Незаконная планета - Евгений Войскунский

Я посмотрела на Инну. Она сидела между Ильей и Костей и, часто моргая, глядела куда-то вверх. Должна признаться: никак не могу освоиться с мыслью, что Инна стала космогонистом и участвует в теоретических дискуссиях. Впрочем, она не вмешивалась в спор — и, по-моему, правильно делала.

Старый Шандор вдруг поднялся и пошел к выходу. Я встревожилась и выскочила за ним в коридор. Внешне Шандор был абсолютно спокоен. В медпункте я налила ему стакан экстракта, он молча выпил и опустился в кресло. Я воспользовалась случаем и подключила к креслу датчики. «Не надо, — сказал Шандор, — все в порядке». Но я упросила его посидеть немного. Он вытащил из кармана книжку в мягком переплете и стал читать, а я тем временем просматривала записи. Особых отклонений от нормы я не обнаружила. Но каждому понятно, что волнения и обиды отнюдь не способствуют приживлению новой печени. Да еще когда обиду наносит твой бывший ученик. Все-таки возмутительно ведет себя Илья. Даже если он в чем-то прав. Хорошо еще, что Шандору никогда не изменяет выдержка.

Вечером у меня был обычный пациент — Володя Перегудов. Мои девочки ушли ужинать и танцевать с приезжими, и я сама обработала ультразвуком его очередной синяк на лодыжке. Вдруг распахнулась дверь, вошел Илья.

— Ты занята? — спросил он.

Я познакомила его с Володей.

— Читал вашу статью о селеногенных породах, — сразу сказал Илья. — Любопытно. Впрочем, мысль о лунных анаэробных микроорганизмах высказывал еще десять лет назад Стаффорд Хаксли.

— Я не претендую на первооткрытие, — проворчал Володя. — Я излагаю факты.

— Ну да, конечно, здесь только и делают, что излагают факты.

Володя поспешил уйти. Прямо из-под вибратора.

— У тебя удивительная способность — ярить людей, — сказала я.

— Ты находишь? — Илья прошел к креслу, взял с него книжку (видно, Шандор ее забыл), полистал, отбросил. Сел и уставился на меня, прищурив глаза. — Ты почти не изменилась, — сказал он, помолчав. — Златокудра и зеленоглаза… Довольна жизнью?

— Да.

Он сообщил, что в Космоцентре хотят поставить памятник Федору, я сказала, что видела проект. Опять мы помолчали.

— Значит, доктор. Лунный доктор Марта Роосаар.

— Хочешь сказать, что это не так уж много?

— Ну, почему же, — возразил он. — Не каждому греметь на всю Вселенную. С Алешкой часто видишься?

— Каждый день. А что?

— Решительно ничего.

— Хочу попросить тебя, Илья: перестань наскакивать на Шандора. Разве ты не понимаешь…

— Понимаю, понимаю. Меня всегда поражало, почему теоретики так не любят выходить на пенсию… Ладно, перестану. — Он ухмыльнулся: — Когда-нибудь.

В медпункт заглянул Веригин:

— Илья, ты с Инной расположишься в моем кабинете. Уюта не гарантирую, тесноту гарантирую, микрофон общей связи не работает — ну да он тебе и не нужен.

— Спасибо, Костя, меня вполне устраивает.

— Фу, кажется, всех разместил. — Веригин исчез.

— Пойду, лунный доктор, — сказал Илья, поднимаясь. — Работать надо.

Я его окликнула, когда он был уже в дверях:

— Это правда, что ты никуда не отпускаешь Инну одну?

— На Луну бы, во всяком случае, не отпустил, — сказал он подчеркнуто и вышел.

Я взяла со стола книжку, забытую Шандором. «Сказания Южных морей». Наверное, почитывает для отдыха. Машинально полистала и заметила, что в тексте кое-что подчеркнуто. Это было «Ронго-Ронго», один из расшифрованных древних текстов острова Пасхи. Подстрочный перевод, предшествовавший литературному. Что же тут заинтересовало старого Шандора?

«Солнце бог их создал их любил с неба не уходил ночи не было давал пищу себя давал пресной воды сладкой много было больше ничего людям не надо солнце бог пищу себя жизнь давал».

Эти строки были подчеркнуты красным, а рядом, на полях, Шандор мелко написал: «Странно, что такое могли придумать. А если (дальше несколько неразборчивых слов) фант. преломл. мечта о непосред. получении „в пищу“ (опять неразборчиво)».

Я пробежала текст, там говорилось дальше, насколько я поняла, о том, как род пошел на род, начались распри и войны, и Солнце-бог отвернул от людей светлое лицо. «Ночь пришла люди боятся никогда ночь не видеть звезды не видеть от звезд холод болезнь смерть луна тоже море на берег тащит плохо страшно страшно…» Эти строки Шандор тоже подчеркнул и написал рядом: «Перед, момент». В конце текста было еще подчеркнуто: «Только днем меня видеть себя пищу жизнь не дам много много злой я стал сами пищу себе искать зверя убивать рыбу убивать себя пищу жизнь не дам больше солнце бог не буду буду огонь бог Иллатики». И рядом — быстрая запись: «Оставш. приспособ. (неразборчиво) биофорн. свойств». И еще раз — крупно: «Биофор».

Не знаю, что хотел сказать Шандор своими комментариями на полях. Надо бы показать их Алеше, он ведь любит всякие древности.

Я отложила книжку, задумалась. И вдруг…

Всегда я считала, что унаследовала от своих эстонских предков уравновешенность. Но когда сотрясся пол и задребезжала ложечка в стакане, я взвизгнула и испытала нелепое желание кинуться на грудь кому-нибудь сильному — а ведь я прекрасно знала, что это стартовал рейсовый на Марс. Хорошо, что никто не слышал моего визга. Полноземлие ужасно все-таки будоражит…

Осторожный стук в дверь. Это, верно, Алеша.

13 апреля, полдень.

Полдень — по часам. На Луне сейчас — долгая двухнедельная ночь.

Никогда себе не прощу вчерашнего.

Надо было просто выставить его, когда он ко мне потянулся.

Не смогла…

Не знаю, был ли кто-нибудь когда-либо так безмерно счастлив, как была счастлива я с Федором. Счастье такое же безмерное, как и короткое. Он ушел в Комплексную экспедицию и не вернулся. Уже его не было в живых, когда из дальней дали пришла его последняя радиограмма, — как в каком-то романе, она оборвалась на моем имени.

Весть ниоткуда… То, чего боялись жены моряков времен парусного флота — когда медлительная, случайная почта доставляла письма давно погибших людей.

Федор стартовал со старого космодрома Луна-2. Я попросила комитет здравоохранения перевести меня на Луну: хотела быть там, где он проходил последний раз. Я выдержала конкурс на замещение должности главврача в Селеногорске, а по истечении трехлетнего срока осталась еще на срок — а дальше видно будет.

Казалось, я привыкла к мысли, что все у меня кончено, и остается только коротать годы. В Селеногорске я нашла себя. Скромная лечебная практика, кое-какие наблюдения, книги. Ненавязчивая и потому особенно трогательная забота Кости и других ребят помогли мне сохранять душевное равновесие. Мне хотелось быть нужной им — и больше ничего. Прав Илья: не каждому греметь.