Сент-Женевьев-де-Буа. Русский погост в предместье Парижа - Борис Михайлович Носик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Евгений Зноско-Боровский был блестящий представитель Серебряного века – драматург, журналист, шахматист, теоретик театрального и шахматного искусства. Вот его портрет той поры, когда Е. Зноско-Боровский был секретарем знаменитого журнала «Аполлон» (т. е. в 1909–1921 годах), набросанный литератором Е И. Чулковым с иронией (а может, и не без зависти): «Секретарем журнала был очень приятный и любезный человек, Е.А. Зноско-Боровский, известный шахматист, теоретик-обозреватель шахматной литературы. Кроме того, он превосходно говорил по-французски, а в самом журнале «Аполлон» чрезвычайно ценилось знание английского и французского языка и умение блеснуть начитанностью в области новейших западных литератур. В «Аполлоне» был культ дэндизма. Ближайшие сотрудники щеголяли особого рода аристократизмом…»
Обратившись к журналам той поры, убеждаешься, что Зноско-Боровский писал не только о шахматах (сам он был с 1906 года шахматным мастером и издал несколько книг по теории шахмат), но и о театре. Продолжал он писать и в эмиграции. Придирчивый литературный критик (и сам шахматист), молодой и задиристый В. В. Сирин-Набоков отозвался о его книжечке «Капабланка и Алехин» с непривычной щедростью: «Зноско-Боровский, сам талантливейший игрок, пишет о шахматах мастерски… Зноско-Боровский пишет о шахматах со смаком, сочно и ладно, как и должен писать дока о своем искусстве. Нижеподписавшийся, скромный, но пламенный поклонник Каиссы, приветствует появление этой волнующей книги». (Отмечу, автор рецензии В.В.Набоков был как раз на подходе к своей знаменитой «Защите Лужина», и забывать рассуждения Зноско-Боровского об «игре в пространстве» и «игре во времени» он был вряд ли намерен.)
Почти в то же время в Праге вышла и другая книга Зноско-Боровского. Она называлась «Русский театр начала XX века». А в 1925 году Зноско-Боровский редактировал в Париже журнал «Искусство и театр»… В общем, упомянутый Чулковым «особого рода аристократизм», царивший в «Аполлоне», был в первую очередь аристократизмом культуры и таланта.
ЗУРОВ ЛЕОНИД ФЕДОРОВИЧ,18.04.1902–9.09.1971Помню, как, приехав в первый раз к парижскому дому Бунина, что в 16-м округе на рю Жак Оффенбах (как шутили Бунины, на «Яшкиной улице»), я так долго шатался под его окнами, что вышла консьержка и спросила, кого я ищу. Я сказал, что тут у них жил когда-то русский писатель…
– A-а, помню, – сказала она, – Месье Зуров… Он давно умер…
Я подумал, что, вот, кто-то из французов-соседей все же еще помнят Зурова, хотя вряд ли кто-нибудь читал прозу или стихи жившего здесь Бунина…
Леонид Зуров родился в Псковской губернии, совсем еще юным ушел добровольцем в армию Юденича, был контужен, перенес тиф, был интернирован в Эстонии, потом был рабочим в Чехословакии и в Латвии, где и напечатал первые свои рассказы и первую повесть. Он послал свои книги во Францию великому Бунину и получил ободряющий ответ («много хорошего, а местами просто прекрасного»). Зуров прислал Бунину свою фотографию, которая произвела большое впечатление на лишенную мужниной ласки Веру Бунину, а в ноябре 1929 года Зуров вдруг объявился у Буниных в Париже (похоже, что привел его Н.Рощин). Не поручился бы за то, что идея этого приезда («навеки поселиться») не была подсказана какими-то умными профессионалами (вроде Н.Рощина), так или иначе, время для визита было выбрано удачно, ибо приезд этот отчасти решал семейные проблемы писателя, а главное его страдающей жены, для которой приезд «ученика» был важнейшим событием за все последующее тридцатилетие ее жизни. «Сразу бросилось в глаза, что на карточке он не похож: узкое лицо, менее красивое, нос длиннее, глаза уже и меньше, но приятное», – записала она в дневнике. Еще чуть позднее Вера Николаевна нашла в пришельце новые приятные черты (впечатление «простое, приятное, сдержанное», «народ наш он знает, любит, но не идеализирует», «слушал внимательно, местами хорошо улыбался) и отдала ему незанятую часть своего щедрого, любящего сердца.
В подарок учителю Бунину «Зуров привез каравай черного мужицкого хлеба, коробку килек, сала, антоновских яблок, клюквы» (все, чего нет в Париже) и остался у Буниных – навсегда. В тот же вечер Вера Николаевна отметила, что «У него хорошая кожа, густые брови, белые зубы, красивое очертание губ, хотя рот мал». Бунин, как и все окружающие, конечно, замечал влюбленность жены, но чаще всего проявлял терпимость, хотя отношения с Зуровым у него были далеко не идиллическими. Вот бунинская дневниковая запись 1940 года: «Неожиданная новость… у Зурова туберкулез… Вера сперва залилась розовым огнем и заплакала, потом успокоилась – верно оттого, что я согласился на ее поездку в Париж и что теперь 3. не возьмут в солдаты… А мне опять вынимать тысячу, полторы!».
Материальные заботы о Зурове, сбор пожертвований на его лечение тоже легли на плечи Веры Николаевны. За сорок три года ученичества у Бунина Зуров написал повесть «Поле», роман «Древний путь» и бесконечно долго писал (но так и не написал) роман «Зимний дворец». Одни критики называют Зурова «учеником Бунина», другие – эпигоном Бунина, третьи еще более почетно – «писателем бунинской школы».
С появлением Галины, Зурова, Марги Степун, Рощина вокруг упрямого «антисоветчика» Бунина формируется довольно плотное «просоветское» окружение, под влиянием которого больной и обнищавший писатель вышел после войны из Союза русских писателей, посетил посла генерала Богомолова и испортил отношения со старыми друзьями. Зато в самые последние годы бунинской жизни Л. Зуров, как вспоминает Н.Б. Зайцева-Соллогуб, «трогательно ухаживал за тяжело больным писателем – поднимал его с постели, купал, делал все необходимое».
Бунин умер в 1953 году. В 1961 году Зуров похоронил Веру Николаевну и на целое десятилетие остался один в бунинской квартире на «Яшкиной улице» – среди старых писем, лекарств и рукописей, доставшихся ему в наследство и помаленьку им продаваемых…
И
ИВАНОВ ГЕОРГИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ,1894–1958Мы вымираем по порядку –Кто поутру, кто вечерком,И на кладбищенскую грядкуЛожимся ровненько, рядком.Невероятно до смешного:Был целый мир – и нет его…Человек, написавший эти строки, поэт Георгий Иванов, уже занимал в ту пору, по словам Р. Гуля, «грустное и бедное и в то же время почетное и возвышенное место первого поэта российской эмиграции». А до того были в его жизни «Петербург незабываемый», дружба с Гумилевым, «цехи поэтов» (1-й, 2-й и 3-й), нежные отношения с Г. Адамовичем, роман и брак (второй по счету) с Ириной Одоевцевой, отъезд за границу, щегольство, интригантство…
Он был по преимуществу поэт, но писал и прозу: был автором интересного прозаического «Распада атома» и вольных мемуаров «Петербургской зимы», где придуманные (по собственному признанию, на 75 процентов) персонажи носят подлинные имена.
По наблюдению Н.
