Почти три года (Ленинградский дневник) - Вера Инбер

Пригляделась внимательно и увидела, что кирпичный одноэтажный флигелек у ворот, там, где табельная, разбит основательно: два прямых попадания. Но никто не пострадал: все уже ушли.

Увидя этот флигелек, я вспомнила, что, сидя в президиуме и готовясь к заключительному слову, я, услыхав далекую канонаду, еще подумала: «Какой это бедняга-район страдает?»

Оказалось — наш район и даже наш двор.

8 августа 1943 года

Я одна. И. Д. и Мариэтта уехали в город за продуктами. Сегодня жаркий, совсем летний день, воскресенье.

Безумная «академик Фарро» спрятала ключи от всех несгораемых ящиков и шкафов, где хранились деньги и расчетные книги покойного Крутикова, и не отдает. Пущены в ход десятки уловок и хитростей, но пока безуспешно. И. Д. мучается.

9 августа 1943 года

Вчера был самый страшный из всех ленинградских обстрелов. Снаряды с дьявольской точностью ложились в центре города, главным образом на перекрестке Невского и Садовой, у трамвайной остановки. А там в это время кишело народом: воскресный день. Все это началось через несколько минут после того, как И. Д. и Мариэтта сели в трамвай № 3 и уехали. Первый же снаряд попал в трамвай № 12, идущий вслед за ними, — там было 28 убитых и 62 раненых.

10 августа 1943 года

И вот уже лето на исходе. Уже первые желтые листья лежат у нас на асфальте. Ежедневный грозный и монотонный (вот и сейчас) рев снарядов. Невольная боязнь улиц. Стремление быть поближе к парадным и подворотням, чтобы укрыться при первом же ударе. И это не только у меня… Тяжко. Трудно.

11 августа 1943 года

За окном мелкий осенний дождик. Осень. Ну и бог с ним, с этим летом! Как сказала Евфросинья Ивановна: «Мы и не видали лета красного. Только видели, как кровь течет».

Сегодня, через десять-пятнадцать минут после того как я вернулась, начался шквальный обстрел. Всего было шесть или семь снарядов. Один разорвался на улице Льва Толстого, против Рентгеновского института, второй — за огородом, против школы. И третий — на нашей территории, почти в том же месте, где погиб Крутиков.

Говорят, что это немцы метят в завод точных приборов («Пирометр»), который опять начал работать.

Фоторепортер К. рассказал мне ужасающие подробности воскресного обстрела на углу Невского и Садовой: кровавая трамвайная остановка. На мостовой лежали куски человеческих тел, бидоны, кошелки, лопаты, овощи. Многие ехали на загородные огороды или возвращались оттуда. К. видел оторванную руку с папиросой, которая еще дымилась. Свекла и морковь плавали в крови. Потом пожарные смывали кровь с мостовой и тротуара.

Должна честно сказать, что я этой трамвайной остановки очень боюсь. Она была пристреляна еще тогда, когда обстрелы были редкостью.

12 августа 1943 года

Уже начинаются поиски родных и друзей, не пришедших домой или на работу.

Доктор С., сама больная, ищет дочь. Публичная библиотека ищет сотрудницу. Наташа — инженера К., товарища сына, жившего у нее. Его нет уже третий день.

Пишу и думаю: вот-вот начнется вчерашнее. Нужно ехать в город — и боюсь. Вспоминаю слова санитарки Насти: «Уж лучше бы нам всей грудью навалиться. Либо помереть всем, либо немца сдвинуть. А так — это не жизнь».

13 августа 1943 года

За окном дождик. Серые тучи. Люблю все это. Собираюсь в Москву.

18 августа 1943 года. Москва

Вот и Москва. Долетели великолепно. С удобствами и почетом. По дороге на аэродром необычен был город — пустой, залитый луной, с прожекторами, тонущими в лунном сиянии, с «люстрами» осветительных ракет на горизонте. Штук семь неподвижных шаров висело в небе.

В Москве холодная осень. Но люди ко мне теплы и нежны…

24 августа 1943 года. Москва

Вчера в девять часов вечера в честь освобождения нами Харькова было дано двадцать залпов из 224 орудий. Все небо сверкало от сотен ракет и трассирующих разноцветных пуль. Это были точки, тире, линии и шарики. А вокруг города полыхали залпы. Мы стояли с Жанной у окна моего номера на девятом этаже. Двор под нами был светел, весь голубой, цветные блики бежали по стеклам этажей. Аплодисменты с улицы доносились к нам на девятый этаж.

5 сентября 1943 года

Нет, все-таки отлично, что я сюда приехала. Здесь кончилось то душевное состояние, в котором я была все это последнее время: когда все в душе освещено и все неподвижно, словно при свете вражеской ракеты.

8 сентября 1943 года

Важная новость: капитулировала Италия. Официально еще не сообщали, но это точно. В Донбассе мы освободили Сталино.

9 сентября 1943 года

Сегодня в шесть часов утра сообщили по радио о капитуляции Италии.

23 сентября 1943 года

Приближается день отъезда. Я свои дела заканчиваю. Только написать ничего не написала: совсем затормошилась.

9 часов 40 минут вечера

Мы освободили Полтаву. Посмотрим сегодня салют при дожде: этого еще не было…

Салют без дождя, но под тучами. От этого он гулче. Величественно и грозно.

Второй салют, за город Унечу, был при дожде. Алые и зеленые отблески зеркально отражались в мокром асфальте.

24 сентября 1943 года. Москва

Отличный деловой день. Все удалось, все успела. Во вторник, видимо, лечу.

Сегодня в Совинформбюро закружилась у меня голова. Показалось, что передо мной раскрыт весь земной шар, от Швеции до Египта, и всюду меня читают.

Надо больше писать, главным образом прозу. Хочу, чтобы меня всюду читали и любили друзья моей страны.

25 сентября 1943 года. Москва

Немцы бегут шибче, чем французы в 1812 году. Сегодня нами освобождены Смоленск и Рославль. Салют был двадцатикратный из 224 орудий.

Смоленск свободен!.. Значит, враг уже не в силах удержать оборону на Днепре.

А как будет с Киевом? С Ленинградом как будет — вот что самое главное. Значит, и он будет когда-нибудь свободен?

Как хочется туда! Радоваться — так уж там!

26 сентября 1943 года. Москва

Вернулась из Переделкина, где провела целый день. Душевно это было легче, чем я думала. Может быть, потому, что день был дивный, осенний, золотой. Я нашла два масленка и один шампиньон.

Сторожиха сказала мне: «Не ищи, не найдешь. Войне скоро конец, вот и грибов не стало».

Действительно, странно это народное поверье. Осенью, накануне войны, грибов было неестественно много. У себя на участке мы набирали целые корзины, не знали, что с ними делать. Сторожиха сказала: «Это к войне».

Переделкинский дом пуст. Главное, ни одной папки с бумагами, ни одной фотографии. Мои дневники, газетные вырезки, да мало ли что… ничего этого нет. Вернее всего, пошло на растопку печей. И хорошо, если бы только так. Грустно думать, что разрозненные и бесприютные мои бумаги бродят где-то по чужим рукам. Кто-то читает их холодно и недоуменно. Постояла в комнате, где жил наш Мишенька. Остались гвозди от той полочки, о которую я ушибла его головку, вынимая из кроватки.

Обедали у Афиногеновых. Его отсутствие очень ощутительно и воспринимается болезненно. Так и вижу его улыбку, голубую рубашку. Слышу голос.

28 сентября 1943 года. Москва

Все готово, все уложено. Хорошо было бы завтра улететь; сегодня самолета не было. Так хочется быть уже в Ленинграде. Витебское направление — это касается уже непосредственно нашего города. Надо жить и дожить до его освобождения. До разгрома там фашистов или до бегства их оттуда.

29 сентября 1943 года. Москва

Погода обещает быть прекрасной. Только бы улететь сегодня.

Сегодня столько энергии потратила на телефонные разговоры, что ее с избытком хватило бы на небольшой двигатель.

3 октября 1943 года. Ленинград

Летели мы хорошо.

Весь день шли над осенними лесами, над ними синело холодеющее небо. В Ленинграде приземлились почти в темноте (дни уже коротки), а с аэродрома в автобусе ехали в сплошной непроницаемой тьме.

За два дня при нас — еще ни одного близкого выстрела.

Стреляют где-то далеко и редко.

Из детских разговоров 1942 года. Мальчик спрашивает:

— Мама, а что такое ветчина?

Мать объясняет.

Мальчик:

— А ее кто-нибудь пробовал?

Девочка:

— Мама, а сколько весит великан? А какой паек он получает?

Третий ребенок читал стихи Лермонтова: «Клянусь первым днем варенья» (вместо «творенья»).

Дети много думали тогда о еде… как и взрослые, впрочем.

7 октября 1943 года

Эвакуированная девочка пишет матери: «Я осваиваю винтовку и читаю «Мертвые души». Она посылает матери бабочку в письме и пишет: «Эта бабочка — степная. Такой в Ленинграде нет». И приписывает в конце письма: «Прошу военную цензуру эту бабочку не выбросить случайно и не смять».