шешковский, дыба, кнут, всё такое. А у вас ведь дети!

Александр Николаевич в тоске отвёл от меня взгляд, с горечью взглянул на великолепные фонтаны, чьи струи так удачно заглушали наши голоса от постороннего слуха, на великолепные фасады Большого дворца, дитё транжирки Елизаветы и гастарбайтера Растрелли, графомана от архитектуры.

— Впрочем, ладно, давайте я не буду вас пугать и говорить загадками. Я знаю ваше отношение и к трону, и к тем, кто его окружает, и к тем, кто называет себя слугами Отечества, хотя и не всегда является таковым! Всё это мне известно, может быть, даже лучше, чем вам самому. И полагаю, будет правильно, если вы тоже узнаете мой секрет.

В тёмных глазах собеседника будто бы тикает счетчик — сейчас он в уме лихорадочно подсчитывает свои шансы выйти отсюда живым и свободным. Судя по горькой складке губ, баланс он подводит неутешительный.

— Вы, Александр Николаевич, должно быть, уже поняли, что я не совсем обычная персона. Десятилетние сорванцы не часто философствуют об отмене крепостного права, не так ли?

— Я никогда не имел счастья беседовать с монаршими особами, — дипломатично отозвался Радищев, — и не могу судить достоверно, насколько они отличаются от людей обыкновенных!

«Еще как можешь» — подумалось мне.

— Давайте оставим лукавство. Я к вам совершенно благожелателен! Мой учитель, мосье Де Ла-Гарп, из Швейцарской Конфедерации, противник всякого рабства и республиканец. Если желаете, я вас познакомлю. Я, как и вы, вполне сочувствую мысли о необходимости скорейшего освобождения рабов и утверждения в нашей стране гражданских прав. Но надобно понимать, что дело это непростое и, скажем так, деликатное. Так что, самым убедительнейшим образом прошу вас — всю вашу литературную деятельность согласовывать со мною. Я буду вашим личным цензором… ну, предварительным. А пока держите всё в тайне, хорошо? И про книгу вашу — н и к о м у! Теперь пойдёмте, от этого фонтана у меня уже вся куртка мокрая! Да, вот ещё что — если вдруг вас кто-то будет спрашивать, о чем у нас был разговор, отвечайте, что я интересовался таможенными делами, товарооборотом, вот этим вот всем. Договорились?

* * *

В Петергофе меня посетил и граф Чернышёв. Несмотря на приставку к его должности «вице», в действительности он был полномочным руководителем Адмиралтейств-коллегии. Вед президентом этого ведомства был великий князь Павел, фактически отстранённый от всех реальных дел.

Чернышёв оказался довольно высоким, грузным вельможей далеко за пятьдесят, одетым в традиционный для флота белый мундир с зелеными обшлагами и камзолом, с обильным золотым шитьём и золотым же эполетом. На простом, сильно изрытом оспой русском лице выделялись карие живые глаза.

— Здравствуйте, Иван Григорьевич!

— Приветствую вас, ваше высочество — приветливо отозвался он. — Донесли мне, что вы интересуетесь предстоящей кругосветной экспедицией?

— Я интересуюсь решительно всем, касающимся предмета ведения Адмиралтейств-коллегии! Весною мы с цесаревичем Константином наблюдали за спуском на воду кораблей со стапелей Петербургского Адмиралтейства. Как-нибудь хотелось бы обсудить и кораблестроительные вопросы, и вооружение флота, и многое другое. Но сейчас — расскажите мне по экспедицию капитана Муловского!

— В эскадру Муловского — начал Чернышёв, ­ — включены пять судов: флагман «Колмагор» в 600 т водоизмещением, «Соловки» — 530 т, «Сокол» и «Турухтан» — по 450 т, и транспортное судно «Смелый». Экипаж флагманского судна «Холмогор» под командованием самого Муловского насчитывал 169 человек, «Соловков» под командой капитана 2-го ранга Алексея Михайловича Киреевского — 154 человека, «Сокола» и «Турухана» под командой капитан-лейтенантов Иоакима Карловича фон Сиверса и Дмитрия Сергеевича Трубецкого — по 111 человек.

Рассказывал Иван Григорьевич о предстоящей экспедиции охотно; видно было, что и его увлекают дальние странствия.

— Целью сей экспедиции поставлено проведение научных изысканий в Тихом Океане, с утверждением власти Российской державы на важных морских коммуникациях.

Для научных открытий на кораблях присутствует господин Питер Паллас, известный путешественник, академик. Для «ведения обстоятельного путешественного чистым штилем журнала» поставлен секретарь Степанов, обучавшийся в Московском и Английском университетах. Также, среди учёных — участник плавания Кука астроном Уильям Бейли, естествоиспытатель Георг Форстер, ботаник Соммеринг и четыре живописца. В Англии будут закуплены необходимые астрономические и физические приборы: секстаны Годлея, хронометры Арнольда, квадранты, телескопы, термометры и барометры.