Остров на дне океана. Одно дело Зосимы Петровича - Валентин Крижевич

Петр Зорин уткнулся лицом в большие мозолистые руки, да так и затих на несколько долгих скорбных минут. Зорин наконец подавил волнение, поднял на следователя глаза:

— Этого за всю жизнь не выплачешь, — произнес он. — Не выплачешь, не забудешь, хотя главный убийца, Михайлов, и не ушел от народной кары…

Не должен был уйти — и не ушел. Вскоре после полицейского налета на Арбузово-Щилинку партизанский трибунал заочно приговорил главаря банды карателей, волостного старосту Алексея Михайловича Михайлова, к смертной казни. Как ни укрывался предатель за спинами головорезов-полицейских, как ни баррикадировал на ночь двери и окна своего толстостенного дома-крепости, партизаны проникли в деревню Старищи и ворвались в квартиру изменника. Взяли его спящим, в постели. Поняв, что вот она, гибель, иуда валялся в ногах у партизан, вымаливая пощаду:

“Это не я, не я, — хрипел еще вчера всесильный гитлеровский холуй. — Лешка Антонов во всем виноват. Он…”

Смерть оборвала мольбы и хрип. А главный подручный старосты, Антонов, и в тот раз ушел от справедливой кары.

Вспоминая об этом, Зорин даже вскочил со скамьи, сжал могучие кулаки:

— Не сумели мы взять его, успел, сволота, ноги унести! Я бы и его вот этими самыми руками!

— Известен ли вам факт убийства партизана в деревне Петрово? Не знаете ли, кто его убил? — спросил Буданов.

Зорин, как бы очнувшись от своих дум, метнул на чекиста хмурый взгляд:

— Как же не знать? Об этом тут все слыхали.

— Знают или слыхали? — уточнил Буданов.

— Ни я сам, ни из наших кто при том не присутствовал, — сдержанно пояснил свидетель, опять присаживаясь к столу. — Не маленький, понимаю: вам нужно найти таких, кто своими глазами видел, как Антонов убил того паренька? Что ж, найдете. В той же деревне, в Петрово живут. И в Старищах, думаю, есть. Да только не больно спешите туда, сначала в соседнее с нами село загляните, в Высоцкое: Антонов и там немало кровавых следов оставил…

Зорин умолк, вздохнул глубоко-глубоко и продолжал с горечью, почти с надрывом:

— Одно меня мучает, одно не дает покоя: что если гад этот жив? Пристроился где-нибудь подальше, фамилию сменил, да и живет-поживает на награбленное у народа добро. Дышать нет сил от такой мысли, не поверите — ночи не сплю!

И вдруг схватил подполковника за рукав, притянул к себе и жарко спросил:

— Скажи, ты найдешь его? Поклянись, что найдешь!

Зосима Петрович ответил не сразу. Имеет ли он право обнадеживать человека, пережившего такое горе? А вдруг Антонова найти не удастся, вдруг и в живых его уже нет? Но и отказать Зорину в надежде он тоже не мог. Отказать — значит убить последнее, ради чего, быть может, Петр Зорин живет на земле: веру в возмездие, в справедливость, веру в правду Советской власти. Чекист произнес, чеканя слова:

— Если Антонов жив, он от суда не уйдет. Даю вам в этом честное слово коммуниста!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Утро выдалось солнечное, не по-осеннему теплое, и Зосима Петрович даже кепку сдвинул на затылок, наслаждаясь столь редкой в такую позднюю пору благодатью. Дорога успела подсохнуть, и грязь не брызгала во все стороны, как вчера, а лишь сочно чавкала под ногами.

Было около десяти утра, когда Зосима Петрович добрался до села Высоцкое. Здесь оказалось меньше, чем в Арбузово-Щилинке, новых домов, значит, и пострадало Высоцкое меньше. Зато явственнее бросался в глаза достаток местных крестьян; в каждом дворе — поросята, овцы, а где и корова жует-пережевывает извечную жвачку. Янтарно желтеют под солнечными лучами свежесрубленные из сосны стены длинного здания животноводческой фермы, а второе такое же спешит торопится до наступления холодов укрыться под шиферной крышей.

— Труд на пользу! — приветствовал Буданов плотников. — Не скажете ли, как найти Ивана Михайловича Медведева?

— Ночника, что ли, нашего? — откликнулся приземистый, бородатый, с непомерной ширины плечами. — Сторожа ночного?

— Его самого.

— Спит, небось, после дежурства. Вон изба его, четвертая по правому порядку. Там и найдешь.

Постучавшись, осторожно, чтобы не скрипнула, отворил дверь избы и вошел сначала в сени, потом в небольшую, очень чистенькую, светленькую горенку, где все дышало устоявшимся покоем и вкусно пахло свежевыпеченным хлебом.

— Тише! — встретил его карапуз лет шести и предупреждающе поднял палец. — Деда спит, не шуми!

— Я тихонько, — зашептал в ответ Буданов, опуская на рол возле двери походный мешок. — Скоро дед твой проснется?

— Скоро. — Мальчик кивнул. — А ты кто?

— В гости к вам. — Подполковник присел на табуретку к столу. — Не скучно тебе одному?

— Что мне скучать? Сейчас бабка корову подоит, молока принесет. Ты хочешь?

— Молока?

— Ага.

— Угостишь, не откажусь. Тебя звать-то как?

— Витей. А тебя?

— Э, брат, трудное у меня имя. Зови дядей Симой, ладно?

— Ой, как все равно девчонку! — рассмеялся малыш.

Он взобрался на колени к Буданову, поерзал, устраиваясь поудобнее, и принялся разглядывать гостя. Синеглазый, светловолосый, с улыбчивыми ямочками на пухлых щеках, карапуз был очень похож на его сына, такого же доверчивого, и тоже Витю. Хорошо с ним… — Поищи-ка у меня в кармане, — шепнул в розовое ушко, — не найдешь ли вкусненькое.

— А чего? — Витины глазенки сверкнули. — Конфетку?

— Угу…

Так в семье у Будановых повелось с тех пор, как сынишка поднялся на собственные ноги: Зосима Петрович никогда не приходил домой без гостинца. Постепенно это стало привычкой, и подполковник знал, что и сейчас у него в кармане должны быть две-три конфеты. И не ошибся: Витя выгреб весь запас и с сомнением посмотрел на гостя:

— Все мне?

— Конечно, все!

— Одну я сейчас съем, ладно? А эти на после. Жалко, мамка уехала, я бы и ей дал.

— Куда же она уехала?

— С папкой в город. Папка мой, знаешь кто? Милиционер!

— Почему же они тебя не взяли?

— Потом заберут, зимой. Баба с дедом не отпускают. Они…

Но закончить карапуз не успел: звякнула щеколда, и в горницу вошла пожилая женщина с подойником в руках, полным пенистого парного молока.

— Бабка! — спрыгнув на пол, бросился к ней Витя. — Конфетку хочешь?

— Будет тебе, пострел, — урезонила малыша хозяйка. — Не стыдно конфеты выпрашивать?

Вытерев руки о край фартука, она протянула гостю руку.

— Вы бы фуфайку сняли, тепло у нас. А старика я сейчас подниму. Хватит ему, отоспался. — И, как бы извиняясь пояснила: — Сторожем он тут всю ночь на ногах. Настынет, потом весь день на печи кряхтит.

— Мне не к спеху, пускай отдыхает, — попытался отговорить ее Буданов.

— Ничего, все равно завтракать пора. Витюк, полезай, буди деда.

Мальчик только того и ждал: быстро придвинул табуретку к печи и покарабкался наверх. А хозяйка, процеживая молоко сквозь чистую тряпицу, продолжала делиться с гостем небогатыми своими новостями:

— Сына с невесткой вчера домой проводили. В Порхове он, милиционером служит. Тоже работа, рассказывает, не из легких. Только и отдохнул, что у нас тут, в отпуске. Вы надолго сюда? Или, может, проездом?

— Сегодня же дальше, — ответил Буданов, прислушиваясь к торопливому Витиному шепоту на печи, — до вечера надо в Хрычково успеть.

— Все, небось, по колхозным делам торопитесь? — сочувственно улыбнулась старушка. — Ох, и много же нынче уполномоченных по деревням ходит. А какие они особенные, наши дела, чтобы людям из-за них покоя не знать? — И добавила, хмуря негустые брови: — Теперь ничего, живем… Вот когда немца прогнали — худо было, горше горького. На всю деревню — один петух, с полдесятка курей да единственный подсвинок уцелел. Все пожрали, окаянные. Не помоги в ту пору Советская власть, всем бы голодная смерть.

С печи сонный голос спросил:

— Марья, с кем ты там суды-пересуды ведешь?

— Слезай, слезай, — отозвалась хозяйка. — Человек из города тебя спрашивает.

— Человек? А по какой надобности?

И Буданову почудилось, будто сверху невнятно донеслось что-то очень похожее на “носит же их нелегкая!”

Свесив ноги с печи, старик с неожиданной легкостью спрыгнул на пол и за руку поздоровался с гостем. Витя так и остался наверху, посверкивая любопытными глазенками. Зосима Петрович объяснил цель своего прихода, и хозяин охотно согласился побеседовать с ним.

— Говорите, Петро Зорин прямо ко мне послал? — с видимым удовольствием повторил Медведев. — Правильно решил, в самую точку! Я маленько в порядок себя приведу, да и засядем. Мать, слей-ка мне на руки.

Но когда через несколько минут вернулся в избу, после умывания холодной водой, с расчесанными и приглаженными полуседыми волосами, надумал другое:

— Марья, собери-ка на стол. Не получится у меня разговора на пустой живот.