В то далёкое лето. Повести, рассказы - Левон Восканович Адян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, в этот день я в последний раз шел к Марине, потому что она поступила в какой — то техникум, хотела пораньше уехать, а я, хоть и закончил среднюю школу, должен был еще два года проработать в колхозе, приобрести двухгодичный трудовой стаж, потом идти учиться, потому что в те годы без производственного стажа и рекомендаций в институт не принимали.
Скошенные поля закончились. Где-то близко беззаботно заливались птицы, печально звала кукушка. Я быстро перешел холм в верховьях села, и, чуть позже, был уже у Марины.
Она сидела под буковым деревом, на бугорке, обняв руками коленки, ждала меня.
— Я опоздал, да? — сказал я и сел возле Марины на зеленую траву, глядя ввверх, между листьями деревьев, на синеватое небо, по которому очень высоко, чуть касаясь небесной синевы, плыли пряди облаков.
— Не опоздал, я тоже недавно пришла, — улыбаясь, сказала Марина, — опять сбежал? — белоснежные зубы Марины были ослепительны.
— Да, в последний раз, — сказал я, с болью думая о том, что это, действительно, было в последний раз, ведь Марина сегодня вечером уезжает из нашего села.
Марина вновь улыбнулась, потом встала с места, сказав:
— Пошли!
— Куда? — спросил я, повернувшись в ее сторону, потом сказал: — Пойдем, пропадем в наших лесах, горах, полях и ущельях, — мой голос неожиданно задрожал. — Только не уезжай отсюда.
Марина долго, пристально смотрела на меня, как тогда, когда я в первый раз проважал из кино домой ее вместе с Алвард. Ничего не говорила, не улыбалась, смотрела, а потом сказала:
— Пошли. Хочу попрощаться со всеми этими местами, где мы бывали, с лесами, полями, горами. Кто знает, буду ли я еще когда-нибудь здесь? — немного помолчав, она сказала:
— Какая-то грусть одолевает душу, когда расстаешься с местами, ставшими, как-то, уже родными, думая, что больше никогда не вернешься туда.
Мы вышли из-под густой тени деревьев, пошли по дороге, ведущей в горы. Марина в том же наряде пламенно-красного цвета, в котором была в клубе. На кофте две пуговицы были расстегнуты, и каждый раз, когда она наклонялась сорвать по дороге цветок, или потом, на поляне Джангира, когда поднимала руку, чтобы сорвать ежевику я случайно… из-под локтя, невольно, видел ее смуглые, налившиеся груди с темными сосками, напоминающими лесную земляничку, и это магически действовало на меня, голова, кружилась, сердце бешено билось. Душа наполнялась каким-то непонятным сладострастным теплом.
Весь мир знал о том, что я в последний раз шел так близко рядом с Мариной, вдыхал ее дурманящий девичий аромат, деревья спокойно и грустно качали макушками, шелестели, медленно дрожали листья, грустно пели канарейки, то умолкали, прислушиваясь, то опять пели.
Весь мир знал о том, что я люблю Марину, и только она, Марина, не знала об этом, потому что я ей ничего не говорил, правда, мы с ней бродили в наших ущельях, ходили по нашим полям, я ей показывал красивые места нашего села, с высоты Сарнатана смотрели на заснеженные вершины Мрав-сара, в лунные вечера с Мариной сидели в глубине яблоневого сада близ ущелья, говорили на тысячи тем, но Марина не знала, что с того дня, как я увидел ее с Алвард, с того самого дня коротал бессонные ночи, неустанно думая о ней, произносил ее имя, мечтая о ней.
И, сам не знаю, почему, я вдруг неожиданно сказал:
— Ты будешь помнить меня, Марина, там, в Сумгаите?
Марина посмотрела на меня с грустной улыбкой, потом сказала:
— А ты сам будешь меня вспоминать? Не забудешь?
— Никогда не забуду, навек запомню, — быстро сказал я, — буду помнить, буду бродить по тем местам, где мы бывали вместе, и вспоминать тебя. — И, глядя на нее сбоку, мысленно говорил ей: «Во сне приходишь часто ты ко мне, ты стала восхитительной мечтой, ведь перед сном я помню о тебе, твой образ дорогой всегда со мной».
— И я буду помнить, — сказала Марина с опозданием и замолчала.
Впереди показался родник Гырма-ахпюр. Уже было слышно журчание воды.
— Я тоже буду помнить, — снова заговорила Марина. — Подругам расскажу о тебе. Они не поверят, что здесь, далеко в этих горах, с кем-то дружила. В лесах, в горах. Не поверят.
— Почему? Почему не поверят?
— Не знаю, — пожала плечами Марина, — потому, что я ни с одним парнем не дружу, — хитро улыбаясь, добавила Марина.
— Ни с кем? — спросил я и был безмерно этому рад.
— К чему это? Что, допрашиваешь? — сузив глаза и снова улыбаясь алыми губами, сказала Марина.
— Просто так, — улыбнулся я.
— Не скажу, — сказала Марина, убирая волосы со лба. — Не всё можно рассказывать. Вернее, не всё возможно рассказать.
Дошли до родника Гырма ахпюр, сели на замшелые камни. Марина долго смотрела на воду, впустую льющуюся в канаву, на разноцветных бабочек, порхающих над водой, потом тихо, с грустью сказала:
— Прощай, родной родник. Сколько людей прошло мимо тебя… Ты среди них запомнишь меня? — она замолчала на миг, потом тем же грустным голосом сказала: — Есть такие бабочки, которые живут один день. Бабочка с золотыми крылышками прожила целый день, но этот день был хмурый, шли дожди. Не было солнца, не было песен канареек. День прошел, и бабочка с золотыми крылышками ничего не увидела, не узнала, что дни бывают, еще, и солнечные, мир бывает полон звонких голосов. Так прожила свою коротенькую жизнь маленькая бабочка с золотыми крылышками. — Марина посмотрела на меня и улыбнулась, и ее улыбка тоже была грустной.
Потом, мы снова гуляли по дорогам, ведущим в горы. Дорога, иногда, выходила на лужайки и снова заходила в лес. Мы с лужаек оглядывались назад, там, далеко, по ту сторону лесов, на полях, будто, грустили одинокие стога, виднелось село. А мы шли на поляну Джангира, где бывает самая лучшая ежевика. Шли в последний раз есть ежевику. и оттуда смотреть на наше село Хндзахут, окутанное летней дымкой.
Марина шла за мной. Я повернулся к ней, остановился:
— Ты не устала? — спросил я.
— Устала, — жеманно произнесла Марина и надула красивые губки, —
