Бертран из Лангедока - Елена Хаецкая

Там, в седле, хмыкнули и очень знакомо посопели перебитым носом.

– Ох, – вымолвил Юк, привалясь к Бертрану насквозь мокрой костлявой спиной. – Ох, эн Бертран… Ох, господин мой…

И разревелся в три ручья, уже непритворно.

Понятное дело, привез эн Бертран этого Юка в замок, сдал на руки кухонной прислуге и далее заботы о жонглере простереть не соизволил. Впрочем, Юк и сам о себе всегда неплохо заботился.

Домна Айнермада, проведав о возвращении Юка, вовсе не обрадовалась, чего и не скрывала. А девочка Эмелина то и дело бегала на кухню, а после с восторгом докладывала братьям:

– Батюшкин жонглер свиную ляжку ест! Жир во все стороны летит, хрящи так и трещат, жилы зубами рвет, а сам аж рычит, так стонет!

Или:

– Батюшкин жонглер из кувшина красное вино пьет, будто наша Зорька воду из ведра!

Итье спросил:

– Ты-то откуда знаешь, что он красное пьет? В кувшин к нему лазила?

Эмелина ответила бойко:

– А он на рубаху пролил.

В третий раз прискакала Эмелина и сообщила:

– Батюшкин жонглер к нашей Лизе под юбку полез!

Тут Бертран, старший сын эн Бертрана, рассердился и велел сестре оставаться с ними, а на кухню зря не бегать. Надувшись, Эмелина уселась подле братьев, чинно сложила руки и принялась громко вздыхать.

Бертран с Итье снова над шахматами склонились. Чудесные шахматы, резные, – память сеньора Оливье (подарил когда-то крестнику).

Потом Итье произнес:

– А отец наш затевает что-то. И жонглера этого не зря притащил.

Бертран на брата исподлобья глянул:

– Что он может еще затевать? Ему что, мало?.. – И добавил обиженно (он ревновал): – Ты лучше меня отца нашего знаешь.

Итье только вздохнул – глубоко-глубоко.

А девочка Эмелина поерзала в кресле и наконец отважно вмешалась:

– А я знаю, что батюшка затевает! Он хочет отобрать Аутафорт у нашего дяди Константина.

– И так уж половину доходов с этих земель сторговал, – сказал Бертран. – Чего ему еще желать? Ведь Аутафорт – наследство домны Агнес.

– Что с того? – задорно сказала Эмелина, отцова любимица. – Я знаю. Ему половины мало. Он хочет весь Аутафорт, со всеми его башнями и стенами.

Бертран хлопнул по столу так, что шахматные фигурки подпрыгнули.

– Ну, хватит!.. Вздумала тоже – рассуждать…

Эмелина покраснела до слез, голову пригнула и прошептала упрямо:

– Я не рассуждаю, я чувствую…

Наевшись, напившись, удачно слазив под юбки к Лизе, жонглер Юк решил, что потрудился достаточно и пора отойти ко сну, но тут его пробудили и велели ступать к эн Бертрану – зовет.

Бертран, едва жонглера завидев, спросил – как, хорошо тому нынче или худо. Юк отвечал, что поначалу было куда как худо, а теперь снова стало хорошо. И поведал о своих странствиях.

По словам Юка, выходило так, будто обошел он весь Перигор и Лимузен, везде побывал, всюду проник и не найдется места, где бы он не пел. В одних местах встречали его с радостью, в других же бывал бит – и все из-за преданности эн Бертрану.

Слушал Бертран, губу покусывал. Явно о чем-то своем раздумывал.

Юк, конечно, это видел, но очень уж увлекся и потому остановиться не мог. Все сипел, хрипел и простуженно выкашливал долгую песнь о перенесенных невзгодах и страданиях.

Наконец прервал его эн Бертран, закончив свою думу и обратив ее в такие слова:

– Не знаешь ли ты, где нынче обретается Хауберт-Кольчужка? Не слыхать ли о нем чего-нибудь?

Юк глаза вытаращил. Ибо по одному только этому вопросу мгновенно догадался обо всем, что лежало на сердце у эн Бертрана. И отвечал Юк осторожно:

– Видел я его дней восемь назад к северу от Далона… В деревушке одной. Подумывает к Адемару податься. Граф Риго, говорят, возобновил вражду с лимузенским виконтом, так что наш доблестный эн Толстяк от услуг Хауберта с его сворой не откажется.

– Эн Толстяк наемников на своей земле истреблял, как крыс, – сказал эн Бертран. – Напрасно Хауберт на него рассчитывает. Адемар и своими силами с графом Риго управится. Граф Риго ведь не уничтожать его собрался, а всего лишь к рукам прибрать.

Юк головой лохматой затряс.

– Ох, эн Бертран, вижу, куда вы клоните! Неужто мало мы с вами бед претерпели!..

Бертран искоса поглядел на своего осипшего жонглера.

– Да? – только и вымолвил он.

И отправились в путь эн Бертран и Юк Пятнистая Рожа. Юк с головы до ног в теплые меховые плащи закутался и оттуда, как из норы, надрывно кашлял и носом тянул. Бертран же ехал налегке. От мыслей ему жарко было. Так жарко, что и снег вокруг него, казалось, плавился и таял.

Брабантцев они застали там, где расставался с ними Юк, – в маленькой деревеньке, на землях Гильема де Гурдона (Юк считал дни пути пешим ходом, а конными они добрались туда куда быстрее). Гильем о присутствии Хауберта, видать, пока что и не ведал, иначе бы согнал.

Завидев Бертрана, Хауберт сперва принял его за здешнего властителя и приготовился к долгому лживому объяснению, но затем признал эн Бертрана и заулыбался. А почему бы Хауберту и не улыбнуться при виде эн Бертрана, коли тот сполна рассчитался с ним за услуги и теперь явился с откровенным намерением снова нанять хаубертовых молодцов для сходного же лихого дела.

К слову сказать, под началом Хауберта-Кольчужки ходило сейчас не одиннадцать, а двадцать три человека. Прибился еще кое-кто из разрозненных отрядов, которыми сочилась лангедокская земля, израненная долгими распрями.

Пригласил Хауберт эн Бертрана в дом, где жил, изрядно потеснив хозяев (а те и роптать не смели). Понимал, что торг предстоит долгий и заранее к этому приготовился. А эн Бертран еле заметно улыбался уголками рта. Готов был выдержать любые наскоки и штурмы от Хауберта, ибо стал как неприступная твердыня.

А будешь тут твердыней, когда денег в обрез.

Трясли оба в воздухе пальцами, считали-пересчитывали, умножали безанты на пехотинцев, делили турские ливры на число конных, вычитали динарии из общего количества убитых…

Хауберт напирал на то обстоятельство, что конных в его отряде теперь восемь. Указывал на искусство лучников, которым полагается в полтора раза больше, чем обычным пехотинцам. Говорил долго, жарко, увлеченно. Хорошо говорил. Из севильского еврея слезу бы выдавил.

А эн Бертран – бух на стол перед Хаубертом свой единственный, зато неотразимый довод: мешок с деньгами!

– Пойдешь со мной, – так сказал эн Бертран, – все это твое. Дели, как хочешь. Хочешь – между всеми поровну, хочешь – отдай все конным да лучникам, а себе оставь один шиш с маслом. Это уж дело хозяйское.

Запустил Хауберт руку в мешок, зачерпнул горсть, монеты на стол высыпал, ладонью их пригладил. Ах вы мои славные, ах вы мои милые, веселые мои, круглые дружки-приятели…

И сдался Бертрану Хауберт.

Глава четырнадцатая

Предательство

Сколько всего говорилось и пелось о весне, но все кажется – если хорошенько поискать, отыщутся еще какие-нибудь новые слова, дабы достойнее прежнего описать это дивное диво. В один из таких весенних дней, когда сердце в груди теплеет и размягчается, словно восковое, прибыл Бертран де Борн в гости к своему брату Константину, дабы подтвердить крепость завещанной аббатом Амьелем братской любви.

Листва на деревьях была еще совсем свежей, так что каждое дерево имело свой особенный цвет и отличалось от другого – это разноцветье зелени исчезнет, как только лето войдет в пору зрелости.

Бертран явился не один. Были при нем оба его сына и Эмелина (ей уже минуло тринадцать лет), жонглер Юк с лютней, на которую столь обильно навертел бантов и ленточек, что становилось непонятно, как он собирается играть. А кроме того, было с Бертраном еще двое слуг.

Рено следом за Константином навстречу гостю вышел. На слуг этих глядел хмуро. Константин, как и следовало ожидать, все внимание на старшего брата устремил, не зная, радоваться его приезду или ожидать новой злой выходки. Рено же не настолько был Бертраном занят, чтобы по сторонам не смотреть.

Слишком уж хорошо знал старый Рено Бертрана де Борна. С чего бы это он сюда пожаловал? И еще дочку с собой взял. Больше же всего не глянулись Рено слуги, особенно один. Старик был уверен, что тот носит при себе оружие. По осанке заметно. И уже приискивал Рено способ ловчее уговорить эн Константина от неожиданных гостей поскорей избавиться.

Но только мнением Рено пока что никто не интересовался. А сорванец Гольфье вертелся под ногами и приплясывал от возбуждения.

Бертран – сама лучезарность, сама куртуазность, само воплощение братской любви – с коня сошел, навстречу брату двинулся.

– Добро пожаловать, – сказал Константин. – Добро пожаловать, мессен старший брат мой.

Бертран Константину поклонился. Поискал глазами: где домна Агнес?

Агнес де ла Тур на поклон ответила вежливо, но глаза отвела в сторону и руки для поцелуя не протянула. Константин слегка покраснел, однако одернуть супругу не решился.