Антикиллер-5. За своего… - Корецкий Данил Аркадьевич

И цепь со свинцовой тюхой на конце – у Сержанта.

– Сержант, где твой гребаный Водолаз? Вы же вместе приходили, вы же дружбаны, так?

– Я не знаю… Он у бабы своей ночевал, потом на СТО машину гонял, отзвонился оттуда, радостный такой… ему там обвес поставили новый, голландский… Сказал, вечером заценишь… И все.

Сержант ничего не знает. Кащей пожимает плечами, он в полной непонятке.

А время идет, вариантов нет, надо делать, что задумали. А вдруг измена? Тогда положат нас всех. Наверное, развернемся да назад поедем…

– Пошли, быстро, – скрипнул зубами Север. Ну, ему видней. Значит, измены нет. Ну, или таки нас положат.

Солянка… цикады… под ногами камешки хрустят… лужа справа – там луна отражается… Красиво.

Калитку снесли со второго удара.

– Всем лечь, суки-и!

Впереди Шмель с «макаром», туда-сюда стволом, остальные рассыпались по двору, Север взбежал на крыльцо, ногой жахнул – скрип! бац! – дверь улетела, какое-то стекло посыпалось… Охраны нет. Вообще никого. Хорош, Смотрящий без охраны! Не то что город, себя прикрыть не может!

На шум выбежал какой-то унылый кекс в майке и тапках. «Уйди, Паяльник!» – страшно зарычал Север. Кекс засуетился, замешкался, Шмель просто в пол его закатал – товарняк на полном ходу! – и дальше пошуровал… Дальше. Комната, коридор… Душный больничный запах, на полках стаканы, посуда тоненько звенит: дз-з-з… Смотрящий, называется! Где этот Смотрящий?!

Босой сидел во второй комнате, большой темной комнате, в круге света от торшера, утопленный в глубокое кресло с подушками, справа и слева подушки такие цветастые, деревенские, и под головой подушка, он там как золотой перстень в футляре упакован. Старый, очень старый хмырь. Сидел, будто ждал нас. Хотя… Рэп его знает. Увидел Севера – глаза выкатил желтые, слюну пустил.

– Что за гнилые дела? Это ты, что ли, Северок, в мой дом без спросу ломишься?

– Он самый, – прогудел Север, откидывая свой капюшон.

– С того света явился? Или в сортире каком отсиживался?

– Щас, бросился тебе рассказывать. Я по другому делу, Босой. С предложением к тебе.

А старый хрен держался бодро, слюни прибрал, остатки зубов оскалил. Даже выклюнулся немного из своего футляра.

– Я слышал разные предложения, Север! – каркнул он. – Но чтобы вот так, с с пердежом таким, это слышу впервые!

– А других предложений больше не будет. Если договоримся по-хорошему, будешь ты, Босой, и дальше жопу греть в этом кресле.

Север подошел к нему вплотную, руки в карманах, там ствол обрисовывается так же ясно, как стоячий рэп у негра в плавках.

– И даже будешь считаться Смотрящим, как и раньше. А я от твоего имени стану город в порядок приводить, говно вычищать, которое ты тут развел…

– А если не по-хорошему? – Босой опять вдавился в подушки и скалился оттуда, старый и страшный, точь баба-яга какая. – Никак ты на честного вора хочешь руку поднять? На луну отправить, да?

– Хрена тебе, – сказал Север. – Если не согласишься, приедут сюда воры московские и питерские, на честную правилку тебя поставят – за беспредел в городе и за то, что ты засухарился[6]. А что там будет по результату, этого я знать не могу. Только, скорей всего, по ушам дадут[7].

– Пытались уже нас московские захомутать, кишка порвалась!

– Порвалась она у не у москвичей, а у тебя, Босой. Ты-то первый в хомут влез и под Каскетом разлегся…

– Гонишь, тварь! – захрипел старик. – Сам-то где был, когда они тут порядки свои наводили?

Север посмотрел на него внимательно, головой покачал.

– Что-то я не пойму, Босой, с чего ты сегодня так раскаркался? Расклад я тебе доложил: или – или, третьего, как говорят, не дано. Можешь каркать хоть до посинения, но прежней твоей жизни пришел капец…

– А кто это решил? Насчет жизни и все такое? – перебил его глухой и низкий голос.

В комнате нарисовался мужик с темным крестьянским лицом, зашел, загребая большими ногами в лакированных туфлях. Он задел Мурену твердым, точь скала, плечом, сдвинул в сторону Колотуху и Шмеля, дал «быка» Сержанту, так что тот осел на ковер. Зашел и встал позади Севера. Север повернулся, посмотрел, челюстью дернул туда-сюда. Минуту, а то и больше они глазами сверлили друг друга.

– Речпорт прибыл, значит, – медленно проговорил Север. – Сам генерал Корнилов-старшой… Тебе Водолаз нажаловался, что ли?

– Про Водолаза и остальных уродов, – Корнилов кивнул на сидящего на полу Сержанта, – базар будет отдельный. Сейчас базар про тебя, Север.

Он махнул большим пальцем куда-то назад.

– Там, за дверью, пять моих бойцов, и возле дома еще столько же. Да еще личная бригада Босого. Хочешь, сам выйди да пересчитай.

– И что делать собираешься?

– Мозги включи, если получится. Вот смотри, Север: ты тут про беспредел говорил, про говно всякое, а сам все пределы давно перешел, обговнялся по самое не могу. Моим пацанам мозги вкручивал, Гуссейна против нас настраивал, а сейчас к Босому вломился с пушкой, за хрип его берешь. Положить тебя на этом самом месте было бы правильнее всего – это так, по справедливости. Но ты в «законе», Север, а мы люди простые, безродные, хотя здоровьем не обижены. Поэтому я предлагаю тебе свалить тихо-мирно. Без крови и кипежу. Прямо сейчас.

В тишине слыхать было, как скрипнули Северовы зубы. Но на губах играла усмешка.

– Давай на разы, Старшой! – предложил он. – Я и ты. Кто кого сделает, того и трон будет!

Корнилов-старший тоже улыбнулся:

– А я на трон не лезу, Север. У нас Босой Смотрящим, его сход выбирал. Когда выберут меня, тогда сойдемся, поговорим. А сейчас – вали по-хорошему.

Я думал, вот оно, начинается: сейчас пальнет через курточку свою фуфловую. И точно, Север пошел на Корнилова, и стволом пошевелил (я видел), будто стрелять собрался… Но вместо этого достал руки, накинул капюшон и сказал нам:

– Уходим, пацаны. Побазарили и будет.

Грачи

Банкомат у промтоварного магазина присмотрели заранее – он со стороны двора, а не с улицы, да еще в таком темном закутке, типа крыльца под навесом. «Промтовары» закрываются в восемь, и химчистка, и строймаркет… Здесь все вымирает после восьми. А продуктовый за углом работает до одиннадцати вечера. Там еще два банкомата есть, но когда собирается очередь, кто-нибудь (самый умный) перебегает сюда. Казалось бы, все просто. Но и здесь, как выразился Лопух, «должны звезды сойтись». Они не сходились очень долго – то на лавочке кто-то сидит, то мужики квадратные косяком идут, то парочки, то… Да просто забодало уже торчать там.

И вдруг все получилось. Случайно. Просто шли на магаз – Берц собирался показать, как пиво от охранников в трусы ныкать, – без четверти одиннадцать, темно, тихо, и Лопух говорит:

– Лох у «шкафа».

Точно. Одинокая фигура сгорбилась перед банкоматом, тычет пальцами в экран и, кажется, собирается мордой туда влезть, прямо носом по стеклу расписывается. Берц сразу сообразил:

– Старый козлик, не видит ни хера. Или бухой. Так еще лучше… Ну что, «серые»? Поможем козлику капусту откачать?

И думать нечего. Лопуха послали вперед, он зарисовался на углу, осмотрелся, кивнул: можно. Берц и Ниндзя за ним быстрым шагом, раз-два – как будто в магаз торопятся, вот-вот закроется! – а когда поравнялись с банкоматом, вдруг нырнули под навес.

Ниндзя успел заметить только жирный затылок… и складка поперек, как улыбка на странном безглазом лице.

Удар. Голова глухо тюкнулась о металл, Берц ловко поймал ее локтевым захватом, точно регбийный мяч, перекрыл козлику глаза и рот, развернул его к Ниндзе: на, гаси! Два удара в солнечное. Хватило бы и одного, но остановиться трудно. Тело судорожно напряглось, ногами засучило, а потом обмякло в руках у Берца, поползло вниз.

– Хватай!

Ниндзя не успел. Козлик сложился вниз, словно мастер спорта по скоростному складыванию, рухнул, опять тюкнулся башкой обо что-то. И хрен с ним.