Большая дорога - Василий Ильенков

Он принес костюм из льняного полотна, расшитый красными петухами. Маша оглянулась, нерешительно держа в руках костюм, и скульптор, поняв, что она ищет, где бы переодеться, сказал:

— А вы не стесняйтесь, переодевайтесь здесь. На меня не обращайте внимания.

Он передвигал какие-то деревянные помосты, столы, подставки и продолжал говорить:

— Здесь не стесняются… Ведь я должен видеть тело натурщика, иначе у меня ничего не получится. Ко мне приходят женщины и позируют в чем мать родила… А вы бы все стеснялись.

«Да, я не смогла бы», — подумала Маша, испытывая неприязнь к этому самоуверенному человеку, и, выбрав укромное место за пестрой занавеской, быстро переоделась.

— Это у вас крестьянское, — сказал Муравьев с оттенком осуждения. — А вот ко мне ходит студентка одна — позирует мне для скульптуры «Юность». Она жалуется лишь на то, что ей прохладно в костюме Евы, — он рассмеялся. — А я уж и так включаю для нее все электрические печи… Теперь прошу стать вот сюда, — сказал он, указывая на помост. — Возьмите вот этот сноп и проделайте все движения, необходимые для того, чтобы связать его. Мне нужно выбрать наиболее типичную позу и, главное, самую выразительную. Прежде чем взяться за кусок мрамора, я сделаю вашу фигуру из глины. В мраморе нельзя ошибаться…

Маша растерянно держала в руках сноп с обмолоченными пустыми колосьями, не зная, как же показать процесс вязки. Для этого нужно было свежее, мягкое перевясло из соломы.

— Вот вам платок, скрутите его, как соломенный жгут, и вяжите, — сказал Муравьев и подал ей цветистый шелковый платок. — Ну?

— Платком вязать я не могу… Это будет неправда. Мы даже смачиваем солому, чтобы перевясло было мягкое и не ломалось…

— Станьте правой ногой на колено… Вот так. А левую согните в колене и положите на нее сноп, — не слушая Машу, командовал Муравьев. — Да не так, а вот как, — он подошел к Маше, взял ее левую ногу обеими руками и поставил так, как ему хотелось.

От прикосновения его жестких и властных рук Маша вздрогнула.

— Боже мой, какая вы нервная! — Муравьев рассмеялся. — Теперь хорошо. Вот такое положение и сохраняйте.

Он поставил каркас из дерева и проволоки и стал набивать его глиной. Маша покорно и неподвижно стояла, опустившись на правое колено и положив на левое сноп. Она могла смотреть только перед собой и видела суровый профиль известного писателя. И Маша подумала, что она недостойна того, чтобы скульптурный портрет ее стоял рядом с великим. Нога ее затекла и дрожала оттого, что Маша боялась пошевелиться.

— Вам холодно? — сказал Муравьев, заметив, что ее нога дрожит. — Я сейчас включу позади вас электрическую плитку. Уж потерпите, пострадайте ради искусства. И улыбайтесь, как там — на снимке в поле…

— Во время работы я бываю сердита… устаю и не люблю, когда мне мешают. Смеяться меня заставил фотограф. Ведь вот и вы… То смеялись, а как только взялись за работу, все молчите, о чем-то думаете… Когда создаешь, нельзя смеяться, правда?

— Да, это верно. А вы о чем же думаете во время работы? — удивленно разглядывая ее, спросил Муравьев.

— Вот вы работаете в одиночку и отвечаете только за самого себя. Вышло у вас хорошо — вы довольны, а не получилось — погорюете сами с собой, но оттого, что у вас не удалась скульптура, никто ведь не почувствует себя хуже. А вот если я плохо справлюсь со своей работой, то от этого меньше будет хлеба в колхозе, меньше достанется на трудодни людям, и я все время должна думать о том, что от моей работы зависит жизнь многих людей и… ваша.

— А моя жизнь здесь при чем? — с еще большим удивлением спросил Муравьев и даже перестал мять глину своими сильными руками.

— Да ведь если у людей будет мало хлеба, меньше будет желающих полюбоваться и на ваши скульптуры…

— Это ваши мысли?

— А почему вы спрашиваете?

— Как-то странно звучит это в ваших устах…

— Потому что слова не крестьянские? — с улыбкой сказала Маша.

— Нет… меня удивило другое — гордость, с какой вы говорите о своем труде, об ответственности перед людьми… Гордость и сознание своей великой роли в жизни… своего назначения.

Муравьев изумленно смотрел на нее. Для него были неожиданны и новы ее мысли, они опрокидывали его замысел. Он ожидал, что приедет обыкновенная крестьянская девушка, здоровая, веселая, с прочными руками и ногами, которая любит поесть, поспать, поплясать под гармонь, и он хотел передать радостную силу ее молодого тела. Теперь он почувствовал, что задуманный им образ девушки со снопом фальшив, Да, она должна выпрямиться во весь рост, во всю дерзновенную силу своей души… Нет, она не должна стоять на коленях, она встает с земли, расправляет свои крутые плечи и поднимает над собой сноп, как знамя своей радости.

Маша услышала, как позади открылась дверь и удивительно знакомый голос произнес:

— Я пришла, Дмитрий Павлович.

— Вы опоздали, Наташа. Теперь вам придется обождать, пока я не кончу здесь, — недовольным голосом сказал скульптор и, когда дверь закрылась, проговорил с усмешкой: — Ее часто провожает один студент… Умница. В общем, славная парочка. Она влюблена в него по уши и все время, пока позирует мне, рассказывает о нем. Он пишет какую-то книгу…

Маша почувствовала необыкновенную слабость. Мраморный писатель вдруг шагнул в темный угол… Маша хотела встать, покачнулась и упала.

Муравьев подбежал к ней, схватил, поднял.

— Что с вами? Вам нехорошо?

Маша села на стул, растерянно оглянулась.

— Это, вероятно, от плитки… Нагрело голову, — сказала она. — Это пройдет…

Маша хотела уйти, но Муравьев не пустил ее:

— Вот кушетка, прилягте, пока я займусь с моей «Юностью». Я вызову машину и отвезу вас.

Он ушел, а Маша сидела в состоянии, близком к отчаянию, и прислушивалась к глухим голосам, доносившимся из соседней комнаты. Вдруг ей показалось, что она слышит голос Владимира. Она вскочила, набросила пальто и выбежала.

На улице было много народу, и Маше казалось, что все смотрят на нее, как будто-знают о том, что случилось сейчас в мастерской скульптора. Маша свернула на бульвар, и вдруг кто-то окликнул ее. Она оглянулась и увидела Бориса, сидевшего на скамье.

— Когда вы приехали, Машенька? — спросил он, пожав ее руку и не отпуская. — Присаживайтесь. Расскажите, что там делается у вас… Сегодня так тепло. Скоро весна.

Маша села на скамью. Ей была неприятна эта встреча, она не знала, о чем говорить с Борисом. Хотя они росли вместе, Маша всегда чувствовала расстояние, разделявшее их. Она не любила его насмешливо-снисходительный тон в обращении с ней.

Маше хотелось уйти подальше от дома, где жил скульптор: отсюда, со скамьи, было хорошо видно огромное витринное окно его мастерской. Она встала, но Борис опять удержал ее и усадил на скамью, и Маша безвольно подчинилась.

— Я назначил здесь встречу с одним приятелем, мне нельзя отсюда уходить, — сказал Борис, но Маша подметила его пристально-тревожный взгляд, брошенный на витрину, и поняла, что он ждет Наташу. — А Владимира вы уже видели? — спросил Протасов.

— Нет. Я только что приехала. Он, вероятно, сейчас в университете…

— Он теперь чаще бывает в консерватории… Увлекся музыкой… — Борис помолчал. — Сегодня в консерватории будут исполнять третью симфонию Бетховена. Дирижирует Константин Иванов, Хотите пойти? У меня есть лишний билет. Там и они будут, — тихо сказал Борис.

«Кто они? О ком вы говорите?» — хотела спросить Маша и, вдруг все поняв, торопливо, словно убегая от Протасова, пошла по бульвару.

Было начало марта. Снег, подъеденный косыми лучами солнца, лежал грязной, ноздреватой массой, мало похожей на снег; на тропинках стояли лужи. Маша удивилась, что уже весна. Когда она уезжала из Спас-Подмошья, дул резкий морозный ветер, и все поля были укутаны ярким, сверкающим пологом зимы. А здесь вдоль тротуаров бежали ручьи, звонко кричала синица, перепрыгивая с ветки на ветку и позванивая в свой чистый колокольчик: «Цынь-цынь-цынь!» Маша любила эту пору ранней весны, когда только-только пробуждается жизнь и березовые рощи кажутся лиловыми, а далекий бор затянут синеватой дымкой. В такие дни Машу охватывало радостно-тревожное чувство ожидания чего-то необыкновенного, тянуло в поле, в лес, но сейчас она испытывала тягостное чувство одиночества, ее раздражал яркий блеск талой воды, гул большого города. Она остановилась перед магазином и, увидев на витрине топоры, пилы, лопаты, вспомнила о поручениях Николая Андреевича: нужно было купить для колхоза кое-какой инвентарь.

Вечером Маша с волнением поднималась по широкой лестнице консерватории в сопровождении Бориса. Она напряженно вглядывалась в медленно движущуюся по фойе бесконечную вереницу людей.

— Вы первый раз в консерватории? — спросил Борис, заглядывая на ходу в зеркало и проверяя, красиво ли он выглядит рядом с Машей, и ему было приятно, что на них пристально смотрят все встречные.