По странам и страницам: в мире говорящих книг. Обзор аудиокниг - Дмитрий Александрович Померанцев

закручиваются магнитные поля повествования. Или, если еще наглядней, два веретена, вращающиеся в противоположных направлениях и натягивающие между собой сюжетную нить, повествовательную ткань до состояния «страшного нерва». Писательская техника Фолкнера – тема для отдельного разговора. Кто только не пытался после него воспроизводить ее и использовать, однако никому, насколько мне известно, это так и не удалось в полной мере.

Четыре кита творчества автора – четыре демона, с которыми он боролся на протяжении всей своей жизни, – религиозные и расовые предрассудки, половые и классовые противоречия. В рассматриваемом романе Фолкнер с наибольшей яростью обрушивается на первые два из них.

Роман буквально пронизан библейскими аллюзиями – одна только тема искупительной жертвы чего стоит, однако именно христианство – в западно-протестантском его варианте – более всего напоминает здесь тяжелую, суковатую дубину, призванную гвоздить род людской до полной утраты им не только божественного, но и элементарно человеческого образа и подобия.

Вторая «триггерная точка» романа – расизм и рабство. Негры у Фолкнера описаны без снисходительного превосходства предшественников, но и без умильной слащавости последователей (скорей всего, именно то, что есть на самом деле). Обе темы, на мой взгляд, несколько преувеличены: автор любое зло готов объяснить если не религиозным фанатизмом, то ксенофобией. Впрочем, проблемы героев Фолкнера актуальны для всего человечества: ненависть, непонимание, отчужденность.

Жаль бедолагу Джо Кристмаса – вслед за Фолкнером нам остается только оплакивать эту невинную жертву человеческой жестокости и несправедливости. Ведь это подумать только! Линчевали практически белого парня, словно какого-то грязного ниггера, вместо того чтобы честь по чести повесить, как серийного убийцу-психопата, осквернителя храмов, бутлегера и просто чертова сукина сына!

Беда Джо Кристмаса не в толике негритянской крови, которой, быть может, и не было, и не в преследующей его идее распятия и смерти – как единственного смысла жизни, но в том, что он – плоть от плоти своего деда-шизофреника, убившего его отца и мать и изувечившего жизнь внуку.

Персонажей «Света в августе» вообще хочется отстреливать через одного, как бешеных собак, и даже самые положительные из них вызывают не столько симпатию, сколько сочувствие. Запутавшийся в собственной жизни, одержимый болезненной гордыней священник-расстрига Хайтауэр. Деревенская дурочка Лина, скверно выбирающая отцов для своих детей. Бабушка Джо, терпеливо сносящая безумства мужа и бездействием своим фактически содействующая гибели дочери и внука. И даже Байрон, добрый и кроткий, дающий себя избить мерзавцу Брауну и готовый жениться на соблазненной и брошенной им Лине и состоять при ней соломенным вдовцом, покорно снося ее неизбежную и бессмысленную неверность, нянча чужих детей, изводя себя бесполезной ревностью. Никто из них не вызывает подлинной приязни. Их трудно полюбить. Но нужно. Потому что единственное, в чем они по-настоящему нуждаются, – это любовь. И тут читателю предстоит главное испытание: автор предлагает ему пройти тест на человечность. И сам – на равных – тоже его проходит. Чтобы все было по-честному.

Америка тяжело больна безумием. Религиозный и расовый фанатизм, как мутагенные факторы, подорвали ее генофонд, и теперь у нее дурная наследственность. Возможно, именно эту мысль – задолго до официального признания генетики – пытался донести до читателя автор? «Свет в августе» – страшная и неисчерпаемая книга. Даже самый ранний Фолкнер – это уже ФОЛКНЕР – из сплошных заглавных букв. Фактурный, густой текст, разяще точные образы, колоритные персонажи и несмолкающая на протяжении всего повествования боль – от ужасной несправедливости, бесконечной жестокости этого мира. Недаром автор, по его собственному признанию, регулярно перечитывал Достоевского – чтобы не разучиться сочувствовать, сопереживать. С такими героями, какие достались Фолкнеру, только Федор Михайлович с его слезой ребенка и в силах помочь.

В аудиоформате роман «Свет в августе» представлен сразу в трех исполнениях: Майи Виолиной от студии «Логос», запись 1984 года, Евгения Терновского (та же студия, 1993) и Сергея Чонишвили (издательство «Союз», 2017). У каждой из записей имеются свои неоспоримые преимущества: первая снабжена подробным предисловием, что значительно облегчает знакомство со столь сложным произведением, во второй озвучиваются все примечания, что тоже крайне важно для понимания текста, и, наконец, третья отличается исключительно хорошим качеством звука, поскольку сразу осуществлялась в цифровом формате. Правда, версия «Союза» традиционно короче двух других – примерно на четверть. Хочется верить, что виной тому опущенные вступление и комментарии, что просто Сергей Чонишвили так быстро читает (ну, может, скороговорками человек в детстве увлекался) и что на этот раз обошлось без купюр. В любом случае выбор звукового варианта книги остается за читателем, и можно только порадоваться, что этот выбор у него есть.

Обитаемый остров

Захар Прилепин. Обитель. – М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2014

Рассуждая о современной русской прозе, трудно обойти стороной фигуру Захара Прилепина, а упомянув это имя, нельзя не сказать о наиболее популярном его произведении, его magnum opus – романе «Обитель».

Сразу оговорюсь: мои личные читательские отношения с данным автором складывались далеко не самым безоблачным образом. Даром что примерно в одно и то же время на одном факультете учились и в одних и тех же СМИ трудились. Видимо, сработало правило: лицом к лицу лица не увидать.

Признаться, после не без труда дочитанного романа «Санькя» и частично порадовавшего сборника «Грех» думал, что больше Захара Прилепина читать не буду. Не видел смысла – все и так казалось предельно ясным: упорный, в меру талантливый парень, умеющий и любящий себя подать, в нужное время оказался в нужном месте. Феномен, заслуживающий внимания, но не слишком пристального и продолжительного.

Услышав о выходе нового романа (дело было лет шесть назад) со столь елейным названием, да еще и на столь политкорректно заезженную тему, как сталинские репрессии, грешным делом подумал: ну, все, спекся писатель – покатился под уклон по пути наименьшего сопротивления.

Вообразил себе даже этакую чуть тронутую морозцем развесистую историческую клюкву с непременной отсылкой к текущей ситуации и реверансами в сторону либеральной оппозиции и РПЦ (заголовок обязывал). И только неожиданно благосклонные отзывы коллег по читательскому цеху заставили меня усомниться в справедливости моего заочного – на косвенных признаках основанного – вердикта.

Писать об одном из самых страшных и тяжелых этапов нашей истории, безусловно, можно и нужно. Как и война, репрессии не обошли стороной практически ни одну семью. У всякого если не дед расстрелян, то как минимум прадед сидел. По сути, мы и сегодня пребываем за колючей проволокой, только она не снаружи, а внутри нас: впитана с молоком матери, проросла на генетическом уровне: вы только послушайте, как засорена уголовным жаргоном современная русская речь!