Кинжал Зигфрида - Наталья Солнцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У него были близкие друзья?
– Единственный друг Димы, его последователь – Максим Шестопалов, ушел с кафедры и сейчас живет за городом, в собственном доме. Бросил науку! Разводит пчел, продает мед и продукты пчеловодства. Последний раз мы виделись на Пасху… да. Он приезжал в Москву и зашел проведать, привез банку меда, прополис. Милый, деликатный человек, талантливый, а вот плюнул на карьеру, на все эти звания, диссертации – и молодец. Жизнь не такая уж длинная…
– Было бы неплохо поговорить еще и с ним. У него есть телефон?
Вдова охотно согласилась дать адрес и телефонный номер Шестопалова.
– Давайте я вас чаем напою, – предложила она.
– Не откажусь.
Астра тянула время в надежде, что придет сын профессора и она познакомится с молодым человеком. Увы! За чаем женщины снова вернулись к теме нефтепромышленников Лианозовых.
– Дмитрий Лукич смолоду интересовался своей родословной?
– Конечно же, нет, – печально улыбнулась Зинаида Романовна. – В молодости Диму увлекала только физика! Его коллеги собирались у нас, спорили до хрипоты, размахивали руками, а я жарила на кухне картошку и кормила их. Потом Дима сделал открытие, потом… – она смахнула набежавшую слезу. – Неважно! Родословной он начал интересоваться в связи с какой-то своей теорией… Я в этом профан. Из разговоров я поняла, что масоны владели некой магической вещью, которая то ли подтверждала гипотезы Димы, то ли отрицала. Муж надеялся заполучить если не сам раритет, то, по крайней мере, его описание, свидетельства очевидцев.
– Что это за раритет?
Женщина пожала плечами:
– Не знаю. Я врач, а не физик. Признаться, все научные споры наводили на меня смертельную тоску. Я старалась отключиться, думать о чем-то своем, близком и понятном: о больных, о домашнем хозяйстве, о сыне. Это позволяло мне твердо стоять на земле. А Диму порой заносило невесть куда.
– Вы познакомите меня со своим сыном? – не выдержала Астра. – Он живет с вами?
– Со мной. Работает менеджером по продажам бытовой техники, постоянно в разъездах. Сейчас как раз в командировке.
– Какая жалость. А чем занимается брат вашего мужа?
Зинаида Романовна опешила.
– Брат? У Димы нет брата…
Париж. Лето 1940 года
Бои за город будут недолгими – барон это знал. Он прибыл сюда инкогнито, под покровом ночи и под прикрытием легенды. Величественная громада Нотр-Дам, освещенная зловещим заревом, плыла над Сеной, как призрачный ковчег. Только ему не суждено спасти французов, как в библейские времена ковчег Ноя спас обитателей Земли от Потопа.
Непобедимая нордическая раса хлынет на континенты, затопит их и поглотит отсталые народы. Наследники Зигфрида прославят себя подвигами во имя возрождения Империи севера. Восторжествует новая эра, и новые барды, пришедшие из лесов Вестфалии, сложат саги о новых героях.
Барону грезился окутанный туманом древний замок Вевельсбург – новый Камелот, где снова воссядут за Круглым столом двенадцать рыцарей, только теперь уже не короля Артура, а черного ордена с эмблемами СС. И будут вершить судьбы мира.
«Мы воссоздадим Валгаллу, – думал он, – куда валькирии на своих крылатых конях смогут приносить павших воинов, где вокруг магического очага будут пировать боги и герои…»
Накануне вторжения войск вермахта в Европу барону было знамение: на сумеречном небе пронеслись мертвый воин из Валгаллы и сопровождающая его валькирия – они появляются в моменты перелома, когда решается участь народов.
– Смотрите! – воскликнул он и указал вверх, где в разрыве облаков показались стремительные всадники.
Окружающие ничего не увидели, кроме бегущих по небу туч. И тогда на барона снизошло прозрение. Он – избранный! Ему одному показались незримые небожители. Его ждет нечто необыкновенное – ему откроется прадавняя тайна арийских предков.
Барон так глубоко запрятал свое недовольство Гитлером, что даже наедине с собой не осмеливался вступать с ним в полемику. Он никак не обращался к фюреру и думал о нем в третьем лице. Напрасно тот называет изучение наследия древних германцев «ненужной возней» – потому что якобы они ничего значительного не создали. Истинно велики не дворцы и гробницы, а идеи, неустрашимый дух ариев, секрет их могущества.
Землетрясение и потоп могут снести с лица земли цивилизацию, но они бессильны против ее духа. Атлантида покоится на дне, но дух атлантов властвует над умами.
Напрасно фюрер высмеивает «поиски старых горшков», он еще оценит древние обряды и могущество языческих ритуалов. Зато Гитлер свято верит в то, что власть дается только при содействии мистических сил.
Барон вспомнил, как содрогнулся всем телом при виде «Копья Судьбы», которым, по преданию, был пронзен Христос. Римский центурион Гай Кассий Лонгин вонзил железный наконечник между ребер распятого Спасителя, избавив его тем самым от крестных мучений. Копье проделало долгий сложный путь и до последнего времени хранилось в сокровищнице Габсбургов в Вене, пока фюрер не переправил его в Нюрнберг, в надежный бронированный бункер. Еще совсем молодым Адольф впадал в транс перед Копьем Лонгина, часами не мог оторвать от него взора, «безумие овладевало его разумом», как он сам признавался. Почти ежедневно он посещал венский королевский музей, чтобы ощутить флюиды сакральной мощи, исходящие от реликвии.
Гиммлер мечтает перенести «Копье Судьбы» в Вевельсбург – после завершения реконструкции, разумеется. Бесценная реликвия должна занять достойное место в стенах, расписанных рунами…
Однако главной святыней, несомненно, был бы меч Грам, выкованный для Зигфрида. Интересно, что чувствует человек, который прикоснется к нему, возьмется за рукоятку? Ощутит ли он поток силы, возникающий из ниоткуда и наполняющий все вокруг эхом времен?
Робкий стук в дверь прервал полет мысли барона. Подвальное помещение, где он ожидал своего агента, освещалось скудным светом походной лампы. Барон достал пистолет, тихо передернул затвор и встал сбоку от двери, прижавшись к стене.
– Кто там? – спросил он по-французски.
– Мидгард…
Это был пароль.
– Нифльхейм, – прошептал барон, отодвигая щеколду.
Он рисковал, но игра того стоила. Обстоятельства требовали, чтобы об этой встрече никто не знал.
В желтоватый полумрак скользнул юркий, гибкий мужчина среднего роста в одежде обычного парижанина.
– Принес? – все на том же безукоризненном французском спросил барон.
– Вот… – Агент протянул ему сверток.
– А старик?
– Мертв.
Барон отвернулся и взглянул на содержимое свертка. Его сердце замерло и бешено забилось. В голову ударила кровь.
– Тебя не заметили? – спросил он у агента.
– Нет. Все чисто, клянусь!
– Ты заслуживаешь благодарности…
Барон выстрелил. Лицо агента изумленно вытянулось, и он, не издав ни звука, рухнул навзничь на пыльные плиты пола.
– Только мертвые умеют молчать, – пробормотал барон. – Прости, дружище.
Глава 20
Новгород. Наше время
Болезнь Таисии в старину назвали бы нервной горячкой.
Сильнейшее возбуждение, вызванное внутренним надломом, глубочайшим разладом с самой собой, со своими идеалами, измучило молодую женщину. Ее терзали стыд и раскаяние, горькие сожаления по утраченному образу жизни, по аскезе и духовному служению, страх перед предстоящим замужеством. Она вверила свою судьбу мужчине, которого совсем не знала. Как он поступит с ней? Он говорит о любви, но слова ничего не стоят. И куда ей идти, если он ее обманет?
«Поделом тебе! – грозил в забытьи кто-то большой и черный, горою нависая на ней. – Ты сама себя наказала! Теперь ты в нашей власти…»
Таисии было нечего сказать в свое оправдание. Она не заслуживает снисхождения. Она – отступница, поддавшаяся ухищрениям бесовским, продавшая душу за сладкие речи и жаркие ласки. Она не смогла быть монахиней, не сможет стать верной женой даже этому обыкновенному мужчине. Ибо в мыслях она предает его, изменяет ему… с Ангелом…
– Я не от тебя бегу, – шептали ее сухие губы. – От себя…
Но от себя, как известно, не убежишь, не скроешься. И утром она открыла глаза, с ужасом обнаружив, что лежит в чужой постели, в чужом доме, раздетая чужими руками. Как она здесь очутилась? Где старые бревенчатые стены с образами? Где запах сушеных трав? Где все, что было дорого ее сердцу?
Она уставилась в потолок, медленно приходя в себя, вспоминая, как оставила Камку, сестер и могилу Авксентия. Дальше мелькали смутные картинки и ощущения – лесная тропинка, озноб, душный автобус… пыль… шум вокзала… тряска… накатывающая волнами дурнота… опять тряска… чьи-то голоса, какие-то лестницы… А потом? Наверное, ей стало совсем худо, потому что больше в памяти ничего не возникало. Только жар и дрожь да темная пелена перед глазами…
