Пепел на ветру - Катерина Мурашова

из которой читатель многое узнает о прошлом семьи Осоргиных и о диковинном завещании Николая Павловича, отца Люши

Мужчины меж тем быстро, обгоняя праздно гуляющих по воскресному времени москвичей, шагали по Тверской улице. На них оборачивались.

– Аркадий Андреич, пойдем медленнее, – предложил Камарич. – И свирепость с физиономии слегонца убрали бы, а? Времена-то какие, не забыли? Нас ведь сейчас за боевиков примут и в участок заберут. И будут не так уж не правы, а?..

Лука слегка пнул Аркадия локтем. Тот в ответ прорычал что-то неразборчивое.

– Ну в чем дело-то, скажите уж… Похоже, прежде чем вы успели обрисовать ей суть дела, девушка сама сделала вам какое-то предложение, от которого вы отказались, так? Но это стоило вам некоторых усилий…

– Заткнитесь, Камарич, не то в морду получите, – попросил Аркадий.

– Молчу, молчу. Ценю целостность своей, как вы изволили выразиться, морды. Да и на вид вы сильнее меня. Хотя, кстати, если дойдет до драки, я вполне могу оказаться ловчее и увертливее…

Добродушно-ироническая болтовня Луки постепенно сделала свое дело. Пошли медленнее, лицо Аркадия потеряло кирпичный оттенок и приобрело свой обычный цвет.

– Что ж дальше? – спросил Камарич, когда проходили резиденцию генерал-губернатора. – Каков, на ваш взгляд, наш следующий шаг?

Уже темнело. На Тверской зажглось электрическое освещение, по боковым улочкам привычно побрели с лесенками фонарщики – зажигать газовые фонари. Из высоких окон большого зала слышны звуки музыки, к подъезду подкатывают кареты, запряженные рысаками, – должно быть, генерал-губернатор сегодня дает бал.

– Увольте, увольте меня! – едва ли не взвизгнул Аркадий. – Передать все это в руки людей, так или иначе заинтересованных в судьбе девушки, рассказать им все как есть, и никогда больше…

– Но вы же сами опасались злоупотреблений…

– Само наше с вами участие в деле и информированность обо всем уже представляет какие-то гарантии. Мы же в любой момент можем поинтересоваться и всякого рода произвол заметить. Вам удалось что-нибудь узнать по своей линии?

– Конечно. Если дневник действительно принадлежит этой девушке – после вашего рассказа я, честно сказать, в этом сильно сомневался, но сейчас, взглянув на нее воочию, склонен полагать, что так оно и есть, – то история выглядит преувлекательной и весьма романического толка.

– Если можно, вкратце, – буркнул Аркадий. – Я, видите ли, романов не люблю. Предпочитаю им «Вестники» Академии наук.

– Экий вы, товарищ Январев, скучный, – пожал плечами Камарич. – Романы надо любить. Они, как и сказки народные, суть претворение бестолковой обыденной жизни в гармоническую и законченную, а стало быть, легкоусвояемую форму. А академические «Вестники» есть не более чем сухой горчичный порошок, которым блюдо жизни посыпают для остроты и пряности вкуса, то есть сами по себе питательной ценности не имеют…

– Лука, ради всех святых, хоть вы не учите меня жить!

– А кто вас еще учит?.. Ладно, ладно, простите и извольте – по существу нашего вопроса… Итак: задолго до реформы, без малого сто лет имением Синие Ключи владели помещики Осоргины. Род не из самых знатных, но вполне добропорядочный и служилый. Дед последнего Осоргина в молодости живал в Петербурге, был принят при дворе и достиг при Александре Первом изрядного богатства и положения, а уже на склоне лет вернулся на родину и до самой своей смерти был губернским предводителем дворянства. Умер, кстати, семидесяти четырех лет, причем не от болезни, а обожравшись за званым обедом. Отец предпочитал Москву, имел там недвижимость и ткацкую фабричку, отличился в Крымской войне и имел Святого Владимира третьей степени с бантом… Во время реформы был назначен мировым посредником. У самого же у него крестьяне почти все были на оброке, женщины ходили в Москву за пряжей на ту же фабрику, а с выкупными платежами он поступил более чем по тому времени оригинально – прикупил еще земель и леса. Потому после тысяча восемьсот шестьдесят первого года поместье сохранилось едва ли не самым крупным землевладением в округе. Старший его сын выбрал военную карьеру и гвардейским капитаном погиб в Туркестане в восьмидесятых при усмирении какого-то мятежа. Младший, он же последний, Осоргин по сравнению с предками и даже с братом выглядел вяловато, хотя закончил университет и даже участвовал в каких-то беспорядках, после чего был сослан под надзор полиции в свое же имение. Там и осел. Отец тут же по сговору женил его на дочери соседей, что позволило еще увеличить поместье и расширить какую-то хозяйственную деятельность. Всем этим Николай Осоргин под отцовым руководством, а потом и без оного занимался без огонька, но внятно и вдумчиво. Завел у себя мериносовых овец и сыроварню. Выписал из Англии быка и трех коров. Писал даже какие-то статьи в сельскохозяйственные журналы…

– Камарич, вы меня разыгрываете, это роман господина Тургенева – я его узнал, я по нему в третьем классе гимназии доклад делал.

– Да ну вас, Январев! Слушайте дальше, дальше будет интереснее… Наследников у Николая с его женой все как-то не случалось, а там она и вовсе померла. Он после ее смерти продолжал жить там же и тем же порядком, как будто ничего и не случилось. И казалось, рыбьей его крови хватит до его же веку, а там и имение как выморочное отойдет государству, но… Николаевы друзья молодости все надеялись друга как-то отвлечь, расшевелить – наезжали в имение шумною толпой, возили в гости в Калугу, в Москву, как-то раз повезли к цыганам и…

– Лука! Я знаю уже, что мать Люши была цыганкой! Знаю из ее собственного дневника.

– Вы знаете не все. Есть то, о чем сама девочка знать не могла, так как это происходило еще до ее рождения. Впервые в жизни влюбившись, будучи уже на пятом десятке лет, Николай Осоргин, по общему мнению, решительно обезумел и перестал сам на себя походить. Забрал цыганку из хора, увез в имение, специально выстроил там театр, в котором она могла бы петь и танцевать. Цыганка, как и все из ее племени, любила золото и цветные камни. Он отдал ей драгоценности своей матери и покойной жены. Вы помните, что родные покойницы жили по соседству? Представьте, что они чувствовали, по привычке приезжая с визитами в Синие Ключи и встречая там за обедом или наблюдая на самодеятельной сцене полудикую цыганку, увешанную их фамильными гарнитурами! Неудивительно, что вскоре всякие сношения между соседями прекратились. Но Осоргин на этом не остановился. Не тронув наследственные леса и пашни, он продал доставшуюся в приданое жене усадьбу Торбеево и приобрел на аукционе желтый алмаз «Алексеев», не бог весть какой чистой воды, но знаменитый своими размерами. И еще какие-то драгоценности в придачу. Все это досталось цыганке в благодарность за то, что она почти подряд родила ему двоих детей, мальчика и девочку. Мальчик, впрочем, вскоре умер, не дожив и до года, а вот девочка выжила. Цыганка же в имении откровенно тосковала – не то по табору и кочевой жизни, не то по своим песням в хоре. Украсив себя многотысячными бижу, часами сидела в развилке старой липы, качала босой ногой и низким голосом напевала тоскливые песни. Любила ли она хоть сколько-нибудь своего пожилого мужа – бог весть. Тосковала по умершему сыну, а дочь как будто бы не очень привечала. Да и девочка, должно быть, в ответ кусала мать за грудь. Вообще-то цыганки кормилиц не признают, а здесь по настоянию отца от кормления пришлось отказаться. Но и женщину из деревни дикарка к своему дитю не подпустила, потому в результате девочку выкармливала нянька молоком козы…