Пока горит огонь (сборник) - Ольга Покровская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но ведь за последнее время никто из фигурантов его списка не провалился? То есть никого он не сдал пока?
– Вот именно, пока… Надоел, значит, ему наш бардак, и решил он, что не обязан служить стране, которой и присягу-то не давал. Оно, может, и понятно. Только вот нам еще работать с людьми – в Европе. И эта история может стать для них очень дурным примером. Давай решать, Белов, друг ты мой ситный, давай решать.
Незнакомец в костюме и Белов показательно нахмурились, пожевали губами, похмыкали. И по излишнему драматизму их лиц, по слишком уж наигранным скорбным вздохам Иван понял вдруг, что весь этот разговор – просто спектакль для единственного зрителя – для него, старшего лейтенанта Копылова. Все они решили уже. По крайней мере, вон тот, в костюме, точно решил. А Белова никто и спрашивать не станет. Он и Копылов будут лишь исполнять это решение. Теперь это его работа.
Вот так он и оказался в аэропорту Шарля де Голля, где не работали сейчас кондиционеры, и было очень душно, и очередь двигалась невыносимо медленно. А у него в кармане лежал эстонский паспорт на имя Райво Рюхта. На исполнение задания ему дали неделю. Это была его первая самостоятельная работа, согласно вводной он не мог контактировать с сотрудниками посольства и резидентурой ГРУ в Париже. По существу, это был его выпускной экзамен – после двух лет обучения в этом самом широко известном в узких кругах учебном заведении. Найти и обезвредить предателя, беглеца, его бывшего командира Константина Сухорукова.
Вычислить Сухорукова удалось на четвертый день: в Париже он жил под именем Доминик Дюваль. И банк, в котором он хранил свои деньги, назывался BNP Paribas. А кафе, где месье Дюваль завтракал своим непременным рогаликом с кофе, просматривая утренние газеты, было прямо напротив отделения банка – на набережной Сены.
Входя в тихое, освещенное утренним солнцем кафе, Иван был доволен собой. Молоток! За четыре дня, не зная города, нашел беглеца. А все оттого, что у Ивана были превосходные учителя, и первым из них был как раз капитан Главного разведывательного управления Константин Сухоруков. Спасибо за науку, товарищ капитан. Не взыщите – ничего личного, просто служба!
Вдыхая кисловатый аромат свежевыпеченных булочек, Иван улыбался. Сухоруков его так и учил когда-то – всегда улыбайся, даже тому, кого ты хочешь убрать, ему как раз особенно искренне. Иван увидел мсье Дюваля за дальним столиком, у окна. Подошел, присел рядом, продолжая улыбаться – широко и открыто. И месье Дюваль улыбнулся в ответ – своей волчьей, острой улыбкой.
О чем они говорили, Иван не докладывал никому. Вот только после этого мирного утреннего разговора в кафе на набережной Сены мсье Дюваль свалился под поезд на ближайшей станции метро. Не повезло. Это бывает.
Дело перебежчика Сухорукова Константина Александровича, бывшего капитана Советской армии, было закрыто и сдано в архив на вечное хранение. А старший лейтенант Иван Копылов успешно выполнил задание, получил повышение по службе и личную благодарность своего начальника, Николая Владимировича Белова, теперь уже генерала.
– Гроза будет, – Дина задрала голову и указала пальцем на наползавшую с юга темную тяжелую тучу. – Первая весенняя гроза. Я слышала, если промокнуть под первой грозой в году – весь год будет счастливым.
– Если промокнуть под грозой – первой или последней – схватишь насморк, только и всего, – возразил Иван.
– Ты не суеверный? – спросила она.
– Очень суеверный. Но у меня свои суеверия, а не народные приметы.
На Арбате была толкотня. Группа японских туристов, все как один с фотоаппаратами, висевшими на груди, перебегали от дома к дому, поминутно щелкая вспышками. Компания подростков, расположившись прямо на брусчатке, завывала что-то под гитару. Рядом ходила девчонка с длинными спутанными волосами, со шляпой в руках и клянчила у прохожих деньги.
– Ты тоже так развлекалась в детстве? – он кивнул на надрывавшихся подростков.
– Я? Нет, – засмеялась Дина. – В пятнадцать у меня как раз с деньгами проблем не было. Мой первый парень был карманник. Нет, правда, знаешь какие у него были руки – такие чуткие, тонкие, он у любого лоха мог вытащить лопатник, так что тот даже и не почувствовал бы. Особенно если в толчее, где-нибудь в метро. С тех пор я всегда обращаю внимание на руки мужчины – такой пунктик. У тебя, кстати, красивые руки!
– Что-то у тебя одно с другим не стыкуется – то литературная студия, то джазовый ансамбль, то парень-карманник, – заметил Иван. – Ты уж придумай себе какую-нибудь одну биографию.
– Зачем это? Так интересней, – заявила она. – Ну, считай, что про студию я наврала. Или про карманника, как тебе больше нравится. А ты, между прочим, вообще ничего о себе до сих пор не рассказал.
– Не имею такой привычки, – пожал плечами он.
– Да ладно нагонять загадочности, – фыркнула она. – У всех у вас одна страшная тайна – жена и дети. А строите из себя Джеймсов Бондов.
– Я не женат, – возразил он. – И никогда не был.
– Да ладно! – не поверила она. – А почему тогда мы не пошли к тебе?
– Ты думаешь, жена – единственная причина, чтобы не приглашать незнакомую девушку домой? – хмыкнул он.
– Ну а что еще? – дернула плечами Дина. – Не, ну, может, конечно, ты педик, но что-то не похож!
В этот момент над их головами глухо грохнуло. Гром заворочался тяжело и хрипло. Фиолетовая туча выползла из-за театра Вахтангова, зацепилась за край крыши. Дождь хлынул сразу стеной, словно от разрыва грома у тучи лопнуло брюхо. Прохожие кинулись врассыпную, защелкали, раскрываясь, разноцветные парашюты зонтов. Пробежал подросток, держа над головой на вытянутых руках скейтборд. Японские туристы, гомоня, забились под уже просевший под весом набравшейся воды тент летнего кафе.
Дина взвизгнула, ухватила Ивана за локоть и потащила куда-то в сторону. Забежав за угол, они оказались в каком-то внутреннем дворе, взбежали по ступенькам под небольшой козырек подъезда. Слева и справа висели почти сплошные стены воды. Динкина трикотажная хламида вымокла и облепила тело, с прядей волос стекали прозрачные струйки. Пользуясь теснотой их убежища, она обхватила Ивана за плечи, повисла на нем, смеясь и играя синими глазами, влепилась мокрыми губами в шею. И он, забыв о благоразумии, сбив дыхание, жадно шарил руками под ее промокшими тряпками, мял ладонями ее скользкое и холодное, как у русалки, тело, кусал пахнувшие лесными ягодами губы.
«К черту все! – пронеслось в голове. – Завтра меня здесь не будет, никто никогда не узнает, что я засветил хату перед посторонней. Чего я боюсь? Что эта девчонка, похмельная бродяжка, которую я подцепил в уличном баре, окажется стукачкой? Агентом парагвайской разведки? Смешно!»
– Ладно, идем! – решился он. – У меня здесь квартира недалеко.
– Идем? – переспросила Дина, оторвавшись от него. – Не идем – бежим!
Натянув на головы куртки, они бросились под нещадно лупившие струи дождя.
Гулко хлопнула дверь старинного дома, отделяя их от взбесившейся стихии. Пахнуло холодным камнем. В старом лифте с решетчатой дверью он уже сдирал с нее куртку, трогал, мял, щупал юное упругое тело. Такую девку подарила ему Москва на прощание – кружащая голову взрывоопасная смесь нахальства и беспомощности, напускной грубости и пронизывающей нежности.
Они вломились в квартиру, спотыкаясь, не в силах разлепиться. Торопливо высвобождаясь из одежды, она успевала еще крутить головой по сторонам.
– Ты и правда здесь живешь? – спросила, и зубы их столкнулись.
– Правда…
– Ну, ты настоящий шпион – такая пустая хата…
– Да, я настоящий шпион… Иди сюда…
Потом она утащилась в душ, на ходу подбирая брошенные на полу вещи. А он лежал на кровати, курил, поставив пепельницу на живот, и думал – какое захватывающее получилось прощание с Родиной. Собирался всего лишь в последний раз прогуляться по Москве – вряд ли когда-нибудь ему удастся побывать здесь снова.
Решение порвать со всем, выскочить из системы, которой ты нужен лишь до тех пор, пока стоишь ровно на своем месте и безукоризненно выполняешь свои функции, зрело в нем давно. Он прекрасно понимал, что незаменимых у нас, как известно, нет. Разболтаешься, сотрешься от времени – и система, не задумываясь, выбросит старый винтик и заменит на новый. Так было с его старым командиром капитаном Сухоруковым. Так было сотни раз, когда он получал задание выследить кого-то – безымянную деталь одного большого механизма, вздумавшую претендовать на собственную, отдельную от системы жизнь, – найти, обезвредить. Он объездил полмира, охотясь за этими винтиками, он несколько лет обучал новые винтики в том же лагере Подолье, который прошел когда-то сам. Он чудовищно устал от всего. Ему сорок пять лет, у него никогда не было дома, семьи, друзей.
