Да здравствует ворон! - Абэ Тисато

Значит, совершенно естественно, что если ятагарасу пытался сбежать с этой территории, то терял способность оборачиваться человеком. Покидая Ямаути другим путем, не через ворота, он тем самым отказывался от своей миссии прислужника божества, и бог навсегда отнимал у него подаренную силу.

– Сто лет назад я, пожалев свое племя, отказался от этой миссии и закрыл ворота, что связывали Ямаути со священной землей.

Надзукихико глубоко вздохнул и закрыл лицо руками. Он выглядел таким измученным, что Масухо-но-сусуки постаралась обратиться к нему как можно ласковее:

– Но зато к вам вернулась память, и это хорошо.

– Верно. Ведь я был жрецом, прислужником божества, – пробормотал молодой господин. – Я прибыл сюда с могущественным горным богом, но решил, что больше не выдержу. Поэтому и запер ворота. Я изо всех сил старался защитить ятагарасу – мой народ.

Он говорил и словно оправдывался, но вдруг поднял глаза.

– Нет, подожди!

И он медленно закрыл глаза.

– Так нельзя!

Он снова поднял голову и удивленно пролепетал:

– Память еще не полна. Я могу описать только то, что произошло потом, но не знаю, что было до того.

Масухо-но-сусуки не понимала, почему он так растерян.

– Так вы не все знаете? Про то время?

– Я смог вспомнить только тот миг, когда Нарицухико разочаровался в Ямагами.

К нему вернулась память Нарицукихико в тот момент, когда он сто лет назад принял решение запереть Кин-мон. Это была малая часть памяти – от мыслей «Так больше нельзя!» и до его смерти после решения закрыть ворота.

Молодой господин широко раскрыл глаза и, не мигая, быстро забормотал:

– В ту минуту Нарицухико знал, что когда-то Ямагами обладал огромной силой и племя ятагарасу пришло на эти земли вместе с ним. Он также понимал, что Ямаути существует для своего бога. Вот поэтому-то он и подумал, что так больше нельзя. Положив на чашу весов Ямагами и ятагарасу, я решил, что должен защитить свой род. Но при этом я не могу вспомнить самого главного: ни как мы появились на этой горе, ни как меня тогда звали.

Масухо-но-сусуки похолодела, глядя в пустые глаза молодого господина.

– Ваше Высочество, успокойтесь!

Но он, похоже, не слышал ее и продолжал нервными, не характерными для него движениями лохматить волосы.

– Почему? Отчего я, добравшись до этой точки, не могу вспомнить самое важное? Это еще не все. Кто я такой?!

Масухо-но-сусуки лишь молча смотрела на впавшего в отчаяние наследника.

Когда небо начало светлеть, Цубаки вернулся один, без Сихо. Молодой господин отправился в Ямаути, решив, что должен рассказать о своих воспоминаниях, и лишь Масухо-но-сусуки встретила божество.

– Прости, что заставил поволноваться. Теперь все в порядке.

Вчерашняя одержимость будто исчезла без следа, лицо внушало умиротворение: став юношей, он выглядел гораздо спокойнее, чем вчера, когда он был еще ребенком и его баловала Сихо.

Неизвестно, о чем они говорили, однако, похоже, им удалось помириться. Масухо-но-сусуки вздохнула с облегчением, но оно длилось недолго. Узнав, что Сихо одна отправилась во внешний мир, она жутко встревожилась.

Оказалось, что после разговора с матерью Цубаки позволил ей пойти в деревню попрощаться с бабушкой. Это, конечно, хорошо, только сопровождал девочку лишь щенок. Масухо-но-сусуки решила, что нельзя оставлять ее одну.

– Цубаки-сама. Могу ли я тоже пойти во внешний мир?

– Конечно.

Заручившись его согласием, она поспешно оборотилась на священной земле и вылетела наружу. Когда она пронеслась над тории, ее тело вдруг будто кто-то сжал, и она поняла, что уменьшилась.

Воздух внешнего мира ощущался тяжелее, обернуться человеком не получилось, и лететь оказалось очень тяжело. Однако нагнать Сихо, которая шла по земле, ей удалось сразу. Чтобы не потерять посвященную из виду, Масухо-но-сусуки медленно кружила над ее головой, пока та пробиралась по берегу озера. Затем, когда девочка вошла в лес, Масухо-но-сусуки, боясь потерять ее, спустилась пониже и уворачивалась между ветками, стараясь ни на что не наткнуться.

Она не привыкла к птичьему телу, поэтому двигалась очень осторожно, пытаясь не выпускать Сихо из виду. Всю дорогу щенок, крутившийся у посвященной под ногами, явно наслаждался прогулкой, но вдруг остановился и, подняв голову, посмотрел на кого-то.

Там стояла маленькая девочка лет семи в черной одежде. Волосы заплетены в две косички, а в руках – ярко-красные цветы ночной красавицы.

Масухо-но-сусуки впервые видела человека, если не считать Сихо. Решив, что это знакомая Сихо, она наблюдала за девочкой, спрятавшись в листве, но тут случилось невероятное. Девочка завизжала, а на ее крик прибежал мальчик и набросился на Сихо. Потрясенная Масухо-но-сусуки не могла издать ни звука, не понимая, почему он – человек – бьет такого же человека.

Девочка при этом продолжала пронзительно визжать, и вокруг стали собираться другие люди. Они явно удивились и, не обращая внимания на ее попытки что-то им сказать, толпой набросились на нее.

Дело плохо. Масухо-но-сусуки бросилась было вперед, но, увидев, как легко отшвырнули Момо, остановилась. Она ведь просто птица. Нужно лететь за помощью. Сорвавшись с верхушки дерева, она помчалась обратно на священную землю.

Как только Цубаки услышал слова Масухо-но-сусуки, на том месте, где он стоял, возник столб света. С оглушающим грохотом небо и землю соединил мощный бело-голубой луч. Девушка завопила и упала на землю, зажмурившись от боли в глазах и закрыв голову руками.

Когда к ней вернулось зрение, она увидела, что в небо стремительно взмывает огромный дракон, окруженный молниями.

– Ямагами-сама, так нельзя! – горестно завопил Надзукихико и, обернувшись большим вороном, полетел вслед.

Небо, приняв в себя гигантское змеиное тело, тут же заклубилось тучами. Солнечные лучи уже не достигали земли. В темноте лишь сверкала гроза, а в просветах между облаками мелькал живот беснующегося зверя.

С неба, словно светящийся дождь, полетели одна за другой молнии, уши разрывало от грохота. Масухо-но-сусуки в ужасе дрожала. Молодого господина нигде не было видно. Она, кажется, звала его, но из-за грохота не слышала даже собственного голоса. При этом, что было совершенно невероятно, она отчетливо услышала, как кто-то сказал:

– Что ж. Помеха устранена.

Слова прозвучали так ясно, что она обернулась. Там стоял Оодзару.

– Пожалуй, уже пора.

«Что он имеет в виду?» – подумала она и вздрогнула, потому что из-за спины Оодзару стали одна за другой выходить прятавшиеся где-то до сих пор обезьяны с горящими глазами. Из их ртов капала слюна. Все они смотрели на нее.

– А? – вырвалось у нее. – Что такое? Вы что?

Она попятилась, а Оодзару, глядя на нее, довольно прищурился.

– Взять!

Получив приказ, обезьяны встали на четвереньки и разом бросились на девушку. Барабанные перепонки пронзил их визг, который не могли заглушить даже раскаты грома. Масухо-но-сусуки тоже закричала и попыталась убежать, но звери были быстрее.

– Не смейте!

Девушка споткнулась и упала. Обернувшись, она увидела сверкающие желтые глаза.

«Ах, неужели я умру?!» Впервые в жизни ей пришла в голову эта мысль. Но в следующий миг между ней и обезьянами вклинилась черная тень. Юноша в уэ.

– Лети!

Это Тихая.

Одна обезьяна попятилась перед серебристым клинком, но на них бросилась другая, с дубиной. Тихая выбил дубину из лап зверя, подхватил ее и снова раздраженно крикнул:

– Улетай же!

Масухо-но-сусуки поспешно оборотилась. Взлетев в облике птицы, она обернулась и увидела, как Тихая запустил мечом в обезьян и, безоружный, последовал за ней.

Только теперь она заметила: меч не расплавился. Значит, запрет Ямагами на сражения в священных землях больше не действует.