Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. - Николай Погодин

Иван Егорович появился на Арбате около пяти часов, когда пескоструйщики кончали свой рабочий день. Володька Левадов чистил фасад под карнизом крыши, где оставались огрехи, как на косьбе. Заметив Ивана Егоровича, он не удивился. Наверно, ищет племянницу. Но Иван Егорович минут пять переговаривался с бригадиром, затем они вместе медленно прошлись по улице, потом бригадир вернулся к машине, поговорил с мотористом и ушел. Спустившись, Володька ни у кого не мог узнать, в чем было дело.

Иван Егорович соображал, где лучше всего поговорить с бригадиром.

Они вместе дошли до Гоголевского бульвара. Иван Егорович присматривался к бригадиру. Бригадир же нисколько не интересовался этим незнакомым ему стариком, думая, что он пришел устраивать на работу какого–нибудь своего парня.

— Сядем?

— Сели.

— Закурим?

— Закурили.

Вокруг бегали дети и сидели пенсионеры с газетами.

— Одно горит, другое тлеет, — добродушно сказал Иван Егорович.

Дядя Дема не понял, но откликнулся значительно:

— Да-а…

Он думал лишь о том, выгодное или пустое дело у старика.

— Давай знакомиться, — чуть внушительнее, чем до сих пор, сказал Иван Егорович, — зовут меня Иван Егоров. Фамилия не громкая. Дело не в ней. В партии коммунистов состою с семнадцатого года…

Дядя Дема поежился. Ждал дела с наваром, а тут партийный стаж с семнадцатого года…

— Очень приятно. Я помоложе. В сорок третьем году вступил, на Курской дуге. Перед атакой. А в семнадцатом хотел вступить, да не смог. Еще на свете не было. — Дядя Дема громко захохотал.

Иван Егорович оглядел собеседника. Ирочка говорила чистую правду: глаза у него были непонятного цвета. Они не смотрели, а высматривали. Не глаза, а гляделки. Но надо было сдержать нарастающее раздражение против этого человека, который вступил в партию на Курской дуге перед атакой и не понимал, что дурацкие шутки на этот счет непростительны.

— Ты взятки берешь! — сказал Иван Егорович.

Это было не то, что надо, и не так, как он задумал. Сорвался! Все его благие намерения насчет души и ключей к душе полетели к черту. Не мог он спокойно смотреть на дядю Дему с его пестрой ковбойкой, шляпой, усами. И атака на Курской дуге не помогла.

Бригадир мигом раскусил Ивана Егоровича. Пенсионер из заслуженных, такой же неопасный, как те детишки, что бегали вокруг. Ссориться с ним не стоило, но и спускать даром не имело смысла. Дядя Дема повременил, желая, чтобы нападающий выпустил побольше пороху. Но тот больше в бой не лез.

— А еще ничего вы не скажете? — кротко спросил дядя Дема.

Иван Егорович окончательно понял, что сорвался. Что он мог еще сказать? Пришлось смолчать.

Дядя Дема захохотал.

— Беру. Тыщами. Давай. Не откажусь.

Он радостно хлопнул себя по ляжкам.

— Милиён нагреб, — продолжал он и, вдруг резко изменив тон, грубо крикнул: — Душу мог бы из тебя вытрясти. Но возраст! Бога благодари.

На мгновение Иван Егорович увидел глаза бригадира. Они были желтые, с блеском, с кровью. «Берет, берет», — увидев эти глаза, сказал себе Иван Егорович. Дема же был возмущен самым честным образом. По его убеждению, он вовсе не брал. Те гроши, что были припрятаны у него на черный день, он накопил из собственных получек. Складчина же, как известно, пропивалась всей компанией.

Дема был искренне возмущен и, не сказав больше ни одного слова, с оскорбленным видом удалился. Ивану Егоровичу было ясно, что бригадир выдал себя. Конечно, один злобный взгляд еще не доказательство, но Иван Егорович знал правду. Теперь он этого дела не оставит.

На другой день он появился на набережной, где работали девушки.

Но здесь его ждал новый удар.

Что бригадир! Тот хоть выдал себя взглядом. А девчата просто–напросто не пожелали разговаривать с Иваном Егоровичем. Они опасливо посматривали на него и говорили, что не понимают его вопросов. Ничего они не слыхали, ничего не знают. Видно, он попал не туда.

Ирочки не было, она работала на Арбате, и про нее Иван Егорович не упоминал.

В состоянии полной растерянности он отправился домой. Что за чертовщина! Ведь дело, в которое он хотел вмешаться, было кровным делом этих девчат. Почему же они проявили такое безразличие? Что сие означает? Ведь они же явно врали, будто ничего не знают. В чем же дело?

Он во всем винил себя. Надо было действовать через Ирочку. А он понадеялся на свое умение разговаривать с рабочим классом.

Иван Егорович был, как говорится, на вершок от истины, но главного все–таки не понял. Он хотел непрошено, со стороны вмешаться в жизнь рабочего коллектива. А этот коллектив дорожил своим достоинством. Девушки не любили дядю Дему и мечтали избавиться от него, но они чувствовали, что какая–то доля вины за его поступки лежит на них самих. Не в том была загвоздка, что они не хотели выносить сор из избы, нет, но они как бы предпочитали сделать это своими силами…

Кроме того, они, может быть, не понимали, что Дема не просто дурной человек, а самое настоящее социальное зло.

Потерпев поражение, Иван Егорович, однако, не хотел отступать. Решительный и скорый на поступки, он поспешил встретиться с Ирочкой и Володькой. С ними он надеялся поставить вопрос ребром, с их помощью он хотел прижать к стене бригадира и вытрясти из него душу…

Воодушевленный своей миссией, Иван Егорович пришел на Арбат и в переулке у ворот столкнулся с Володькой. Ирочки поблизости не было. Володька, сидя на ящике с инструментом, делал какие–то расчеты в клеенчатой тетради.

— Здорόво, Володя!

— Здравствуйте, Иван Егорович!

— Чем занят?

— Писанина… А вы?.. Неужели к нам?

— Что за писанина? — не отвечая на вопрос, осведомился Иван Егорович. — Вижу, дело у тебя очень важное.

Володька был в плохом настроении.

— Мало того, что план на мне. Еще и считай за них!

Он по праву гордился своим положением в бригаде, но иногда мнил о себе несколько больше, чем следовало.

— За кого же ты считаешь?

— За кого… За бригадира, будь он… Вылез в начальнички, а считать не умеет. В рублях у него по зданию недоработка, а по метражу переработка. Надоело, честное слово! Я один на семьдесят процентов программу тяну.

Иван Егорович видел, что у Володьки много истинных качеств, необходимых рабочему человеку: сметка, ловкость, сила, смелость. Он сразу определил Володьку, как живого и талантливого парня. Но то, что Володька любит прихвастнуть, тоже было ясно Ивану Егоровичу.

— На семьдесят? — невольно улыбнулся он. — Ого!

— Что «ого», что «ого»! — Володька рассердился. — Пусть какой хотите контроль придет. Один тяну. Кто этот дом сделал? Я один сделал.

— Ты, ты, Володя! — рассмеялся Иван Егорович.

— Смеетесь?

— Смеюсь.

— Ну и смейтесь!

— Это, брат, старый разговор, — не меняя веселого тона, объяснил Иван Егорович. — Так и машинист на паровозе может сказать: я один весь поезд тяну.

— Машинист! — недовольно протянул Володька. — Машиниста самого паровоз тащит, а я что? Я свой снаряд должен сам таскать. Подымите–ка его, попробуйте!

Ивана Егоровича одолевало нетерпение объясниться с Володькой, чтобы сейчас же понять, почему девушки не захотели разговаривать о бригадире. Иван Егорович закинул две–три фразы, как ему казалось, очень тонкие. Володька дипломатических тонкостей не понимал и грубо сказал Ивану Егоровичу, чтобы тот не лез в дело, в котором как следует разобраться не может. Тогда Иван Егорович отбросил всякие тонкости и резко возразил, что тут и разбираться–то не в чем. Дело это простое, допотопное, гнилое, и как не стыдно Володьке выгораживать бригадира–взяточника.

Володька с пустыми глазами заявил Ивану Егоровичу, что он никого не выгораживает и никаких предосудительных поступков за бригадиром не знает. Ивану Егоровичу стало ясно, что вся его миссия доброй воли окончательно рушится. Он сердился, шел напролом, говорил Володьке о круговой поруке, о том, что бригадир запугал рабочих, о преступном потворстве, а Володька терпеливо молчал, и глаза его оставались пустыми.

Иван Егорович плюнул и ушел, не попрощавшись с Володькой.

Да, эта миссия была прекрасно задумана, но приходилось признать, что она решительно не удалась. Иван Егорович хотел довести дело до райкома партии, но с кем же идти в райком, если даже Володька уклонился от прямого разговора… Иван Егорович знал, что у этого парня честный ум и горячее сердце. Он не верил, что Володька боится бригадира. Тут было что–то другое.

Расстроенный до глубины души, Иван Егорович терялся в догадках и никак не мог понять, в чем же было дело.

А Володька и без Ивана Егоровича знал, что дядю Дему давно пора ударить по рукам, но все медлил, тянул, откладывал. Он все ждал какого–то толчка, который взорвал бы его терпение и заставил решительно действовать. Так же, как и девчатам, Володьке казалось, что дядя Дема, в сущности, свой парень и пользы от него в конечном счете больше, чем вреда.