Сумрачный красавец - Жюльен Грак

— Нас теперь двое, правда, Аллан?

— Да. Сейчас — да.

Он взял ее руку в свои и устремил на нее долгий, пристальный взгляд.

— Почему вы на меня так смотрите? Так сурово, так пристально. Мне почти страшно.

— Я смотрю на вас, как смотрят на запоздалого гостя. Я так боялся с вами разминуться. Летние месяцы бегут так быстро, время будто останавливается, — это как тайное приношение божеству Случая, как приманка для него. Но рано или поздно все это кончается. Я встретил вас, Кристель, и этот случай стал для меня благословением. Но скоро я уеду.

— Как сурово вы это произнесли. Словно это не новость, а угроза. Неужели вы думаете, будто я не говорила, не твердила себе — ежедневно, ежечасно — что вы скоро уедете?

Ее чудесный голос дрожал от ужаса и от радости. Аллан взял ее руку и прильнул к ней долгим, горячим поцелуем.

— Что бы ни произошло потом, Кристель, я услышал от вас эти слова, и они навсегда останутся в моем средце.

Он смотрел на ее лицо, преображенное луной, светящееся среди тьмы, такое прекрасное, что сердце замирало, — смотрел в горестном удивлении.

— Я ваша, Аллан, и вы это знаете — если только я нужна вам. Хоть сейчас, в эту минуту.

Она жадно смотрела ему в глаза.

— …Даже если не наступит завтра.

Наступило долгое молчание. Кристель почувствовала, что рука Аллана задрожала.

— Даже если не наступит завтра?

Кристель вновь взглянула на него. Он изменился в лице. Горькая ироническая улыбка искривила его губы.

— … Или особенно если не наступит завтра?

— Боже мой, что вы хотите этим сказать?

Он отстранился от нее.

— Сейчас я расскажу вам сказку. Однажды один человек продал душу дьяволу, и за это с помощью дьявольских чар ему дано было покорить сердце юной девушки. И тогда, возрожденный своей чистой любовью, он решил, что благодаря этой любви сумеет спастись, выбраться из дьявольской западни, — но потом он понял, что дьявол перехитрил его, ибо теперь именно она, сама того не ведая, удерживала его в западне, ведь она полюбила не того, кем он был прежде, а того, кто заключил сделку с дьяволом, — и отныне личина окаянного грешника, которую он надел на время, должна сделаться его настоящим лицом. Страшная сказка, верно?

Не отвечая, Кристель неотрывно глядела на него.

— …Но какая в ней безупречная логика! И если найдется человек, сумевший угадать развязку этой истории, то направьте его ко мне. Именно ко мне, ни к кому другому.

Он злобно рассмеялся и зашагал в сторону отеля.

— До чего же вы боитесь привидений, Жерар! А ведь Аллан считает вас таким проницательном человеком. Неужели он ошибся? По-моему, в этом костюме нет ничего пугающего.

— Эта мрачная идея возникла у вас?

— Кажется, у нас обоих — одновременно. Думаю, вам известно, что мы в очень близких отношениях. Поэтому наши самые сокровенные мысли бывают иногда очень схожи. Такая внезапная передача мыслей — поразительно, не правда ли?

Она смотрела на него дерзко, почти бесстыдно. Жерар отвернулся. Луна скрылась за облаком, и сады, омытые влажным ветром, вдруг погрузились во тьму. Было уже далеко за полночь, и воздух сделался прохладнее. Настал решающий час, час покоя и ожидания, когда звезды бледнеют, готовясь исчезнуть с небосклона.

— Как спокойно вы себя чувствуете, Долорес! Вы словно бы ничего не боитесь — как будто вас заслоняет невидимый щит.

— Думаю, меня защищает этот костюм. На таком балу нетрудно возомнить себя божеством, которое явилось на землю инкогнито, завернувшись в плащ мышиного цвета.

— У вас богатое воображение.

— Обычно я не вполне четко ощущаю себя в реальном мире. И в такой вечер, как этот, мне легко и хорошо. Такое впечатление, будто я после смерти явилась навестить близких мне людей. Все здесь так странно, и не надо обладать особой фантазией, чтобы представить себя на сборище призраков.

— А вот я еще живой, Долорес, и четко это ощущаю. Но с тех пор, как вы приехали сюда, вы и Адлан, — вот странно: вы сейчас сказали вслух то, что уже не раз приходило мне в голову, — с тех пор мне легче представить себе эту картину.

Долорес улыбнулась неясной, загадочной улыбкой.

— Я где-то прочла, что смерть — это своего рода тайное общество. Над этим определением стоит задуматься. Быть может, то, что для большинства людей — горькая неизбежность, худшее из зол, и это еще слабо сказано, — для кого — то может стать миссией, предназначением?

— Я уже думал над этим раньше, а сегодня вечером думаю постоянно. Но вера в свое предназначение может возникнуть у человека сама по себе, а может и передаться от другого.

И снова Долорес улыбнулась, слабой, почти нереальной улыбкой. Она как будто захотела прогнать докучную мысль.

— По-моему, этого не надо опасаться.

В темноте голос Жерара прозвучал жестко, сурово, мрачно:

— Откуда вам это знать? Не играйте с огнем.

Она обхватила ладонями его голову, притянула к себе, и посмотрела на него сияющими, смеющимися глазами.

— Ну, не надо, Жерар, вы такой милый, славный. Не надо думать, будто я над вами издеваюсь. Вы открылись мне, и я растрогана до глубины души. Но это невозможно. Не обижайтесь, Жерар, и вспоминайте обо мне. Я доверилась вам сегодня, как только могла довериться. Но не пытайтесь вмешаться в игру: вас не примут. Вы ведь и сами знаете — это невозможно.

— Но я люблю вас.

— Вы мой близкий, дорогой друг. Вы уже достаточно узнали обо мне, чтобы не считать эти слова пустой отговоркой. Прощайте, Жерар, вряд ли мы еще увидимся, хотя — кто знает? Но сейчас нам надо расстаться.

— Ничто не может на вас повлиять. Даже мое отчаяние. Но я буду вспоминать о вас со всей любовью, какую чувствую сейчас.

Она поцеловала его в лоб.

— А теперь идите. И помните пароль всех тайных обществ.

— Каков же он?

— "Тайна".

— Еще один вальс, Ирэн? Жак склонился совсем близко к этому лицу, раскрытым влажным губам, — перед ним было само Желание, во всей своей откровенности, — лицо казалось бы вульгарным, если бы не великолепный, благородно матовый оттенок кожи, которая не утратила свежести даже на исходе бессонной ночи.

Она смеялась у самых его губ, почти не сдерживаясь, бесстыдным, зазывным смехом, чувствуя, что и он дрожит от желания.

— Еще один вальс? А я так устала.

— Это последний вальс, Ирэн, не отказывайте мне, прошу вас.

Она медлила, изображая задумчивость. И вдруг в ее глазах блеснул странный огонек.

— Я согласна, но только если вы согласитесь выполнить одно условие.

— Какое? Принести вам голову Иоанна Крестителя?

И снова под черной маской сверкнули ее зубы. От этого чувственного лица исходило непобедимое очарование, которое в такой странный вечер нельзя было объяснить одним лишь зовом плоти.

— О нет. Так много мне не требуется. Но раз вы мой друг, расскажите все, что вы знаете об Аллане.

— Но, Ирэн… Странная вы Саломея! Я знаю о нем совсем мало. И скрывать тут абсолютно нечего. Почему вы задаете этот обыденный вопрос с таким серьезным видом, будто склоняете меня к предательству?

Ирэн холодно и нагло улыбнулась.

— Милый Жак, не прикрывайте вашу ревность знаменем бескорыстной дружбы. Вы даже не представляете, как вы смешны.

— Теперь я не смогу вам ничего сказать, даже если бы хотел. Нет, я не ревную, но мне не нравится ваш вопрос, я чувствую в нем угрозу.

— Что ж, как вам будет угодно. Я смертельно устала. Уведите меня отсюда.

После холла, залитого ослепительным светом, длинные коридоры казались полутемными, от ночного холода, ползущего с моря, перехватывало дыхание. Они шли быстро, бесшумно, словно пара гостиничных воров, покидающих место преступления. Здесь, вдали от музыки и ярких огней, наедине с неукротимой Ирэн, размашисто шагавшей рядом, Жак снова ощутил ком в горле, мучительную, неодолимую робость.

У двери своей комнаты Ирэн обернулась. Жак почувствовал, что краснеет до ушей, и, потупившись, смущенный и растерянный, ухватился за ее руку, как тонущий за обломок корабля.

— Комната Аллана почти напротив моей. Зайдем на минутку, — прошептала она, бегло поцеловав его в лоб.

Жак безвольно повиновался. В комнате Аллана было совсем темно; слабый луч света, проникнув сквозь приоткрытую дверь, упал на синий плащ, на тускло блеснувшие индийские кинжалы. Углы комнаты прятались в непроницаемой тьме. Там и сям свет хищно выхватывал из мрака металлические ручки, замки, накладки на мебели. Все это наводило на мысль о потайном фонаре, о внезапном испуге, раздирающем плотную, как ткань, тишину. Время нависало над головой, давило на плечи. Ирэн, величавая в своем торжественном наряде, еще не освоившаяся в темноте, застыла на месте: ее лицо, полускрытое черной шелковой маской, будто само хотело слиться с ночным мраком.