Падение Левиафана - Джеймс С. А. Кори
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда-то, уже так далеко, что только первые мысли годятся, чтобы об этом думать, оно было таким: шарик посреди «внизу» и раковинка на границе «вверху», а между ними медлительные танцоры и внезапный танец. Смотри-смотри-смотри, шепчут бабушки. Их голоса превращаются в хор, и хор говорит о чем-то еще. Танец желает и проталкивается к краю всего, к кожуре вселенной. Спящая видит во сне танец, и танец видит сон, и его сны становятся вещами, и вещи меняют сны. Желание и страсть желать ломятся дальше и создают новые вещи, чтобы с ними танцевать. Мозг отращивает провода, чтобы придать себе форму, мысли перетекают из субстрата в субстрат, и великое любопытство вращается, создает, вращается и учится. Оно протискивается в жар на дне всего. Оно протискивается в холод наверху и раскалывает свод небес. Холод, твердый верх уступают танцу, и свет, который есть они, встречается со светом, который не они.
Происходит новое. Свет извне. Светлопоющий голос Бога зовет, и зовет, и зовет…
Пинок сзади пробивает насквозь, несет в себе кровь, кость, дыхание. Спящая делает шаг и еще шаг и падает с криком, а бабушки говорят: нет-нет, не надо сюда-сюда, смотри, что будет дальше. Смерть затопляет ее, пустая как темнота и более того, и спящая забывает, хватаясь за брата, который всегда рядом, кроме только когда его нет, когда не здесь, кроме не здесь, а другой здесь щербатым погребальным голосом зовет: «Ничего, это не ты, я тебя удержу».
Она всплывает, обгоняя пузыри. Тепло внизу и позади, в трещинах холода открываются звезды, и с криком она кидается вверх и наружу, из сна, в свое и только свое тело и в смятение рвоты, слез, глубокого обморока, недоступного сновидениям.
Что, черт возьми, это было?
Глава 13. Джим
Амос обмяк, закрыл темные глаза. Челюсть отвисла, губы побелели. В дыру на спине можно было просунуть большой палец. В ту, что на груди, вошло бы два кулака. На фоне его черной плоти бледные кости позвоночника походили на разорванного пополам червяка.
– Надо идти, – сказала откуда-то издалека Тереза. И потянула его за рукав. – Джим, надо идти!
Он повернулся к ней, к сморщенному в нетерпении лицу со свисающими на уши волосами. Рядом беспокойно приплясывала и скулила Ондатра. А может, это он скулил? Он хотел сказать: «Хорошо», – но подступила рвота, он только и успел отвернуться.
«Надо идти, – подумал он. – Давай, соберись!» Он шагнул к Амосу, подсунул руки под колени и под широкие плечи. На Земле Джим бы его не поднял. В трех четвертых g Абассии было тяжело, но терпимо. Мужчина, девочка, собака и труп бежали к «Росинанту». Джим хотел рявкнуть: «Скорей!» – но то, что перехватило горло, когда он увидел порванного пулей Амоса, не давало. Он не оглядывался. Поле зрения сужалось, словно он бежал по медленно сжимающемуся тоннелю. Надо добраться до корабля. Холодая сырость промочила одежду на животе и на бедрах. Ее заливала черная кровь Амоса.
Перед ними открылся люк. Алекс одной рукой сжимал винтовку, другой махал им. Собака добежала первой, с непривычки к гравитации проскочила мимо корпуса. Тереза ухватила ее поперек живота и так полезла по трапу. Джима тянул вниз вес Амоса, но на последних шагах Алекс помог ему. Джим упал на колени, опустил труп на палубу. От тряски на бегу веки приоткрылись, глаза смотрели в никуда. Джим их закрыл.
– Ч-черт, – выдавил Алекс. – Что за черт?
– Стартуй немедленно.
– Хорошо, – кивнул Алекс. – Уложим вас по местам и…
Джим мотнул головой и вышел на связь с Наоми:
– Мы на борту. Поднимай «Роси».
– Вы по местам?
– Нет, так что постарайся не слишком трясти, но отсюда уводи.
Она не спорила. От рева маневровых у него клацнули зубы. Взяв Терезу за плечо, он притянул девочку и крикнул ей в ухо:
– Сунь собаку в амортизатор и сама пристегнись. Не знаю, что будет.
Она ответила невозмутимым взглядом – он его не понял. Она обижена, напугана, пережила шок. Она еще ребенок. Как она выдержала то, что было? Как он это выдержал?
– Он не закреплен, – сказала она.
– Ему все равно. Ступай.
Палуба покачнулась, медленно накренилась: корабль из положения брюхом вниз переходил в стойку на дюзах. Заскулила Ондатра. Тереза взяла ее за ошейник и увела.
Шевельнулось и покатилось тело Амоса. Увидев ужас в глазах Алекса, Джим вдруг взбесился. Отчаяние старого друга – это уже слишком. Нет у него сил утешать Алекса. Его и так трясло, и он не знал – от вибрации корабля в атмосфере, или ему изменило собственное тело. Могло быть и то и другое.
– Нам в рубку, – прокричал Джим.
Алекс сделал шаг к израсходованному праху, что был прежде Амосом, но спохватился, и они вдвоем, шатаясь, добрели до центрального лифта. Палуба под ними содрогалась и дергалась, они перебирались от захвата к захвату. От перегрузки ускорения вместе с притяжением планеты ныли колени и позвоночник. В глазах потемнело. Он очнулся на краю беспамятства – не мог вспомнить, с Нового Египта они бегут или с Лаконии. В лифте он, чтобы не вырубиться, сразу сел. На подъеме память стала собираться из осколков.
Алекс присел на корточки рядом.
– Ты как?
– Нас ждали. Знали, что мы появимся.
– Жаль, – сказал Алекс, – что меня там не было.
– Она стреляла Амосу в спину. В спину, мы убегали.
Алекс молчал, потому что сказать было нечего. Джим опустил взгляд на свой скафандр, залитый черным от пупа до коленей. И руки были в черных пятнах, но пахли они все-таки кровью.
Лифт проходил палубу за палубой. К рубке Джим то ли собрался, то ли совсем рассыпался. Трудно было отличить одно от другого.
В верхних слоях атмосферы болтанка сошла на нет. За бортом выли ветры, но такие невесомые, что поток воздуха на скорости пятьсот километров в час ощущался кораблем как легчайший ветерок. Палуба под ногами выровнялась. Наоми сидела в амортизаторе, открыв на экране программу пилотирования. Она оглянулась на упавшего в соседнее кресло Джима. Видно было, что разглядела кровь и поняла чья.
– Амос? – спросила она.
Он покачал головой – не в смысле «нет». В смысле «не сейчас». И видел, что она поняла.
Алекс поднялся в кабину. Винтовка так и болталась у него на плече.
– Беру джойстики, – почти сразу крикнул он.
– Поняла, – отозвалась Наоми. –
