Каин и Авель - Игорь Шприц

Все это действо происходило одновременно, и у Путиловского непривычно заныло сердце: случилось нечто неординарное.

— Господа, прошу внимания. — Обычно громкий кавалерийский голос Теляковского звучал глухо и растерянно.

Возникшая было в зале некая суета и перешептывание вдруг прекратились, и воцарилась гробовая тишина.

— Господа, прошу внимания, господа! — повторил Теляковский и заплакал.

— Что еще? — глупо спросил Франк.

— Тихо!

Путиловский встал. Плеве исчез из своей ложи, точно растворился в ее темноте.

Наконец Теляковский справился с самим собой и неожиданно воскресшим голосом заговорил твердо и громко:

— Господа! Только что получено сообщение: сегодня утром на японской мине подорвался броненосец «Петропавловск».

Зал застыл на вдохе.

— Погибли адмирал Макаров, двадцать восемь офицеров и шестьсот двадцать матросов. Великий князь Константин Божьей милостью спасен. Согласно высочайшему распоряжению, увеселительные мероприятия и спектакли отменяются. Прошу разойтись.

Несколько секунд стояла полная тишина. И вдруг как прорвало: внезапный шум, вскрики, у нескольких дам началась истерика. Путиловский осмотрел зал — сейчас начнется паника. Что-то надо предпринять. На Теляковского надежды не было никакой, он стоял на авансцене и уже в открытую плакал, даже не утирая слезы платком. Сейчас зал превратится в кисель.

— Гимн! — негромко, но четко крикнул Путиловский.

Голоса подхватили:

— Гимн! Гимн!!

Занавес раздернулся, как по волшебству на сцене оказался хор, Направник взмахнул палочкой. Заиграли вступительные такты, и хор вначале нестройно, но набирая силу, запел вступительные строки «Боже, царя храни».

Все встали и подпевали по мере возможностей. Хор вступил во всю мощь. Такого сильного исполнения, как потом писали газеты, никто припомнить не мог. Даже безголосый Франк пел, ничуть не стесняясь своего дарования.

По давней привычке Путиловский незаметно осматривал публику. Офицеры, в особенности морские, были бледны чрезвычайно, почти не пели, но играли желваками скул — понятно было, что в душе у каждого бушуют нешуточные гневные страсти. Гражданские лица, наоборот, были в основном красны от возбуждения и желания тут же переговорить и высказать свое квалифицированное мнение о настоящих причинах гибели такого мощного линейного корабля, каким слыл « Петропавловск».

И точно: едва только в ошеломлении вышли на улицу, Франк тут же стал излагать свои военно-морские мысли, как будто всю свою жизнь пропил старшим боцманом на корабле.

— Как можно было плыть одним в таком опасном месте? В таких случаях впереди надо пускать несколько малозначащих судов, груженных пустой породой, и только за ними плыть «Петропавловску»! — трындел Франк. — Боже, какой позор! Пьеро, ну что ты молчишь?

— Во-первых, плавает одно дерьмо. А корабли ходят. Во-вторых, Макаров поумнее всех нас, сидевших в этом зале, вместе взятых! — Путиловский поднял меховой воротник шубы, почему-то вдруг ему стало зябко, — В-третьих, это война. И потери неизбежны. Будут еще. Впереди должны были идти минные заградители и тралить проход для тяжелого «Петропавловска». Он же очень большой. А проходы в минных полях делают специально извилистыми. Вот на повороте и зацепил. Скорее всего. Не пёр же он прямо в минное поле! Я тебя прошу, помолчи!

И Франк покорно замолчал.

Можно было взять извозчика, но сидеть вначале в экипаже, потом дома, без движения и мысли, не хотелось чрезвычайно. Нужен был какой-то выброс всей печальной энергии, внезапно обрушившейся на сидевших в зале. Эти шестьсот пятьдесят (без одного) погибших в единую секунду не могли исчезнуть из жизни просто так, они взывали к памяти настолько мучительно ощутимо, что хотелось выть, но выть было невозможно в силу цивилизованности. Отбросить ее в сторону и отдаться чувствам можно было лишь одним, знакомым способом. Что Путиловский с Франком и сделали.

Они нырнули в первый попавшийся винный погреб, не обращая внимания на странные компании, тихо переговаривающиеся по углам, сели за свободный столик, заказали графин водки, готовую закуску, чтобы не ждать, и молчали — слова не приходили, а болтать просто так не было никаких сил.

Путиловский сидел, уставившись в глухую стену, на которой услужливое воображение рисовало картину гибели еще живых людей, не могущих выбраться с нижних палуб на спасительный воздух. Недавно они с Бергом инспектировали на предмет возможных террористических актов корабли, на которых регулярно бывал государь, и пролазали целый день, проникая в такие узкие щели, куда не ступала нога человека. Но матросы были везде.

И теперь он вспоминал узкие люки, отвесные трапы и темноту, охватившую их с Бергом, когда внезапно обесточились вспомогательные механизмы. Было страшно. А ведь все это случилось на корабле, стоявшем в тихой гавани. Что же было там, в далеком Японском море?

Какой-то подвыпивший субъект воспринял этот недвижный взгляд на свой счет, картинно оскорбился, встал с места и двинул корпус в сторону Путиловского. Пока он добирался, принесли графин. Путиловский попросил два тонких чайных стакана, налил водки вровень с краями и застыл, вновь обездвиженный страшными картинами гибели.

Благополучно добравшийся до их столика субъект приступил к главному действу своего сегодняшнего вечера:

— Сударь! Что вы себе позволяете?

Путиловский непонимающе уставился на подошедшего. Слова никак не проникали в его сознание. Унылое лицо, обрамленное неряшливой бородой, очки в железной облупившейся оправе, дурной запах изо рта. Чиновник Судебной палаты, тринадцатый класс.

— Сударь! — не унимался тринадцатый, забыв на время о своем несчастливом в этой жизни номере (душа жаждала справедливости). — Как вы смеете так дерзко смотреть в лицо незнакомому человеку? Вы хам, сударь!

Путиловский взял в правую руку стакан с водкой, в левую — кусочек мягкого сыра и, не обращая никакого внимания на взгляды окружающих, спокойно, точно воду, высосал стакан до дна.

— Браво! — произнес кто-то невидимый за спиной.

Франк исполнил тот же номер с таким же выражением лица.

— Я требую удовлетворения! — не унимался судебный. — Мы, сударь, не знакомы-с для таких взглядов!

— Как же так? Енотов, Елпидифор Евлам-пьевич, — отправив сыр по назначению, спокойно признался в знакомстве Путиловский, отчего у Енотова открылся рот, борода взъерошилась сама собой, а лицо приобрело еще более глупое выражение, хотя глупее, казалось бы, не бывает. — Младший делопроизводитель Судебной палаты, холост, в пьянстве не замечен. До сего дня.

И вышли, оставив Енотова в раздумий о таинстве произошедшего. Водка подействовала, на душе стало спокойнее, но мысли не уходили, а просто ждали своего часа.

— Давай-ка, Саша, прогуляемся, — предложил Путиловский.

И Франк согласился. Идти забыться в ресторане не позволяло петропавловское известие. Возвращаться домой тоже не хотелось. Оставалось одно — мерить ногами столичные першпективы.

Энотека (от греческого эно — вино) на сей раз попалась небогатая, но приличная, восемь наименований позволили приятно провести вечер. Соседи по столику периодически менялись, но каждый уходил от Покотилова не просто накачанный виски по самые уши, но и основательно просвещенный в энологии, благородной науке о вине, чьи основы были заложены еще древними греками.

Занятия энологией привели этих самых греков к развитию древнегреческой философии, поскольку пить и не рассуждать есть удел варваров, каковыми, к сожалению, являются основные российские народы: малороссы, великороссы и бе-лороссы, искаженное белорусы. Расцвет классической философии однозначно связан с началом пития вина и обусловлен раздвинутыми горизонтами мироздания, которые появляются у человека при значительных дозах вина в кровеносной системе.

В сию минуту Покотилов просвещал очередного сотоварища, зашедшего согреться иностранной микстурой, относительно изобретения средневековых алхимиков. Называлось оно квинтэссенцией.

— ... До этого эпохального события сущностей в мире было всего четыре: вода, воздух, земля и огонь. Вы следуете за ходом моих мыслей? — строго спросил Алексей у молодого семинариста, изучавшего все проявления дьявольских искушений на земле.

— Яко за пастырем овец православных, — смиренно ответствовал молодец с таким румянцем в обе щеки, что об них можно было смело прикуривать.

Судя по физическому здоровью будущего батюшки, духовная крепость у него также отличалась непробиваемостью. Впереди светила ясная дорога: матушка, большой и богатый приход, минимум восемь чад и обожание всех прихожанок от двенадцати до девяноста девяти лет.

— Так вот, квинтэссенция — не что иное, как дословно «пятая сущность»! Так алхимики назвали винный спирт, который впервые был получен в той же Греции при дистилляции вина в надежде получить таким способом «винную душу». И они ее получили!