Свадебный кастинг - Марина Серова

Вообще-то, раньше меня подобные вещи никогда не интересовали, но после того, что я услышала сегодня, я поневоле призадумалась: а такими ли безболезненными для людей бывают результаты моей работы?

– В соответствии с брачным контрактом моя жена в случае ее доказанной измены не получит ничего, и я просто выставлю ее из своего дома в том, в чем она туда пришла, – твердо заявил он.

– И все? – уточнила я.

– А вы что думали? Что я ее убивать буду? – вытаращился он на меня. – Так я, знаете ли, не Отелло, и жизнь свою на тюремных нарах заканчивать не собираюсь! Я живу в полном соответствии с российскими законами, и ко мне даже налоговая никаких претензий не имеет!

– Простите, но вы так эмоционально говорили, что у меня не могло не возникнуть мысли, что вы ей просто так не спустите предательства с рук, – извиняющимся тоном сказала я.

– Ей сейчас за тридцать, она не местная и для нее оказаться на улице без гроша в кармане будет гораздо большим наказанием, чем если бы я ее поколотил, – резонно заметил он. – Вряд ли она сможет после этого хорошо устроиться в нашем городе.

– Тоже верно! – согласилась я.

Оставив мне аванс, Савченко ушел, сопровождаемый моими заверениями, что я из кожи вылезу, но доберусь до истины. С вернувшимся после этого Морозовым мы немного поболтали о его семье, которую я неплохо знала, а потом он отправил меня на машине домой.

Первое, что я сделала, войдя в квартиру, это взяла стул и полезла копаться на антресолях, подняв при этом тучу пыли и свалив оттуда множество вещей, которые по-хорошему давно пора было выбросить. Сумка, как и положено по закону подлости, лежала в самом конце, у стенки, но я до нее все-таки добралась. Внимательно осмотрев ее, я нашла старомодный «жучок», из тех, которыми теперь уже никто не пользовался. «Ну, Орел, ты и гусь!» – хмыкнула я, подумав при этом, что сморозила глупость: кто орел, а кто гусь, и как их можно сравнивать!

До позднего вечера я возилась, ликвидируя последствия своих поисков, а потом решила узнать у Кирьянова, как там поживает мой тезка, но, взглянув на часы, поняла, что звонить поздно, и отложила удовлетворение своего любопытства на потом.

На следующий день я прямо к открытию поехала на станцию техобслуживания, где забрала свою машину, и прямо оттуда рванула в аэропорт, откуда чартерным рейсом на Гамбург должен был вылетать Савченко. По заведенной семейной традиции его провожала жена, усиленно изображавшая грусть. Она даже, приложив платочек к глазам, помахала ему на прощание рукой. Едва он скрылся из вида, как она с самым веселым видом прыгнула в свою машину и отправилась в город, а я соответственно за ней.

Следующие две недели я честно отрабатывала свой гонорар и таскалась за этой дамочкой по всем возможным, иногда не совсем пристойным, местам – я имею в виду мужской стриптиз, к которому лично я отношусь крайне отрицательно. К женскому, правда, тоже. Но поскольку дамочка не ограничивалась только сухой теорией, то я смогла и сфотографировать, и записать ее встречи с любовником – молодым смазливым «качком» – водителем Савченко, между прочим, – так что к приезду клиента мне было чем его «порадовать». Встретились мы снова в кабинете Морозова, который деликатно удалился, и багровый от ярости Савченко, перебирая фотографии и слушая записи, все вытирал и вытирал обильно струившийся по его лицу пот, хотя кондиционер в комнате работал исправно. Не говоря лишних слов, он протянул мне гонорар, а потом все-таки с горечью добавил:

– Знаете, Татьяна Александровна, я заплатил бы вам вдвое больше, если бы только мои подозрения не оправдались.

– Я никогда не подтасовываю факты! Иначе люди бы ко мне не обращались и уж тем более не рекомендовали бы меня своим друзьям и знакомым, – ответила я. – Но, если хотите, я могу извиниться за то, что так профессионально сработала!

– Да нет! Это вы меня извините! Сорвалось как-то! – тихо сказал он и ушел.

Я же, глядя ему вслед, подумала, что он не первый и не последний клиент, обратившийся ко мне с подобной просьбой. Только на что надеются эти пожилые «папики», женясь на молоденьких? На их верность и любовь до гроба? Так не дураки же они, если смогли так многого добиться в жизни! Скорее всего, их оскорбляет то, что деньги за товар – а как еще этих девок назвать? – они выложили настоящие, а вот он оказался некачественным! Пожалуй, скоро они пролоббируют поправку в закон о потребителях и внесут туда соответствующий пункт об ответственности молодых жен за измену своим мужьям – тоже ведь товарно-денежные отношения. А, впрочем, черт с ними! Пусть сами со своими женами разбираются!

Несмотря на не утешительные для Савченко новости, он не поскупился, и теперь у меня было достаточно денег, чтобы немного развеяться и отдохнуть. Но сначала нужно было съездить к Кире и узнать, как поживает Орел, и заодно рассказать ему о той кровавой бане, которую тот устроил в Пензе – Кире же наверняка тоже интересно будет послушать, чем закончилось то давнее, одно из моих первых, дело.

Кирьянов сидел в своем кабинете за заваленным папками столом и нещадно дымил, так что мне тут же стало ясно, что я не вовремя.

– Сильно занят? – спросила я.

– Выше крыши! – бросил он, устало выпрямив спину, и пожаловался: – В какую-то канцелярскую крысу потихоньку превращаюсь! – А потом предложил: – Да ты садись! Я хоть немного отвлекусь!

Он встал и пошел к кофеварке, чтобы сделать себе очередную порцию кофе. Зная мои гастрономические пристрастия, мне он его даже не предложил.

– Судя по твоему сияющему виду, ты свободна и при деньгах, – сказал он.

– Да, только сейчас перед клиентом отчиталась, – подтвердила я.

– Сложное дело было? – поинтересовался он.

– Неверную жену в измене уличала, – ответила я.

– И чью же? – Он повернулся ко мне.

– Володя! – укоризненно сказала я. – Тайна клиента – это святое!

– Ну, храни ее дальше, – усмехнулся он и, вернувшись за стол с чашкой кофе, спросил: – А чего тогда заглянула? Я сначала было подумал, что за помощью, а потом понял, что нет.

– Из обыкновенного бабского любопытства, – ответила я.

– И чем же я его у тебя вызвал? – удивился он.

– Да не ты! – отмахнулась я. – Понимаешь, я тут недавно узнала о некоторых художествах своего тезки...

– Орла, что ли? – уточнил он.

– Ну да! Вот и хотела узнать, как он поживает. Я, конечно, не думаю, что он ушел в монастырь грехи замаливать, но то, что он натворил в Пензе, уже ни в какие ворота не лезет! Пора бы ему все-таки хоть иногда о душе задумываться!

– Поздно ему уже этим заниматься, – ответил Киря.

– Опять посадили? – спросила я. – Связали птичке крылья?

– Да нет! Он их навсегда сложил! – выразительно сказал Володя.

– Умер? – воскликнула я, и Киря кивнул. – В бандитской разборке застрелили или подорвали? – поинтересовалась я. – А то я слышала, что несколько лет назад в Затоне неслабая драчка была. Вроде бы какие-то приезжие, из Самары, кажется, пытались его к рукам прибрать.

– Нет! – махнул рукой Кирьянов. – Тогда-то «Ваньки» отстрелялись и свое отстояли. Тут другое! По-глупому Орел погиб! Отравили его! – пояснил он.

– Ничего себе! – обалдела я. – И когда?

– Да уже года два как, – ответил он.

– Кто же это исхитрился? – никак не могла успокоиться я.

– Да тут понимаешь, какое дело получилось. Подруга у него была, красоты редкой, – начал он, и я тут же добавила:

– Полностью подтверждаю! Я ее видела!

– Давно он с ней жил, и все вроде бы у них нормально было, а тут!.. Влюбился он, представляешь? Причем в женщину, которая к уголовному миру никакого отношения не имела. А баба его, которая себя почти что его женой считала, любила его без памяти! Вот когда она поняла, что ей его не удержать, то... – Володя развел руками.

– Да что это бабы от любви бесятся, словно их бешеная собака покусала?! – воскликнула я. – То Марина Носова эссенцией плескалась, то эта травить додумалась! Кстати, ты знаешь, чем та давняя история закончилась?

– Расскажешь – узнаю, – ответил Володя.

Увидев, что ему это действительно интересно, я поведала все, что услышала от капитана, и он, подумав, сказал:

– Орел сработал, больше некому! Но как он все это выяснить мог? Ты ему случайно ничего не говорила? – уставился он на меня.

– Ты меня совсем за дуру держишь? – возмутилась я, стараясь выглядеть как можно более честной.

Я решила, что ни за какие коврижки не расскажу ни одной живой душе о том, как я тогда лопухнулась. Киря мне, конечно, друг, но, узнай он об этом, все равно когда-нибудь не удержится и напомнит мне о моем провале, пусть и из самых лучших побуждений, чтобы образумить, например, когда меня уж слишком сильно занесет. А оно мне надо? И я поторопилась перевести разговор на другую тему.