Военная тайна - Лев Шенин

Однако при всех этих превращениях господин Петронеску оставался, разумеется, сотрудником германской разведки, в списках которой в дни войны он уже значился как специалист по русской душе.

Пребывая теперь в Софии и занимаясь новыми делами, господин Петронеску, однако, очень внимательно следил за разворотом событий в Анкаре. Им руководило при этом не просто любопытство. Он очень хорошо понимал, что от удачи или провала анкарской операции зависит многое для его личной судьбы.

Сведения, которые он черпал из газет и случайных источников, были весьма неприятны. Сначала все как будто шло по намеченному плану. В заранее назначенный день к Папену, вышедшему для совершения моциона, подбежал злоумышленник, дважды выстрелил в него, но, конечно, промахнулся, затем выстрелил в бомбу, которая была у него в руке, и, конечно, взорвался. Папен очень своевременно и точно упал на тротуар (не зря он шлепался на ковер в своем кабинете), очень картинно «потерял сознание», затем эффектно «пришел в себя», не забыл произнести слова насчет воли господней и нечестивцев из советского посольства и, одним словом, безупречно сделал все, что ему было положено.

В тот же день господин Сараджогло примчался к фон Папецу и передал немецкому послу «свое соболезнование и прискорбие по поводу того, что случилось и что могло иметь, но, к счастью, не имело, столь чудовищные последствия». Министр не без удовольствия легонько подчеркнул слова «но не имело». Господин посол в ответ не преминул заметить, что «последствия, к сожалению, имели место, ибо? во-первых, самый факт злодейского покушения в центре столицы на жизнь посла Германии есть достаточно тяжкое последствие бездеятельности турецких органов власти и их непонятной благосклонности к злодеям из советского посольства, несомненно, причастным к этому делу». Во-вторых, добавил посол, он сильно контужен взрывной волной и перенес столь ужасное нервное потрясение, что, по мнению домашнего врача, потерял по крайней мере десять лет жизни.

В дальнейшем разговоре фон Папен дал понять, что отделаться соболезнованиями и выражением прискорбия туркам не удастся и что должна идти речь о разрыве дипломатических отношений с Советским Союзом и вступлении Турции в войну с ним.

На следующий день переговоры продолжались. Установить личность злоумышленника не представлялось возможным, так как от него в результате взрыва ничего не осталось, кроме нескольких клочков кожи и челюсти. Турецкие следственные власти сбились с ног, но ничего не могли выяснить. Тогда сам «потерпевший» любезно предложил господину Сараджогло помочь в раскрытии этого преступления.

— Я полагаю, господин министр, — сказал фон Папен, — что было бы полезным установить деловой контакт между турецкой полицией, занятой расследованием этого ужасного дела, и германской политической полицией, имеющей весьма интересные данные, несомненно, проливающие свет на интересующие обе стороны вопросы… Разумеется, при этом контакте мыслится полная суверенность турецких властей и турецкого правосудия, а верные и точные сведения, право, еще никогда никому не мешали…

«Деловой контакт» был установлен. Гестапо недвусмысленно указало перстом на Абдурахмана и Сулеймана. Оба были немедленно арестованы. К удовольствию турецких следователей и заместителя генерального прокурора, Турции господина Кемаль Бора, руководившего расследованием по этому делу, обвиняемые охотно сознались и назвали личность злоумышленника, заявив, что это был некий Омер, студент Стамбульского университета и что они все трое были привлечены для совершения покушения русскими гражданами Павловым и Корниловым, работающими в советском консульстве и торгпредстве.

Получив столь ценные признания, господин Кемаль Бора полетел к Сараджогло. Наутро газеты вышли с широковещательными сообщениями, что «тайна взрыва на бульваре Ататюрка» раскрыта благодаря оперативности турецкой полиции и мудрости заместителя генерального прокурора господина Кемаль Бора, проявившего недюжинные способности юридического мышления, анализа и оценки улик. Соучастники покушения Абдурахман и Сулейман, — писали газеты, — уже арестованы, и выясняется причастность некоторых иностранцев к этому покушению.

Через несколько дней Павлов и Корнилов были арестованы турецкой полицией. Им было предъявлено обвинение в организации покушения на германского посла. Первые допросы шли в Стамбуле. Кемаль Бора и стамбульский губернатор состязались в тонкостях психологического подхода, убеждая арестованных сознаться в деле, к которому они, заведомо для допрашивающих, не имели никакого отношения. Маленький, пухленький, с розовыми щечками и бегающими мышиными глазками, Кемаль Бора произносил часовые речи, доказывая Павлову и Корнилову, сколь выгодным будет для них признание. Господин губернатор, сменяя уставшего прокурора, в свою очередь гарантировал все блага мира, свободу, деньги, почет и турецкое подданство за «чистосердечное раскаяние и признание». Русские упрямо твердили, что не имеют никакого отношения к взрыву на бульваре Ататюрка.

Тогда их перевели в Анкару. Были проведены очные ставки с Абдурахманом и Сулейманом.

Первым в кабинет начальника анкарской тюрьмы, где проводилась очная ставка, был приведен Абдурахман. Павлов сидел у стены, направо от входа. За его спиной стояли двое дюжих полицейских. Кемаль Бора и полицейские чиновники полукругом восседали за столом. Абдурахман вошел в кабинет, развязно поклонился прокурору, полицейским и картинно встал у порога.

— Обвиняемый Абдурахман, — начал скрипучим голосом прокурор, раздувая щеки от сознания важности момента, — не знаете ли вы человека, сидящего на этом стуле?

— Господин прокурор, — ответил Абдурахман, — встав на путь чистосердечного признания вины и искреннего раскаяния в совершенном преступлении, я отвечу вам правдиво и честно — да, я его знаю.

— Что вам известно об этом лице? — продолжал Кемаль Бора.

— Это русский гражданин Павлов. Он и его товарищ Корнилов склонили меня, моего друга Сулеймана и покойного Омера к убийству германского посла.

Прокурор торжествующе посмотрел на Павлова, спокойно сидевшего на своем месте. Переводчик перевел Павлову вопросы прокурора и ответы Абдурахмана. Заметив улыбку Павлова, Кемаль Бора побагровел от злости.

— Передайте этому человеку, что он не в театре! — заорал он переводчику. — Правосудие требует от него признания вины, которая абсолютно доказана. Он напрасно улыбается — вчера Корнилов уже все признал, хотя он тоже раньше улыбался. Теперь его очередь. И пусть спешит признаться, пока не поздно! Он в руках турецкого правосудия. И мы найдем способ развязать ему язык!

Выслушав переводчика, Павлов коротко сказал:

— Мне нечего признавать. Совершенно очевидно, что все это «покушение» — гестаповская провокация. И я уверен, что это ясно не только мне, но и представителям турецкого правосудия. Требую свидания с советским послом или его представителем. Никаких показаний больше давать не буду. Все.

После Павлова допрашивался Корнилов. Ему, разумеется, также было объявлено, что Павлов «уже признался». Корнилов поднял Кемаля Бора насмех, заявив, что такая брехня не к лицу даже турецкому прокурору. Кем ал ь Бора завопил что-то насчет «оскорбления, которое он занесет в протокол». Корнилов, услышав эту угрозу, ответил, что он со своей стороны хочет, чтобы было зафиксировано лживое утверждение, что Павлов «признался».

Очная ставка с Сулейманом также ничего не дала, если не считать того, что Сулейман, забыв инструкцию, полученную перед этим, назвал Павлова Корниловым, а Корнилова Павловым. На очной ставке он переминался с ноги на ногу, тупо глядел в одну точку и тяжко вздыхал. Ему было невесело: накануне очной ставки в связи с его забывчивостью его безжалостно избили в карцере, обещанные сроки ареста истекли, дело затягивалось, и вообще он начинал сожалеть о том, что согласился участвовать в этой комедии. Несмотря на свою тупость, он начинал догадываться, что жестоко обманут и что будущее сулит ему уйму неприятностей…

Поведение Сулеймана было замечено. Кемаль Бора в глубине души был не прочь избавиться от такого «свидетеля», но в газетах уже было объявлено его имя, и исключение его из процесса было уже невозможно.

Двадцатого апреля 1942 года начался судебной процесс. Он шел в анкарском «дворце правосудия», в большом грязноватом зале. Судьи, прокурор и адвокат — в черных средневековых мантиях. Обвинял Кем ал ь Бора. Рядом с ним восседал и сам генеральный прокурор Джемиль Алтай, но тот больше молчал и только важно покачивал головой. Защитник, был один — Захир Зия Карачай; он защищал Абдурахмана. Павлов и Корнилов отказались от турецкого адвоката и заявили, что предпочитают защищать себя сами. Зал был набит до отказа публикой — анкарские чиновники, их жены — накрашенные турчанки, в высоких шляпах с перьями (это было тогда в моде), тайные агенты турецкой полиции, люди средних лет в штатском, с беспокойно шныряющими глазами, многочисленные турецкие и иностранные журналисты. В первом ряду сидели представители дипкорпуса, с интересом следившие за процессом, немцы и американцы, англичане и шведы, итальянцы и французы.