Полузвери - Ксения Анатольевна Татьмянина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Молод был. — Я позволила себе иронию, вспомнив про нашу разницу в возрасте.
Нольд хмыкнул:
— Тебе смешно, а Лёна всерьез обзывала меня щенком-переростком и младшим братиком. Тогда же и Ян залепил мне «нолик», поставив себя в старшую по значению «единицу», тем более, что я и инициации еще не прошел…
— Какой?
Он странно вскинул брови, будто удивился внезапному, но непонятно чему, и с ответом увильнул:
— Не суть… я про Париса рассказываю. Не хотел с ним никак общаться, но на следующий день тот меня достал, подкараулив в месте без людей, и сказал, что будущему Инквизору не к лицу относиться к некромантам так сердобольно, как я. Дал карточку с номером и предупредил: «Пойдешь войной, про меня не забудь». Вот так и вышло, что он в команде. За все время лично мы встречались раз пять, Парис никогда не вникал в подробности и не расспрашивал, выполнял все просьбы, сколько бы те ни стоили и так оперативно, как позволяли возможности. Ничего плохого я от него ни разу не чуял. Согласен, он странный, но в рамках своих привычек и дистанции. Поговорим с ним вместе, как только сможем.
Сколько по пути ни смотрела на Нольда, он был спокоен. Вел машину расслабленно, меня саму ни о чем не спрашивал, любопытных взглядов не бросал и посторонними разговорами не тревожил. Мы даже о делах не разговаривали. Ехали больше двух часов и только к закату завернули на дорогу с табличной «частные владения». Красивое место. Лес, луг, мелькнуло два темных водоема и с одного высокого участка дороги открылся вид на мерцающий огнями небольшой городок. Госпожа Нольд жила далеко от столицы, но не от цивилизации.
— Великий Морс… так и должно быть?
— Нет. Но я догадываюсь почему. Мать не собирается пускать тебя на свою территорию.
Глава тринадцатая
Прямо у ворот собрались женщины. На вскидку двадцать или больше человек, но мать Нольда я узнала сразу и безошибочно — глыба! И не только тем, что чистокровной фигурой северянки она была высока и массивна, но и всем своим существом излучала каменность.
Нольд остановил машину у обочины, ворота закрыты и въезда нет. Мы вышли.
— Они, — женщина сразу презрительно отметила этим словом, — не переступят границы дома. Ни мой выродок, ни его самозванка.
Меня покоробило — назвать сына «выродком» оскорбить и себя! Но Нольд нацепил холодную маску и почтительно поздоровался со всеми. Я тоже.
Взгляды почти у всех были неласковые, но попадались те, кто смотрел с любопытством и по-хорошему с вызовом. Госпожу Один я тоже признала сразу — самая старшая из всех, высохшая до костей старуха. Возраст не то, что приличный, древний, а держалась прямой и крепкой, как стальной клинок, фигурой. Она сдержанно улыбнулась:
— Мы чтим твое слово, Алекс. Иди сюда.
И поманила меня пальцем, твердо зашагав в сторону от всех. Я послушалась, и мы вдвоем удалились далеко по дороге на расстояние видимости, но не слышимости.
— Стой ровно.
Она склонилась и сделала внезапное — нюхнула в подмышку. Одежды не коснулась, но повела носом так близко, что немного смутила. Потом в ключицу, едва не упершись в грудь подбородком:
— Твой разум не болен, а тело идеально здорово. Не пахнешь ни страхом, ни принуждением, ни подкупом.
Я думала, старуха сейчас поцелует, но острый, сухой, как пластина, нос остановился у губ. Выше меня на полголовы, выпрямилась обратно, посмотрела в глаза и улыбнулась:
— Пахнешь любовью. Каков твой секрет? — Серая радужка сверкнула не голубым, а ярко-синим, удивительно отразив холодный цвет теплом. — Я живу долго, видела много, но, чтобы мужчина привел женщину в клан — никогда. Ты не любишь боль и подчинение, но тебе нравятся его жестокие ласки? Так не бывает.
— Лукавите. Вы лучше меня знаете, что бывает все.
— Да… Молодая и чуждая кровь. Алекс будет в бешенстве и это приятно. Ее единственный сын, тот еще бунтарь, преподнес очередной позорный подарок семье. То дружба с Яном, то Инквиз, остальное по мелочи и вдруг — женщина. Не промах, мальчик!
Старуха заулыбалась хищно и мило одновременно. Я в густых вечерних сумерках разглядывала ее, как могла, а та, похоже, на зрение и не думала жаловаться — неестественно яркий цвет глаз мерцал, как синее пламя. Любоваться можно. И вдруг старуха оскалилась… Когда Нольд волей или не волей проявлял отголоски животного нрава, это естественно к нему липло — сила, мужественность… но когда она, вся в морщинах и в высохшем теле, внезапно рыкнула, оголив крупные желтые клыки — стало жутко. Один не огрызнулась, а усмехнулась, не по-человечески, а будто всем диким своим нутром.
— Ты знаешь, что если войдешь в стаю, то будешь обязана подчиняться законам и нести наказание, если ослушаешься?
— Знаю.
Старуха замолчала ненадолго, а потом снова придвинулась и нюхнула губы, задержавшись дольше и вдыхая глубже:
— Как давно я не чуяла настоящей любви… Нет слаще жизни, когда дышишь подобным каждый день… ты знаешь, что Ян мой правнук?
Кивнула. Старуха кивнула тоже:
— Я очень благодарна Нольду, что он сдружился с ним. Это требует силы и храбрости… ты не жила среди нас, тебе и представить трудно, каким нужно быть безумцем, чтобы идти поперек. Я очень люблю этого дерзкого зверя за его ненормальность. Как люблю и Яна за его необычность. Среди мужчин есть своя иерархия старшинства — первые сыны, вторые… а мой малыш угодил в седьмые, каких не бывает, да еще и без зверя. Что ты о нем думаешь?
С чего