Живые тени - Корнелия Функе

Долг они вернут… Джекоб достал из кармана золотоносный платок. Хватит быть должником Труаклера.

– Я уже пыталась, – вздохнула Лиска.

Она оказалась права. Как ни тер Джекоб ткань между пальцами, все, что он извлек из полуистлевшего шелка, была визитка, и значилось на ней все то же:

С рукой, Джекоб, можешь распроститься.

Прекрасный совет.

– Можно попросить Хануту выслать нам денег, – сказала Лиска. – У тебя ведь в Шванштайне есть еще кое-что в банке, правда?

Да, правда. Пусть даже и немного. Джекоб взял ее за руку.

– Я верну тебе перстень, когда все будет позади, – произнес он, – если только ты пообещаешь никогда его не использовать.

31. У семи нянек

Лучший в своем деле. Неррон и не помнил, когда ему еще было так хорошо. Он отнял у Джекоба Бесшабашного его добычу, да еще и унизил его, как новичка!

Теперь даже Высочеству было не под силу испортить ему настроение, хотя Луи и горланил на всех перекрестках, что по вине Неррона от них улизнул альбийский шпион, пока он, Луи, добывал ему непорочную деву. Целый день напролет он упирался, не желая продолжать путь в Виенну, и с той поры уединялся с каждой девчонкой, какую только могли впечатлить его бриллиантовые пуговицы. Водяной проводил ночи за тем, что обыскивал сараи и крестьянские дома на предмет Луи; на своего царственного подопечного он глядел с таким омерзением, что Неррон не удивился бы, найдя Луи однажды утром утопленным в лошадиной поилке. В путевом журнале, который Лелу неутомимо испещрял каракулями, все это, естественно, не упоминалось. Вместо этого он делал заметки о каждой крепости, мимо которой они проезжали, описывал каждую заиндевевшую улицу и каждого гнома-горняка, забрасывавшего их камнями. Каждый вечер Неррон просматривал его писанину (к счастью, у Жука был очень разборчивый почерк) и за этим занятием мирно засыпал.

Да, все было замечательно.

Несмотря на Луи.

Несмотря на Лелу.

Несмотря на рыбий дух Омбре.

Скоро они окажутся в Виенне, он отыщет сердце, отберет руку у Луи и выпьет за упокой Джекоба Бесшабашного.

Они заночевали на одном из постоялых дворов в Баварии, и до Виенны оставался всего какой-нибудь день пути, когда Неррону вдруг стало ясно, что последний этап охоты, возможно, не обойдется без затруднений.

Он проснулся от прикосновения холодного металла к кадыку. У его постели стоял Луи с мутным от эльфовой пыльцы взглядом и давил саблей ему на горло.

– Ты обманул меня, гоил, – процедил он, помахивая перед ним мешочком, в котором Неррон узнал кисет Бесшабашного.

В Баварии на каждом постоялом дворе угощали горячим глинтвейном, и Луи изрядно к нему приложился.

Неррону достаточно было увидеть высовывающееся из-под локтя Луи лицо Жука, чтобы догадаться, кто навел Высочество на мысль о кисете.

– Это же голова! – залебезил Лелу голосом, исполненным упрека. – Она меня ударила.

А теперь орет.

– Думаю, она прокляла тебя, – сказал Неррон, отодвигая саблю Луи в сторону.

У Лелу побелел кончик носика, но Луи угрожающе склонился над ложем Неррона.

– Ты хотел обмануть меня, гоил! Сколько времени у тебя уже эта голова?

– Он хотел ее вам предъявить. – В проеме двери показался темный силуэт водяного. – Гоил спрашивал меня, где можно вас найти, но вас в вашей постели не оказалось.

Это была наибеспомощнейшая ложь, какую Неррону когда-либо приходилось слышать. Но, произнесенная булькающим голосом водяного, она прозвучала как чистейшая правда.

– Я работаю на вашего отца, – заявил Неррон, забирая бездонный кисет у Луи. – Вы никак забыли? И я всего лишь следую его указаниям. Голова останется при мне. Разве что вы позволите мне преподать вам, как уберечься от ее проклятий.

Лелу все еще прятался за спиной Луи.

Ну погоди, Жучище. Я напущу на твою тощую шею каждого гнома-горняка, какой нам только попадется по дороге.

Луи провел пальцем по лезвию своей сабли, словно рисуя себе в воображении, как она полосует гоилову кожу.

– Ну, будь по-твоему. Можешь оставить голову при себе. До поры.

Омбре все еще торчал в дверях.

Лелу, видимо, подозревал, что Неррон соврал. Водяной же это знал точно.

Неррон отправился к Омбре в чулан, едва из-за двери Лелу донесся его храп, похожий на скрежет саранчи, а из комнаты Луи – хихиканье очередной девчонки.

Омбре лежал в кровати и поливал водой из миски свою чешуйчатую грудь.

– Какова твоя цена? – спросил Неррон.

– Время покажет, – прошуршал водяной.

32. Сердце на востоке

Несмотря на серебро Труаклера, на дорогу ушли все пятнадцать дней – и с каждым днем в Джекобе крепла уверенность, что Бастард уже давным-давно добыл сердце.

После его припадка другие пассажиры подсаживались в дилижанс очень неохотно (в Баварии и Аустрии свирепствовала оспа), но Труаклер демонстративно сел возле него. Да, Джекобу он начинал нравиться. Труаклер был так же хорошо подкован по части лошадей, как и в области новейшего оружия гоилов, и ничего не находил плохого в многочасовых дискуссиях о том, какие клинки лучше: каталонские или альбийские. Оба они разделяли страсть к фехтованию, но Труаклер, в отличие от Джекоба, предпочитал сабле шпагу. Остальные пассажиры уже наверняка проклинали их бесконечные беседы, когда они часами напролет спорили, какой фехтовальный выпад коварнее: inquarto или sparita de vita.

За окном пробегали темные долины, в озерах отражались замки на заснеженных вершинах.

В одном из них Джекоб нашел хрустальный башмачок, за который императрица удостоила его ордена. Потом вдалеке показался лес, где он умудрился похитить пару семимильных сапог у банды разбойников с большой дороги для волчьего князя с Востока. Не может быть, что все позади, только не сейчас! Но по его милости императрица коротает дни свои в подземной крепости, лес стал в два раза меньше с тех пор, как его древесину пустили на выплавку стали, а в Виенне правят гоилы. Все уходило в прошлое, даже в Зазеркалье.

Две гувернантки залились румянцем от шутки Труаклера, а Джекоб уставился в окно, стараясь отвлечься от мысли о том, что Лиска разглядывает его спасителя все более благосклонно. По левую руку от них вяло текла через затопленные луга Дуна, а на горизонте уже вырастали башни Виенны.

– Джекоб! – Труаклер положил ему руку на колено. – Селеста спрашивала меня, не знаю ли я, где имеет обыкновение останавливаться Луи Лотарингский, когда наведывается в Виенну.

Селеста. Это прозвучало очень непривычно. Странно было услышать ее настоящее имя из уст другого. Джекобу Лиска открыла его всего несколько месяцев назад.

– Полагаю, Луи заедет к своему кузену, – продолжал Труаклер. – Я с ним очень коротко знаком. Если хочешь, я позабочусь о том, чтобы он вас принял.

– Конечно. Спасибо.

Селеста…

Возница придержал лошадей – улицу затопило. Таяние снегов в горах вызвало обильное половодье. В зазеркальном мире реки еще сами выбирали себе русло, и каждый год вешние воды затапливали крестьянские дворы и даже целые поселения, но Джекоб любил поросшие камышом берега, бесчисленные речные рукава и лесистые островки, отражавшиеся в мерно текущих водах. Реки Зазеркалья скрывали не только русалок и иловых гномов, но и сокровища, сделавшие богачом не одного оборванца-рыбака.

Селеста…

Возница свернул на тот самый мост через реку, по которому бежали с Кровавой Свадьбы из города гоилы. Виенна сдалась им почти без сопротивления, после того как дочь императрицы всенародно объявила, что вина за кровопролитие в церкви лежит целиком и полностью на ее матери. Гоилы оказались не более жестокими оккупантами, чем любые другие, но Джекоб чувствовал себя очень неуютно, проезжая мимо солдат в серых мундирах и домов с замурованными окнами, и без конца спрашивал себя, случилось ли бы все это, если бы не он.

Почтовые дилижансы все еще останавливались за зданием вокзала, хотя лошади шарахались от грохота отходящих поездов. Видимо, их владельцы не хотели без боя уступать будущее железным экипажам, но эту партию они уже давно проиграли. Сразу же за вокзалом гоилы сделали вход в городские катакомбы, где и поселились многие из них. Другие пассажиры глазели на солдат, охранявших спуск, с едва скрываемым отвращением, которое все еще вызывали каменные лица у большинства людей. Брак Кмена здесь мало что изменил.

Стены вокзала были обклеены сотнями объявлений о розыске. В Виенне орудовала группа анархистов, призывавших к восстанию против новой императрицы, к нападению на ее министров, на военные и полицейские участки и жилища гоилов. Лиска бросила тревожный взгляд на плакаты, но Джекоб так и не нашел на них ни своего лица, ни лица Уилла. Что бы там Темная Фея своему возлюбленному ни напела, а Кмен нефритового гоила в розыск не объявил.

Если тебя не станет, Джекоб, никто вообще никогда не узнает, куда подевался Уилл.