Воспоминания - Альберт Шпеер

Лекарством, о котором чаще всего заходила речь, были капсулы с кишечной флорой, «мультифлор», которые, как уверял Морелль, были «взращены из первосортных штаммов одного болгарского крестьянина». Что он там еще впрыскивал и давал Гитлеру, не выходило из области полунамеков. Нам эти методы никогда не представлялись вполне чистыми. Д-р Брандт навел справки у своих друзей-терапевтов, и все отозвались негативно о методах Морелля как о сомнительных, недостаточно проверенных и говорили об опасности привыкания к этим препаратам. В самом деле, внутривенные уколы производились все чаще, со все убыстряющейся сменой биологических препаратов — вытяжек из семенников и внутренностей животных, химических и растительных веществ. Геринг однажды нанес Мореллю тяжкое оскорбление, обратившись к нему «господин Имперский шприцмайстер».

Но факт — вскоре после начала лечения у Гитлера прошла экзема на ноге, в течение ряда лет очень беспокоившая его. Еще через несколько недель стало лучше с желудком. Он стал больше есть и уже не такими микроскопическими порциями. Вообще почувствовал себя бодрее и упоенно заявлял: «А если бы мне не попался Морелль? Он спас мне жизнь! Просто чудо, как он мне помог!»

Если вообще у Гитлера был дар подчинять себе других, то в данном случае произошло все наоборот: Гитлер безгранично уверовал в гениальность своего лейб-медика и не терпел никаких критических высказываний в его адрес. С этих пор Морелль вошел в узкий круг и — если Гитлера не было — служил объектом всеобщего увеселения: он ни о чем другом не мог говорить, кроме как о стрепто— и прочих кокках, семенниках быков и новых витаминах.

Гитлер всем, при малейших недомоганиях, советовал срочно проконсультироваться у Морелля. Когда в 1936 г. моя сердечнососудистая система и желудок восстали против ненормального режима работы и приспособления к неестественному образу жизни Гитлера, я посетил врачебный частный кабинет доктора Морелля. Табличка у входа извещала: «Д-р Тео Морелль. Кожные и венерические заболевания». Врачебный кабинет и квартира Морелля находились в самом изысканном районе — на Курфюрстендамм, вблизи церкви Поминовения. В его доме можно было порассматривать целую галерею фотографий с автографами кинозвезд и актеров. Столкнулся я у него и с кронпринцем. После весьма приблизительного осмотра Морелль прописал мне свои капсулы с кишечной флорой, виноградный сахар, гормонные и витаминные таблетки. Для верности я в те же дни прошел тщательное обследование терапевтом из Берлинского университета, профессором фон Бергманом. Органических изменений, как гласило заключение, не обнаружено, речь идет о нервных отклонениях, вызванных чрезмерными перегрузками. Я, насколько это было возможно, сбавил темп, и неприятные ощущения пошли на убыль. Не рискуя огорчать Гитлера, я рассказывал, что строго следую советам Морелля, а так как мне стало гораздо лучше, то на какое-то время я стал образцово-показательным пациентом Морелля. По указанию Гитлера обследовал он и Еву Браун. Потом она поделилась со мной: он весь какой-то до отвращения сальный, и она никогда больше не станет у него лечиться.

Самочувствие Гитлера улучшилось лишь временно. Но от своего лейб-медика он не отошел; даже наоборот — он все чаще отправлялся пить чай в дом Морелля на острове Шваненвердер недалеко от Берлина. Это было единственное привлекавшее его место, куда он выбирался из канцелярии. Очень редко заезжал он к Геббельсу, а меня он посетил всего один раз, чтобы осмотреть только что построенный мной для себя дом на Шлахтензее.

С конца 1937 г., когда и лечение по методу Морелля не дало эффекта, Гитлер снова начал жаловаться. Даже когда он просто делал новые заказы на строительство или обсуждал проекты, то нередко добавлял: «Я не знаю, сколько еще проживу. Возможно, большинство этих строек будет закончено уже без меня». (5) Срок завершения бессчетных крупных объектов приходился на 1945-1950 г.г., т.е. надо было полагать, что Гитлер рассчитывал на несколько лет жизни. Или еще короче: «Вот когда меня не станет… Времени у меня немного…» (6) А в узком кругу его устойчивыми словосочетаниями стали: «Мне осталось недолго жить. Я в постоянной тревоге: хватит ли времени осуществить задуманное. Я сам должен претворить в жизнь мои планы. Ни у кого из моих преемников нет той энергии, которая необходима, чтобы преодолеть неизбежные кризисы. Мои намерения должны стать реальностью, пока я еще, с моим ухудшающимся здоровьем, в состоянии осуществить их сам».

2 мая 1938 г. Гитлер составил свое личное завещание. Политическое завещание было им оглашено еще 5 ноября 1937 г. в присутствии министра иностранных дел и военной верхушки Рейха. Свои далеко идущие завоевательные планы он определил как «документально оформленное завещание на случай моей кончины» (7). От своего личного окружения, которое ночь за ночью должно было смотреть пустяковые оперетточные фильмы и выслушивать бесконечные тирады о католической церкви, диетической кухне, греческих храмах и овчарках, он скрывал, насколько буквально он понимал свою мечту о мировом господстве. Кое-кто из его бывших сотрудников попытался задним числом развить целую теорию о якобы произошедшей в Гитлере в 1938 г. глубокой внутренней перемене, объясняемой ухудшением его здоровья в результате лечения по методу Морелля. Я же, напротив, придерживаюсь того мнения, что планы и цели Гитлера всегда оставались одними и теми же. Нездоровье и страх смерти побуждали его только сдвигать сроки. Его намерения могли быть сокрушены только превосходящими силами, а в 1938 г. их не было. Как раз наоборот — успехи этого года придали ему решимости взять еще более резвый темп.

Мне казалось, что поселившееся в Гитлере внутреннее беспокойство имело весьма прямую связь с его горячечной строительной лихорадкой, с тем, как он нас подстегивал. Во время празднования подведения здания Рейхсканцелярии под крышу он сказал рабочим: «Теперь это уже не американские темпы, это немецкие темпы! И позвольте мне высказать предположение, что я также добиваюсь большего, чем государственные деятели в так называемых демократических странах. Я убежден, что мы являем миру иной политический темп. И если возможно присоединить к Рейху за какие-нибудь три-четыре дня целое государство, то точно так же возможно за год-два отстроить здание». По временам я, впрочем, задаю себе вопрос: а не имела ли его бьющая в глаза строительная горячка еще и другой смысл — замаскировать свои планы и загипнотизировать общественное мнение все новыми и новыми закладками первых камней и возвещением сроков окончания строек.

Примерно в 1938 г. мы сидели в нюрнбергском ресторане «Немецкий двор». Гитлер рассуждал о том, что существует особая обязанность произносить вслух только то, что предназначается для ушей общественности. Среди присутствующих находился рейхсляйтер Филип Булер со своей молодой женой. Она вставила, что такое ограничение, вероятно, на этот круг не распространяется, потому что каждый из нас сумеет сохранить любую тайну, которую он нам бы доверил. Гитлер рассмеялся и ответил: «Никто у нас не умеет держать язык за зубами, кроме одного единственного человека». И он указал на меня. Но то, чему предстояло произойти в ближайшие месяцы, мне заранее известно не было.

2-го февраля 1938 г. в передней квартиры Гитлера я столкнулся с главнокомандующим ВМФ Эрихом Редером, выходящим от хозяина дома. Он был очень расстроен. Бледный, с неуверенной походкой, он походил на человека на грани сердечного приступа. Через день я прочел в газетах: министр иностранных дел фон Нейрат заменялся на своем посту Риббентропом, главнокомандующий сухопутными войсками Фрич — Брухичем. Верховное командование вермахтом в целом, осуществлявшееся до сих пор Бломбергом, Гитлер принял на себя. Своим начальником штаба он назначил Кейтеля.

Генерал-полковника фон Бломберга я знал по встречам на Оберзальцберге. Он производил впечатление обязательного, благородного господина. Вплоть до своего смещения он пользовался у Гитлера глубоким уважением, и тот обращался с ним необыкновенно предупредительно. Осенью 1937 г. он побывал по совету Гитлера в моем служебном помещении на Парижской площади и осмотрел планы и макеты перестройки Берлина. Он целый час спокойно и замнтересованно рассматривал выставленное. Его сопровождал какой-то генерал, который на каждое слово своего начальника только одобрительно кивал головой. Это и был Вильгельм Кейтель, отныне ближайший сотрудник Гитлера по командованию вермахтом. Не разбираясь в военной иерархии, я тогда готов был принять его за адъютанта Бломберга.

Примерно в это же время меня попросил зайти к нему на службу в Бендлер-штрассе генерал-полковник Фрич, с которым я до этого никогда не встречался. Им двигало не просто желание взглянуть на генплан будущего Берлина. Я разложил на большом столе для карт листы. Он выслушивал мои пояснения бесстрастно, соблюдая дистанцию, с по-военному обрывистыми и краткими замечаниями и вопросами — все это граничило просто с нелюбезностью. По характеру его вопросов у меня создалось впечатление, что он как бы решает для себя вопрос, насколько Гитлер со своими грандиозными, рассчитанными на годы вперед градостроительными планами может быть заинтересован в сохранении мира. А, впрочем, может быть, я и заблуждался.