История России с древнейших времен. Том 13. От царствования Феодора Алексеевича до московской смуты 1682 года - Сергей Соловьев

Все эти выборы, на которые у нас теперь готовы смотреть как на признак крепости общественного союза, как на признак сильного развития общественной деятельности, общественного духа, как на важные права, на деле не давали крестьянам возможности усилить свои промыслы, увеличить результаты своего труда и чрез то без тягости удовлетворять требованиям казны; права эти не спасали крестьянина от воеводы, подьячего, от посадских людей и своего брата крестьянина, пропившегося и занявшегося легким промыслом разбойника. Тяжкая подать, воевода, подьячий, земский староста, разбойник выживали крестьянина, заставляли его уходить дальше за Камень, в Сибирь. В Москву пришла весть, что Устюжский уезд пустеет, и, когда приехали оттуда мирские челобитчики, их стали расспрашивать: отчего у них крестьяне бегут? «Крестьяне бегут, – был ответ, – от больших податей, от воеводских налогов и посулов и от солдатских выборов (наборов), потому что сверх всяких податей воеводы князь Гаврила Мышецкий и Яков Змеев брали с нас с 240 сошек деньгами на год с лишком по 2 рубли, да хлеба по осмине ржи, да по осмине овса; у Якова Змеева было два племянника, которым с сошки давали по 2 гривны, да дворецким их по гривне с сошки; да платили мы в земскую избу с сошки по три рубли, а в иные годы по три рубли с полтиною на воеводские кормы, пива и поносы, а брали воеводы свои сошные деньги и хлебы и кормы прежде государевых доходов. Те же воеводы с денежных доходов, которые, собирая с нас, посылают в Москву, с 30000 рублей, с отписей (росписок), которые нам в тех деньгах давали, брали от печати по две деньги с рубля да с сибирского запаса с 2270 четвертей от всякой проезжей памяти по гривне с четверти; да сверх того с тех же сошек носили мы воеводам на праздники, на Велик день и на Рождество Христово и на Петров день, столовые запасы. Князь Гаврила Мышецкий прислан был к нам для выбору и высылки солдат, и он наемных солдат, которые нанимались служить вечно и брали у крестьян наймы большие, а по себе давали поручные записи, в солдаты не принимал, а писал в солдаты тех, которые нанимали в службу, самих хозяев, и поручные записи у многих поотнимал и для своей корысти отдавал тем их наемщикам, и те наемщики у хозяев завладели многими деньгами, а те хозяева оттого вконец разорились и дворы у многих запустели. Яков Змеев устюжских стрельцов и приставов, которые у него подкупятся, присылал для правежу к нам в волости, и те стрельцы и приставы из-за смертного правежу вымучили себе с целовальников и с денежных сборщиков 1732 рубля; да и князь Мышецкий таких же подкупщиков, которые с ним делились, присылал. Змеев ездил в Черевковскую волость, больше 100 верст, с собаками, с ним было всяких людей больше 50 человек, брал под себя, под людей и под собак водяным путем суда, горним (сухим) подводы, едучи, в волостях брал поминки большие, обедал и всякими харчами проторил. На все это исходит у нас, устюжан, посадских и уездных людей, на год тысяч по пяти и больше». Но не от одних воевод, подьячих и казенных взысков брели розно мирские люди и пустел уезд; не одних воевод и подьячих должны были кормить мирские люди, не от одних праветчиков откупаться: они должны были кормить, откупаться от своей братьи – мирских людей, которым нравилось легкое разбойничье ремесло: малая населенность, темные леса, непривычка у самих мирских людей к общему делу, к общей защите и отсутствие хорошо устроенной полиции делали разбойничье ремесло легким, безопасным. Те же устюжские мирские челобитчики показывали: «По волостям построено много кружечных дворов, здесь многие крестьяне пропиваются и, собравшись человек по 20 и больше, приходят в летнее время разбоем, многих крестьян мучат, огнем жгут и вымучивают рублей по сту; крестьяне, заложив свои животишки и деревнишки, от разбойников откупались и бредут врознь». Призовут на защиту вооруженную силу правительственную – новое разоренье: «За разбойниками посылают посылки подьячих и стрельцов, а подьячие берут с нас за подводы по рублю, а стрельцы по полтине, да в провожатые берут крестьян человек по тридцати в деловую пору». В 1670 году ехало мимо Верхотурья с Тотьмы, Устюга, Ваги, Мезени, Сольвычегодска, Яренска, Сысолы, Кайгородка тяглых людей с женами и детьми 2051 человек. Правительство велело поставить заставы крепкие. Правительство охотно смотрело на заселения пустынных стран около Камня и в Сибири, на образование крестьянских слобод, но требовало, чтоб в крестьяне на пашню призывали и прибирали из вольных гулящих, а не из тяглых людей, из крестьянских детей от семей, бобылей и захребетников. Ссыльные преступники в Сибири сажались также на пашню, и, что было очень тяжело старым пашенным крестьянам, правительство приказывало им выдавать дочерей своих и племянниц за холостых ссыльных, чтоб тем их от бегу унять и укрепить.

На севере и северо-востоке черные крестьяне бежали за Камень; на юге помещичьи крестьяне бежали за рубеж Великой России, и шла здесь своего рода усобица. Вот какую челобитную получил царь в 1672 году: «Бьют челом холопи твои, заоцкие помещики и вотчинники: люди наши и крестьяне, заворовав, многие побив помещиков своих, а иные пожегши, бегают от нас за рубеж в малороссийские города и живут за епископами и за козаками в городах и на посадах, в селах и деревнях; мы с твоим указом, с грамотами и отпусками от воевод к ним в малороссийские города для тех своих беглых людей и крестьян ездим, и они, епископы, старшина и козаки, беглых людей и крестьян нам не выдают, нас бьют и грабят, многих побивают до смерти, иных в воду сажают; и те воры, беглые люди наши и крестьяне, надеясь на них, что они их нам не выдают, приходят к нам в села наши и деревни въявь, нас до конца разоряют, последних людей и крестьян наших подговаривают, лошадей и всякую животину крадут, дворы и гумна с хлебом жгут, нас многих побивают до смерти и иных, заперши в хоромах, пожигают с женами и детьми. В Новгород-Северском и Черниговском уездах за епископом Лазарем поселилось беглых драгун и наших беглых людей и крестьян и иных прихожих людей больше 5000, а выдачи никому нет, хотя с виселицы придет». Разумеется, вообще крестьянам легче было у богатых вотчинников, чем у мелких помещиков; но богатые вотчинники жили постоянно в Москве, в деревнях были управляющие, от жестокости которых крестьяне также бежали к козакам. Вот наивное письмо Богдана Хитрово к князю Вас. Вас. Голицыну: «Жаловал ты ко мне писал, что из курской моей деревни побежало шесть семей крестьян; пожалуй, изволь приказать проведать, не от жесточи ли человека моего Савки Танчеева; а он у меня в епифанской моей деревнишке жесточью своею многих разогнал; а то ведаю, что не пьянством и не для корысти, разве безмерною жесточью». Управляющий жесточью разогнал крестьян в епифанской деревнишке, так надобно было его послать в курскую! Зато не пьяница и не вор. Лучше всего могло быть крестьянам в монастырских имениях; но и тут бывали сильные причины к неудовольствиям: в 1678 году крестьяне Толвуйской волости взбунтовались, не желая быть за Вяжицким монастырем, заводчики мятежа были жестоко наказаны.

Сознание экономической несостоятельности, ведшее необходимо к повороту в истории, было тесно соединено с сознанием нравственной несостоятельности. Русский народ не мог оставаться в китайском созерцании собственных совершенств, в китайской уверенности, что он выше всех народов на свете уже по самому географическому положению своей страны: океаны не отделяли его от западных европейских народов. Побуждаемый силою обстоятельств, он должен был сначала уходить с запада на восток; но как скоро успел здесь усилиться, заложить государство, так должен был необходимо столкнуться с западными соседями, и столкновение это было очень поучительно. В то самое время, в то самое царствование, когда Восток, восточные соседи русского народа оказались совершенно бессильными пред Москвою, когда покорены были три татарских царства и пошли русские люди беспрепятственно по Северной Азии вплоть до Восточного океана, – в то самое царствование на западе страшные неудачи, на западе борьба оканчивается тем, что Россия должна уступить и свои земли врагу. Стало очевидно, что во сколько восточные соседи слабее России, во столько западные сильнее. Это убеждение, подрывая китайский взгляд на собственное превосходство, естественно и необходимо порождало в живом народе стремление сблизиться с теми народами, которые оказали свое превосходство, позаимствовать от них то, чем они явились сильнее; сильнее западные народы оказывались своим знанием, искусством, и потому надобно было у них выучиться. Отсюда с царствования Иоанна IV, именно с того царствования, когда над Востоком было получено окончательное торжество, но когда могущественный царь, покоритель Казани и Астрахани, обратив свое оружие на запад, потерпел страшные неудачи, – с этого самого царствования мысль о необходимости сближения с Западом, о необходимости добыть моря и учиться у поморских народов становится господствующею мыслию правительства и лучших русских людей. Как нарочно, новые беды, новые поражения со стороны Запада, несчастный исход борьбы с Польшею и Швециею после Смутного времени еще более укрепили эту мысль. Поворот или переворот стал необходимостью. Но дело не могло обойтись без борьбы. У кого учиться? У чужих, у иноземцев, а главное – у иноверцев? Пустить чужих, иноземцев, иноверных к себе и дать им высокое значение учителей, так явственно признать их превосходство, так явственно подчиниться им? Что скажут люди, имеющие в своих руках исключительное учительство? Когда Годунов предложил вопрос о необходимости вызвать из-за границы новых учителей, то старые учителя – духовенство отвечало, что нельзя, опасно для веры; лучше послать за границу русских молодых людей, чтоб там выучились и возвратились учить своих. Но известна судьба этих русских людей, отправленных при Годунове за границу: ни один из них не возвратился. Продолжительный застой, отсталость не могли дать русскому человеку силы, способности спокойно и твердо встретиться с цивилизациею и овладеть ею; застой, отсталость условливали духовную слабость, которая обнаруживалась в двух видах: или человек со страшным упорством отвращал взоры от чужого, нового, именно потому, что не имел силы, мужества взглянуть на него прямо, померяться с ним, трепетал в суеверном страхе, как ребенок, которого ни лакомства, ни розги не заставят пойти к новой няньке, или когда преодолевал страх, то вполне подчинялся чужому, новому, не мог устоять пред чарами волшебницы-цивилизации; второе явление поверяло первое. После несчастной попытки Годунова новой уже не делали; а между тем потребность учиться чувствовалась все сильнее и сильнее. Представилось средство удовлетворить этой потребности без страха пред иноверством. Подле Великой России была Малая, и обе силою известных обстоятельств влеклись к соединению в одно политическое тело; Малая Россия благодаря борьбе с латинством раньше почувствовала потребность просвещения и владела уже средствами школьного образования. Стало быть, великороссиянину можно было учиться безопасно у малороссиянина, который приходил в рясе православного монаха; можно было также учиться безопасно у грека православного. Отсюда в XVII веке, пред эпохою преобразования, мы встречаем непродолжительное время, когда за наукою обращаются к малороссиянам или вообще западнорусским ученым и к грекам.