В альковах королей - Жюльетта Бенцони

За Марией-Сефириной последовал герцог Бургундский. Это был замечательный мальчик, подававший огромные надежды, – весьма способный к наукам, с обликом херувима, добросердечный. Но однажды он простудился на верховой прогулке и через неделю скончался – а все потому, что, вместо того чтобы отправиться в постель, как советовал лекарь, отстоял в холодной церкви длинную службу.

– Он сгниет в Бастилии! – заявил дофин, разгневанный тем, что врач не известил его вовремя о недомогании сына.

– Но наш мальчик сам приказал ему ничего не говорить нам, – кротко возразила Мария-Жозефина и промокнула полные слез глаза. – Нет-нет, лекарь ни в чем не виноват. Такова была господня воля, и нам с вами не следует роптать. Счастье еще, что у нас есть маленькие Людовик, и Шарло, и Мария-Аделаида, и Елизавета…

Дофина Мария-Жозефина так и не стала королевой, а ее преданный муж – королем. Он умер в 1765 году от оспы, а она – двумя годами позже от тоски по нему. Ее кончина была тиха и трогательна. Дети столпились вокруг ложа угасавшей матери, воспитатели и нянюшки утешали их и по очереди подводили под последнее благословение…

Хорошо, что родители так никогда и не узнали о трагической судьбе некоторых своих отпрысков. Людовик, герцог дю Берри, взошел на французский престол под именем Людовика XVI, и ему было тридцать девять, когда его голова скатилась в корзину под гильотиной на парижской площади Революции. Мария-Антуанетта, его знаменитая жена, разделила участь супруга.

Один его младший брат известен нам как Людовик XVIII. Он правил Францией десять долгих и трудных лет, последовавших за наполеоновскими войнами, и умер в 1824 году.

Другой брат, Карл, стал французским королем в весьма и весьма зрелом возрасте. Это произошло в 1824-м, когда ему уже исполнилось шестьдесят семь лет. Почти вся его жизнь прошла в эмиграции, и умереть ему тоже было суждено на чужбине, ибо в 1830-м Францию потрясла очередная революция и королю пришлось отправиться за границу.

А еще были Мария-Аделаида, королева Сардинии, и Елизавета, кроткая и прекрасная жертва кровавого Великого террора…

– Помните, как плакали мы с вами в нашу первую брачную ночь? – спросила мужа Мария-Жозефина, узнав о том, что у них будет еще один, четвертый, ребенок.

– Конечно, милая, – ответил дофин. – А почему вы сейчас заговорили об этом?

– Я, пожалуй, накажу нашим детям тоже рыдать на брачном ложе, – улыбнулась женщина. – Ведь следом за этими слезами к нам пришла любовь.

Муж ласково поцеловал свою красавицу жену и подумал: «Господи, каким же я был тогда глупцом! Потратить столько времени на пустые сожаления о прошлом и не понять, что мое истинное счастье было совсем рядом! Стоило мне протянуть руку – и я коснулся бы его… А я плакал и вспоминал свою первую жену…»

И он сказал:

– Я буду любить вас всегда, до последнего своего вздоха. Если вам суждено умереть первой, я ненадолго переживу вас.

– А если первым умрете вы, – подхватила Мария-Жозефина, – то я тоже не задержусь в этом мире.

И, как мы знаем, предчувствие ее не обмануло.

Мощи святых, или брачная ночь герцога де Люиня

– Вот он, самый завидный жених Европы, – прошипела сквозь зубы пожилая дама и больно ткнула локтем в бок свою миловидную племянницу. – Улыбайся же, улыбайся! Да не смотри ты прямо на него! Брось один мимолетный взгляд – и хватит. Не то он заподозрит неладное.

Девушка покраснела и принялась усиленно обмахиваться веером. Зря тетушка толкнула ее, она и без того узнала бы герцога де Люиня – юного красавца, кружившего головы и покорявшего сердца многих и многих женщин. Обворожительная улыбка, отточенные манеры, остроумные речи, наконец, ореол огромного состояния, сиявший у него над головой, – все это, разумеется, как магнитом притягивало к нему внимание завсегдатаев венских салонов. В свете было известно, что юноша приехал в Вену, дабы жениться, и потому ему и его отцу повсюду оказывали радушный прием.

…Девица с веером печально вздохнула: вошедший, даже не заметив ее, сразу направился к хозяйке дома и громко произнес цветистое шутливое приветствие. Кругом засмеялись, одобрительно зашумели. Герцог Карл-Иосиф де Люинь привык к тому, что им восхищаются. Не то чтобы молодой человек был равнодушен к светскому успеху; ему, конечно же, льстило, что к каждому его слову прислушиваются и передают каждую произнесенную им остроту из уст в уста. Однако расточать улыбки благодарности и раскланиваться со всеми, кто оценил его шутку, де Люинь не хотел.

«К чему прилагать столько усилий, чтобы понравиться, – записал он в своем дневнике спустя несколько лет, став уже отцом семейства, – если я давно понял: во всей Европе нет гостя желаннее меня. Хвастун, хвастун, с укором говорю я сам себе, но тут же улыбаюсь при мысли о том, как ласкова была со мной графиня С. или герцог Ф. Все любят меня и наперебой зазывают к себе, а я с удовольствием принимаю приглашения, потому что мне нравится блистать».

Сказано несколько по-женски, зато откровенно. Забегая вперед, отметим, что наш герой действительно нравился всем – и женщинам, и мужчинам. К нему благоволили не только Талейран и Фридрих Прусский, но и Екатерина Великая, и Мария-Антуанетта, которую он боготворил. Однако ложе де Люинь все же чаще делил с мужчинами.

Но вернемся к тому времени, когда принц был еще совсем молод и только-только намеревался вступить в брак. Впрочем, будь его воля, он бы погодил с женитьбой, но вот отец… У баловня судьбы, каким всегда казался непосвященным герцог, было очень тяжелое и незавидное детство.

– Ваша матушка – истинная страдалица, – прошептала как-то на ухо маленькому Карлу-Иосифу его нянька. – Вы этого пока не понимаете, но со временем я обязательно расскажу вам…

Тут она поймала на себе подозрительный взгляд Клода-Ламораля, отца крошки-герцога, и сразу же замолчала. Хозяин стоял довольно далеко от них и слышать слов няньки никак не мог, но страх перед этим человеком был настолько велик, что бедная женщина чуть не умерла, вообразив, что он учинит ей суровый допрос. Перед ним трепетали все обитатели замка Белей, включая и его жену, несчастную Елизавету. Она сжималась в комочек и закрывала глаза от ужаса, когда ее супруг и повелитель обращался к ней с каким-нибудь замечанием либо даже просто сморкался или кашлял. Клод-Ламораль повсюду ходил с тростью, и этот невинный предмет напоминал в его руке одновременно скипетр властителя и хлыст надсмотрщика за рабами.

Когда мальчик подрос, он узнал-таки о том, через сколько мучений пришлось пройти его матери.

«Она умерла всего-то тридцати пяти лет от роду, едва мне исполнилось четыре, – писал в своем дневнике герцог. – Как странно, что такие разные люди (я имею в виду своих родителей) сумели прожить вместе не один год. По всему судя, матушка моя была существо безропотное и безответное, но она горячо любила и меня, и обеих моих сестриц. Недавно кормилица поведала мне, что по приказу отца матушка рожала меня, будучи облаченной в кринолин. Даже на смертном одре ей не было позволено расстаться с парадным одеянием знатной дамы, ибо мой отец не хотел нарушать приличия».