«Мир приключений» 1975 (№22) - Кир Булычев

Муж Ольги Модестовны, отец Олежки, был намного старше супруги. Он любил ее преданно до самой смерти. Смерть пришла к нему как-то неожиданно, он умер перед февральскими днями в Петрограде. Вот тогда вдова вызвала из Ялты Жаклин, с которой познакомилась у Черного моря.

Мысль о сыне подчинила себе все другие мысли Ольги Модестовны, сделала ее равнодушной ко всему, что с ней и вокруг нее происходило. А происходило вот что: обитатель ее квартиры, который навязал ей свое знакомство, Курт, без малейшего повода со стороны Ольги Модестовны вдруг сделал ей предложение. Он вошел в комнату с букетом белой сирени и сказал:

— Вы, конечно, догадываетесь, что я думаю и желаю?

— Боже мой, зачем же мне это знать! В моих мыслях только мой мальчик. Я — мать, и несчастная мать, это так понятно.

— Не стоит волнений. Детей не берут в солдаты.

“Вдовы уступчивы, — полагал Курт. — Шекспир в “Ричарде III” и Петроний в знаменитой новелле (вдова у тела умершего мужа и римский воин) отлично это показали”.

— Сын вернется, когда вы, дарлинг, уже станете моей женой.

— Дай-то бог, — сказала Ольга Модестовна, не подумав.

— Я люблю вас больше моря. — Курт называл себя моряком.

— Я знаю, меня любят.

— Но вы не любите их? Других.

— Я люблю и многих из тех, кто меня не знает или не любит.

— Нельзя любить тех, кого нет. А я здесь. И любите меня, я вам позволяю. — На родном языке Курт построил бы фразу иначе.

— Как вы странно, как практично понимаете любовь! Меня давно любит один человек, очень любит, но понимает, что я должна и хочу любить только сына.

— Нет! — Курт придерживался своего курса.

— А на нет и суда нет! — Она хотела прекратить разговор.

— Судить буду я, — мягко заявил Курт. — Молодая женщина не должна жить без мужчины.

“Как бы отделаться от него? Что бы сказать?”

— Когда я пустила вас в свою квартиру, то была далека от мысли иметь своего судью. Я сама сужу себя строго. За то, что отправила в Сибирь сына. А теперь вы хотите, чтоб я прибавила себе наказание за то, что доверилась вам?

— Это будет приятная казнь.

Нет, он был не способен ее понять. Тогда она заговорила о цветах — как чарующе пахнет сирень и как красив ее цвет чистого снега! В цветах нет грубости, пошлости. Он должен это понять.

— А сирень — иностранка. Вам знакома врубелевская “Сирень”? Лунный свет отражается в цветущих гроздьях, а печальная незнакомка в переливах лиловых и фиолетовых оттенков нежна и загадочна.

Что он понял? Он был верен себе.

— Женщины на картинах хороши потому, что они молчат.

— Рахманинов — мой любимый композитор. У него была необыкновенная почитательница: много лет в разные времена года на все его выступления приносила белую сирень. Он назвал ее “Белой сиренью”, потому что всё началось с первого исполнения его романса “Сирень”.

Курт сидел, положив ногу на ногу. Ему казалось, что это — поза ценителя женщин и музыки. Она подняла крышку рояля и сыграла романс, напевая про себя:

Поутру, на заре, по росистой траве

Я пойду свое счастье искать…

Бедное ее счастье! Но теперь она знала непреложно: до того, как уехал в гнетущую неизвестность ее сын, она была счастлива. Все любили ее, и она не обидела никого. У нее были редкостные фиалковые глаза, глаза-цветики; хороша собой, добра и отзывчива. Единственная дочь бедных, но именитых родителей была принята в Смольный институт Благородных девиц на казенный счет. На выпускном балу в нее влюбился старик, который мог бы быть ее дедушкой. Ее мало интересовало, что будущий муж, бездетный вдовец, был известным в России богачом. Он задарил ее драгоценностями — она их не носила. Предоставил большую свободу, окружил слугами и служанками. Своей свободой она пользовалась, как курсистка — посещала лекции, ходила в театры на балкон; из служанок выбрала подругу. И как пушкинская барышня-крестьянка называла себя Акулиной, когда в Народном доме с ней заговаривали студенты, мастеровые. Она жила в собственном доме, где во всех комнатах вечерами горел яркий свет и где не принимали знатных гостей, а на кухне и в “девичьих” комнатах часто устраивались “приемы”. И уж как веселились! И пели и танцевали под балалайку, гармонь. Она устраивала ночлег в доме незнакомым людям, чтобы они могли избежать опасной встречи с полицейскими и “статистами с Фонтанки”. Она прятала, а затем передавала “верному человеку” прокламации, не прочитав ни одну, не спрашивая, какая партия призывает к борьбе с самодержавием. У мужа были в Сибири заводы, он часто уезжал. Какая счастливая жизнь! А потом, потом муж-старик чуть не сошел с ума от счастья…

…На зеленых ветвях.

На душистых кистях

Мое бедное счастье цветет.

И то счастье в сирени живет…

Она забыла, кто же она теперь, и тут голос Курта вернул ее к жестокой действительности.

— Что за женщина была поклонницей вашего русского музыканта?

Какая женщина? Ах, да! Да…

— У “Белой сирени” оказалась французская фамилия и русское имя.

— Это очень интересно. Я могу знать?

— Какая же тайна! Фекла Руссо — так звали поклонницу Рахманинова.

Курт встал, ему хотелось курить, и подготовка была проведена перед решительным наступлением.

— Я приду к вам сегодня в полночь. Ее прекрасные глаза расширились:

— Прямо как Герман в “Пиковой даме”.

— Прошу комнату не запирать.

— Я ее никогда не запираю, даже замка нет, — сказала она, не подумав.

Курт откланялся. Ушел в свои две комнаты. Что же придумать? Уйти из дома, но куда? Можно было поехать на трамвае к приятельнице за Нарвскую заставу, к Стрельне. Но она в одной комнате с мужем. Стеснить людей. Пойти к Жаклин, но тогда он подумает, что она его боится. Ольга Модестовна оделась потеплей, лето было холодное, как осень. Рядом с домом Ботанический сад, сторожа ее знают. По деревянному мосту Ольга Модестовна переходит Карповку; на стоячей темной воде большие опавшие листья. Уснувший многоцветный парк. Сотни видов древесных растений. У нее тут есть любимцы. Черная и ситхинская ели, кавказская и маньчжурская липы, американский вяз. Под северным небом пальмы, кактусы. Ольга Модестовна бродит в саду осажденного города у хладных финских вод среди австралийских, канадских, мексиканских деревьев. И думает, думает о своем сыне. На земле, пусть и очень далеко от нее, есть единственный человек, способный прийти к ней на помощь. И она обращается с пламенной молитвой к нему:

— Терентий! Ты можешь, ты хочешь, ты должен спасти сына!

Послать телеграмму во Владивосток. Петроградский телеграф не знал перерыва в работе. Прием частных телеграмм ограничили, но ее послание приняли, не вселив ей надежды. Может быть, через Харбин? Сколько дней? А что, если адресат получит телеграммы через месяц? Все возможно в такое переменчивое время.