Малая земля - Георгий Соколов

— Десантник должен спать про запас, — изрек Кайда. — Согласен со мной, Толя?

— Вполне, — кивнул Лысов, — подмащивая под голову вещевой мешок.

— В таком случае спать. Завтра уже не поспим.

Когда в палатку заглянул командир взвода лейтенант

Спиридонов, матросы уже спали.

Ночью прошел дождь. Рано утром Кайда вылез из палатки и замер, словно завороженный. Было тихо. Листья на деревьях не шевелились и блестели словно отполированные дождем, а на их кончиках, как бусинки, висели капли. Лучи солнца отражались в них, и каждая капля стала миниатюрной радугой, удивляя и радуя своими цветами.

— Красота какая! — вырвалось у Кайды.

— Где красота? — вылезая из палатки и протирая глаза, спросил Лысов.

Оглядевшись, он заключил:

— Хорошая погодка, ни холодно, ни жарко. И, между прочим, рядом с нами растет кизил. Это же витамин це, Малютка. Давай навалимся.

Он стал рвать красные ягоды кизила и отправлять в рот.

— Оскомина будет, — заметил Кайда.

Взяв котелок, он направился к ручью набрать воды. Около штаба заговорил репродуктор. Передавали сводку Совинформбюро. Кайда остановился, чтобы прослушать.

Из репродуктора донеслось:

«8 сентября наши войска освободили город Донбасс, Славянск, Краматорск, Дружковку, Константиновку…

При отступлении из Дружковки немецко-фашистские изверги учинили зверскую расправу над мирными жителями города. Бомбили, жгли и взрывали кварталы жилых домов».

У Кайды защемило сердце. Освобожден родной город! Как там отец и мать? Живы ли? Может быть, стали жертвами фашистских извергов? Вряд ли они пощадят родителей моряка.

С опущенной головой Кайда дошел до ручья, сел на камень и задумался.

Здесь было еще красивее. Красные гроздья кизила склонились к самой воде. Капли воды, повисшие на ягодах, казались розовыми и просвечивали. Какие-то птички яро насвистывали, приветствуя утро.

Но матросу уже было не до утренних красот. На сердце легла какая-то тяжесть. Сегодня в десант. Кто знает, как получится на этот раз. Не всегда счастье сопутствует, не всегда пуля пролегает мимо. Так и не узнает живы ли родители. Ему вспомнились слова матери при посадке в поезд осенью 1939 года, когда его провожали на флот. Шел сильный дождь, и мать сказала: «Уходишь на службу по дождю, это хороший признак — вернешься живым». Мама, мама, вспомнилось ли тебе твое предсказание, когда ты получила похоронную на сына? Это было в сорок первом году. В начале войны Владимир Кайда служил мотористом на корабле. Когда гитлеровцы подошли к Одессе, он записался добровольцем на передовую. В сентябре отряд моряков высадился десантом под село Григорьевка. Кайда был первым номером станкового пулемета. Ему недолго пришлось стрелять из пулемета. Вражеский снаряд разбил «максима», и Кайда, схватив винтовку, бросился врукопашную. Он заколол и пристрелил восемь гитлеровцев. Взрыв мины сбил его с ног. Осколки поразили руку и ногу, разорвали живот. Однако он продолжал стрелять, пока не потерял сознание. Товарищи сочли его убитым, взяли у него документы, а командование послало родителям похоронную. Очнулся Владимир ночью. Пополз. Под утро его подобрали солдаты, подоспевшие на помощь из Одессы. Кайда полгода лежал в госпитале. За эти месяцы немцы заняли Дружковку. Так и не знают родители, что он жив.

Но не знал и Владимир, что его отец пошел на фронт и был убит в боях под Харьковом. Не знал он, что в день отступления гитлеровцы облили бензином его хату и зажгли. Мать еле успела выскочить из горящей хаты. По ней стреляли, но ей удалось скрыться в зарослях кукурузы. Единственное, что удалось ей спасти, была фотография, где сын Володя снят с группой краснофлотцев.

Но обо всем этом Владимир узнает спустя несколько месяцев, когда получит ответ на свое письмо.

К задумавшемуся Кайде подошел Прохоров.

— Чего зажурился, Малютка? — спросил он, подсаживаясь рядом.

Кайда только вздохнул.

Прохоров положил руку на его плечо и заглянул в глаза.

— Не нравится мне твой вид, Володя. Не тебе нос вешать.

Тогда Кайда рассказал ему о своих мыслях.

— Так хотелось бы знать перед боем о своих родных, — заключил он. — Сегодня иду в третий десант. Как оно обернется на этот раз? Не завороженный же я. Иметь бы весточку от матери или от отца, спокойнее на сердце было бы. А сейчас что-то муторно, мысли одолевают, Ваня…

Прохоров вынул кисет, протянул Кайде.

— Отгоним темные мысли, Володя. Не отлили еще той пули, которая сразит нас. Увидим еще своих родных, походим по улицам поверженного Берлина. На всех фронтах лупят фашистов. Вот это радует!

— Все это так, Ваня, — вздохнул Кайда, — а все же…

— А ты задал мне задачу, из-за тебя раньше встал, — переменил разговор Прохоров. — Совесть есть у тебя или нет?

Кайда вскинул на него удивленный взгляд.

— Не понимаю.

— Гляньте на него, он не понимает! — воскликнул Прохоров. — Фергана ты несчастная! А кто вчера заставлял меня писать в «Боевой листок» заметку? Ты, редактор несчастный! Взял карандаш в руки, а в голову полезло такое…

Кайда улыбнулся. Месяц тому назад его назначили редактором взводного «Боевого листка». К порученному делу он отнесся со всей серьезностью. «Боевой листок» выходил ежедневно. Командир взвода лейтенант Спиридонов хвалил его за каждый номер, однажды похвалил даже командир роты автоматчиков капитан-лейтенант Райкунов. Вчера Кайда узнал, что Иван Прохоров подал заявление о приеме в партию, и попросил написать его заметку о том, с какими чувствами тот вступает. «С такими, как и все», — сказал Прохоров. «А вот ты об этом и напиши», — посоветовал Кайда.

— Все же написал? — поинтересовался Кайда.

— Нет, — махнул рукой Прохоров. — Знаешь, какие мысли полезли в голову, когда взял карандаш? Вспомнилась деревня Марушина Слобода на Ярославщине. Там я родился и прожил до девятнадцати лет. Семья у нас была большая — четыре брата и две сестры. Отец крестьянствовал. Бедствовали здорово, я до девятнадцати лет в лаптях ходил. Полегче стало, когда колхоз организовался. В тридцать третьем году я по комсомольской путевке поехал на Дальний Восток, работал там в Сов. Гавани. Оттуда и на военную службу пошел. Отслужил и подался в Донбасс, потом в Дагестан, а затем в Фергану, где вроде бы прижился. А чего я мотался по стране? Спросят об этом меня, когда будут в партию принимать. Что отвечу? Счастливой доли искал? Оно, конечно, так. Ну, а польза какая от того партии была? Как подумаю об этом, так и робость находит. Может быть, я еще недостоин быть коммунистом. А ты говоришь — напиши в «Боевой листок». Я так рассудил — пусть решают вопрос о моем приеме после того, как освободим Новороссийск. Буду воевать не хуже коммунистов, — тогда, значит, достоин.