Мировая холодная война - Анатолий Уткин

Уже тогда становилось ясно, что президент ждал окончания предвыборной стихии, когда трое глав великих держав смогут встретиться с глазу на глаз. Пока же он телеграфировал Сталину: «Идет глобальная война, и нет буквально ни одного военного или политического вопроса, в котором Соединенные Штаты не были бы заинтересованы… Моим твердым убеждением является то, что решение до сих пор незакрытых вопросов может быть найдено только нами тремя вместе». Это придавало визиту Черчилля в Москву характер предварительной «разведки боем». Еще боле важно следующее. Рузвельт начинал воспринимать Британию как младшего партнера в Великой коалиции. И он не хотел (как сказал Гопкинс Галифаксу), «оказаться вытолкнутым на заднее место».

В начале 1945 г. посол Галифакс пишет Черчиллю: «Беда с этими ребятами (американцами. — А.У.) заключается в том, что они являются жертвами ярлыков: „Силовая политика“, „Сферы влияния“, „Баланс сил“ и др. Как будто когда-то существовало соглашение под названием „Доктрина Монро!“ Они действительно переплюнули всех, когда осуществили покупку Луизианы!»

Старый западноевропейский центр

Постаравшись обезопасить подходы к Суэцкому каналу, Черчилль принялся за укрепление связей с потрясенными войной западноевропейскими метрополиями. Он и Антони Иден прибыли во французскую столицу 10 ноября. Исход войны уже не вызывал сомнений. В головах политиков она уже окончилась. Предстояло послевоенное переустройство мира. И две старейшие колониальные державы ощутили общность судеб.

«На этот раз, — с удовлетворением отмечал де Голль, — речь шла о деловых вопросах, а не о чувствах». Рассматривалась возможность франко-британского сотрудничества в урегулировании мировых проблем. Де Голль обратился к Черчиллю: «Вы видите, Франция поднимается. Но какой бы ни была моя вера в нее, я знаю, что она не сразу возвратит свою прежнюю мощь. Вы, англичане, оканчиваете эту войну в ореоле славы. Однако, как бы это ни было несправедливым, ваше положение рискует ухудшиться из-за ваших жертв и затрат, из-за центробежных сил, существующих в Содружестве Наций и, прежде всего, из-за возвышения Америки и России, а в будущем и Китая! Итак, обе наши страны встречают новый мир ослабленными. И на кого сможет рассчитывать каждая из наших стран, действуя в одиночку? Если же, напротив, они придут к согласию и вместе встретят трудности завтрашнего дня, их вес будет достаточным, чтобы не допустить ничего такого, с чем они не согласны. Общая воля — вот что должно лежать в основании союза, который мы вам предлагаем». Ответ Черчилля: «Сегодня я предлагаю вам заключить с нами принципиальный союз. Но в политике, так же как и в стратегии, лучше идти за сильнейшими, чем против них… Американцы обладают неисчерпаемыми ресурсами. Но они не всегда ими пользуются сознательно. Я, естественно, старался использовать их в интересах моей страны. Я установил тесные личные отношения с президентом Рузвельтом. Я старался направить события в желаемом направлении». Таким образом, Черчилль в принципе согласен на союз, но с оговоркой: Британия должна считаться в американской мощью. Последним обстоятельством — желанием сохранить особые отношения с Соединенными Штатами объясняется многое в британской политике и в военные и послевоенные годы. Но в ноябре 1944 г. фактом стало образование тайного фронта старых колониальных держав.

Рузвельт в эту пору (последние месяцы 1944 г.) видел опасность открытого блокирования с дискредитированными в Европе правыми силами. Когда Черчилль проинформировал итальянского премьера Бономи о неприемлемости введения в кабинет графа Сфорцы (ставшего одним из символов антифашистской борьбы для буржуазных либералов), президент Рузвельт дал указание своему послу в Италии Вайнанту выразить сожаление по поводу действий англичан. Черчилль возмутился, всеобщность претензий американцев начала его раздражать. Он заявил, по существу, что американцы слишком много на себя берут, что именно англичанам «вручено командование в Средиземноморье», подобно тому, как американцы владеют командованием во Франции.

Дипломатическая стратегия президента Рузвельта не предполагала деления мира на зоны особой ответственности отдельных великих держав. Рузвельт хотел держать эти зоны открытыми, он верил, что сработают экономические факторы. Прежний «реальполитик», классическую дипломатию нескольких суверенных центров, окруженных зоной особого влияния, он считал устаревшей системой. Более того, он считал, что попытки восстановления таких зон по существу «загоняют» США в их Западное полушарие, а вот на это Рузвельт не был согласен. Потому-то госдепартамент получил распоряжение пойти на резкий антианглийский шаг: опубликовать обзор деятельности английской дипломатии в итальянском вопросе. Открылись своекорыстные дипломатические махинации Лондона. Британский премьер пришел в ярость. Никогда — ни до, ни после — переписка двух величайших буржуазных дипломатов своей эпохи не отличалась такой враждебностью.

Буквально выходя из себя, Черчилль, со всей силой своего красноречия, напомнил Рузвельту о его заигрывании с Дарланом, о всех одиозных случаях беспринципного оппортунизма и «священного эгоизма». Риторика, однако, уже мало действовала на ветерана американской политической арены. Слова должны были отразить реальное, а не мифическое соотношение сил. Рузвельт, отдыхая в Уорм-Спрингсе, с железной настойчивостью напомнил Черчиллю, что он никогда не соглашался на предоставление целых регионов под исключительную опеку Лондона. В данном конкретном случае особенно. Итальянский премьер-министр получил письмо Рузвельта, в котором говорилось о том, что Италия является «зоной совместной англо-американской ответственности», и что американская сторона не допустит односторонних действий своего партнера. В сходной же манере Рузвельт не поддержал на этом этапе односторонних действий англичан в соседней Греции.

Черчилль был готов удовлетвориться положением меньшего партнера, но он буквально приходил в бешенство, когда «некоторые недалекие американцы» пытались отучить его от проклятия века — геополитики. Особенно острым стал для Черчилля этот вопрос в начале 1945 г., когда американская пресса морализировала по поводу английской политики в Греции. «Что такое силовая политика? — вопрошал английский премьер своих американских критиков. — Является ли обладание военно-морским флотом вдвое большим любого другого в мире силовой политикой? Является ли обладание величайшими военно-воздушными силами в мире, с базами во всех концах земли силовой политикой?» А лорд Галифакс заметил об американцах, что «беда с этими людьми в том, что они в такой большой степени являются жертвами ярлыков типа силовая политика, сферы влияния, баланс сил и т.д. Как будто когда-либо было заключено такое международное соглашение как „доктрина Монро“.

Со своей стороны, когда американские газеты опубликовали текст приказа Черчилля расстреливать в случае необходимости «коммунистических мятежников» (именно те силы, которые, прежде всего, освободили Грецию и были лучшими борцами против германских оккупантов), Рузвельт был обязан убедить общественность, что это было сделано без согласия американского правительства. Через несколько дней Рузвельт пишет Черчиллю послание, выражающее полное неодобрение действий англичан в Греции. В письме содержалась недвусмысленная угроза: «Попытка поступить таким образом даст вам только временные преимущества, но в конечном счете нанесет ущерб основам наших взаимоотношений». Склонность Черчилля решать возникающие проблемы обращением к оружию вызывала у Рузвельта чувство, что, если СССР и Китай начнут решать свои внешние проблемы подобным образом, то США. При всей их мощи, могут оказаться изолированными.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ПОЛЬША

Польша была в центре того развития, которое породило холодную войну. И причины были не исторические, не общая горькая память о 1612, 1772, 1796, 1830, 1863, 1920-1921 гг. Главное для Сталина было то, как поляки видели свое будущее.

Первая особенность стратегического видения зарубежных поляков заключалась в том, что они — следуя линии Йожефа Пилсудского — верили в возможность превращения Польши в великую державу, которая остановит движение в Европу России и одновременно сдержит с востока Германию. (Невероятная самоуверенность, буквально погребенная в 1939 г.). Этот революционер-социалист стал просто олицетворением польского посягательства на место в мире, которого ни демография, ни материальные или военные способности Польши фактически не позволяли.

Если нет собственного потенциала, следует воспользоваться чужим. Польша демонстрировала это качество во всем объеме. До 1934 г. она ориентировалась на Францию, а потом (1934) заключила — первой — договор с нацистской Германией, значительно осложняя расклад сил в Европе, Варшава бросилась на беззащитную после Мюнхена Чехословакию и отняла у нее Тешинскую область. Поражение 1939 г. лондонские поляки старались «забыть», ведь появляется фантастическая возможность: Германия и Россия обескровливают друг друга. Если в этой ситуации сориентироваться на растущую Америку, то у уничтоженной Польши возникает новый шанс.