Надпись на сердце - Борис Привалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тогда это что! — шептал он. — Вы бы попробовали сейчас!
Однажды Петр застал своего дядю, державшего за руку знакомого дворника.
— Хотите, устрою для вас на завтра мелкий дождик? — шептал Голубчик. — Или можно два дождика — тогда вам не надо будет улицу поливать? Или, по знакомству, солнечное затмение — только для вас?
Увидев Петю, дядя выпустил дворника, отбежал к воротам и крикнул:
— Полное или частное — согласно договоренности! Очень даже просто: чик-чик — и готово! Вы — мне, я — вам!
Поймали Ивана Ивановича возле билетного автомата в метро.
Голубчик занимался тем, что опускал в автомат монеты, приговаривая:
— Я — вам, — и, подхватив билет, добавлял: — вы — мне. — Потом снова опускал деньги: — Я — вам, вы — мне! Я — вам, вы — мне!
Снова оказался Иван Иванович в комнате с прозрачными стенками. Опять у его ложа стоял профессор в толстых очках.
— Вам, уважаемый, — сказал профессор, — надо снова заснуть. У вас, знаете ли, навязчивые идеи...
— Я вам навязчивые идеи, — прошептал Голубчик, — а вы мне...
На этом месте сон оборвался. Проснувшийся Иван Иванович вскочил со своего мягкого кресла и замер посреди комнаты, как памятник самому себе.
— Ух! — наконец вздохнул он, отирая холодный пот со лба. — Хорошо, что это сон! Ничего не поделаешь, нервы начинают пошаливать! И так нашему брату туго приходится, а тут еще Петька масла в огонь подлил! Пока не поздно, надо на всякий случай завести какую-нибудь запасную профессию. Обязательно займусь этим делом! Вот только подлечу нервишки...
И гражданин Голубчик наклонился над уникальной таблицей, разыскивая в подотделе «медицина» рубрику «невропатолог».
Я ВАС ЛЮБЛЮ!
Нины сегодня замечательное, весеннее настроение. Весь день, колеся по дорогам с сумкой, набитой журналами, газетами и письмами, почтальон пел. В основном лирические песни. Не были, разумеется, забыты и некоторые арии типа «Я вам пишу, чего же боле» и «Ах, мой милый Руслан, я навеки твоя». Много — ох, как много! — потерял Глеб Бандура, руководитель колхозной самодеятельности, что не слышал этого пения...
Вдали показались первые дома Верховья, антенна радиоузла. Педали велосипеда завертелись быстрее. Нине хотелось скорее увидеть Пашу — свою лучшую подругу, ей первой рассказать, что вчера...
Парикмахер Завалишин считался самым красивым парнем в Верховском районе. К нему девичий взгляд примерзал — не оторвешь. Кудри у парня светлые, вьются, глаза с огнем, плечи богатырские — ну, вылитый Добрыня Никитич в молодости! И вот вчера, когда Нина занесла газеты в парикмахерскую, Завалишин сказал:
— Нина, я вас давно люблю!
Девушка прекрасно знала легкомысленный завалишинский характер. Знала, что Леша даже в любви может объясниться так, между прочим, в шутку. Но «зачем скрывать, зачем лукавить» — приятно услышать, что тебя «давно любят», да еще от такого красивого парня, как Алексей!..
...Нина въехала на улицу Верховья... Солнце катилось уже по самому горизонту. Развесистые кусты сирени наполняли воздух буйным ароматом. Все дома в сиреневой дымке, сирень пенилась, выплескивалась через заборы на улицу, пахла так сильно, что у Завалишина в парикмахерской никто не просил «освежить». Зачем? Стоило сунуть голову в ближайший куст, и от вас целый день струится тонкий аромат самой настоящей белой сирени.
Репродукторы, установленные на перекрестках, пели: «Любви все возрасты покорны...»
Нина ехала по селу, и ее толстая сумка постепенно худела — уходили к подписчикам газеты и журналы. На крыльце клуба почтальона остановили девчата.
— Ты сейчас на радиоузел поедешь? — загадочно улыбаясь, сказала птичница Таня Никишина. — Так узнай у Паши, в кого она влюбилась!
Девчата засмеялись.
— Верная примета, — сказала Таня, грозя репродуктору веткой сирени. — Раз Паша целый день сегодня лирические песни транслирует — непременно влюбилась.
«У любви, как у пташки крылья...» — запел репродуктор.
— Слышишь? — усмехнулась Таня. — Сплошная любовь над селом льется! Интересно, девочки, из-за кого мы все это слушаем?
...Нина вошла в радиостудию как раз в то мгновение, когда Паша объявила перерыв на десять минут и выключила микрофон.
Подруги расцеловались так, словно не виделись тридцать лет, а не тридцать часов. Потом вышли на крыльцо и сели на ступеньки. Сумерки сгущались, и сирень пахла особенно сильно.
— Знаешь, Паша, — сказала Нина, — он вчера взял мою руку в свои и сказал: «Я вас давно люблю...» Ой, я такая счастливая, такая счастливая, просто ужас!
— А сегодня утром, — сказала Паша, пряча лицо в мохнатую сиреневую гроздь, — он мне встретился у самого радиоузла. «Панечка, — говорит, — разве вы не видите, как я по вас сохну?..»
— Ведь я-то думала, он за Таней Никишиной ухаживает, — улыбнулась Нина. — Шел на селе такой разговор, помнишь? Но, оказывается, Леша меня давно любит...
— Таня? Леша?.. Постой, — Паша заглянула в глаза подруги. — Но ведь это мой Леша за Таней ухаживал...
— Завалишин? — тихо спросила Нина.
— Завалишин, — вздохнула Паша.
Подруги замолчали.
— Никого-то он не любит, трепач парикмахерский, — произнесла Паша, вытирая глаза сиреневой гроздью. — Обещал сегодня ко мне на узел зайти, во время московской трансляции. На порог не пущу!
— Наоборот, пусть приходит, мы ему очную ставку устроим, — решительно сказала Нина. — Пускай-ка он повертится!
...На полевых станах зажглись огни, осветились улицы села, и рогатый месяц выполз на середину неба.
«Говорит радиоузел колхоза «Большевик»! — сказали репродукторы хором. — Начинаем трансляцию из Москвы. Будет передаваться спектакль «Коварство и любовь». Зал театра включим без особого предупреждения!»
Несколько минут радио молчало, потом послышался скрип двери, и чей-то приятный баритон произнес:
«Добрый вечер, Панечка!»
«А-а, Леша! — сказала Паша. — Добрый вечер!»
— Забыла микрофон выключить! — схватился за голову председатель колхоза. — Частные разговорчики сейчас начнут транслировать! Безобразие!»
— Вот это да, — ахнули в клубе. — Гляди, куда наш Завалишин завалился! Сейчас, ребята, слушайте радиолекцию «Как разбивать девичьи сердца с одного удара»! Никакой любви, сплошное коварство!
«Эх, Панечка, — лился из репродукторов баритон парикмахера, — если бы вы знали, как я вас люблю! Как только я вас увидел, сразу мне стало ясно, что вы и есть та единственная девушка, которую я смогу по-настоящему, всем сердцем, полюбить, потому что...»
Послышался скрип двери.
«Здравствуй, Леша!» — раздался женский голос.
«Приветствую вас, Ниночка, — смущенно забормотал Завалишин. — А я вот... зашел, значит... чтоб это... насчет Пашиной прически... Новый фасон, так сказать...»
На улице возле репродукторов собирались колхозники, рассаживались на скамейках, закуривали.
— Эх, телевизора у нас в селе еще не установили! — жалели девчата. — Интересно было бы сейчас на завалишинскую физиономию поглядеть!
— Беспорядок! — продолжал негодовать председатель колхоза. — Типичный беспорядок! Строгий выговор я этой Паше объявлю: чтоб не забывала микрофон выключать! А вообще, конечно, Завалишина давно проучить следует... Тоже мне, рекордсмен по разбитым сердцам!
«Ой, мамочка! — воскликнула Паша. — Мне ж аккумуляторы проверить надо! Вы тут побудьте минутку, только ничего не трогайте, а то еще микрофон, не ровен час, включите...
Дверь хлопнула.
«Ниночка, — сказал Завалишин. — Если бы вы знали, как я вас люблю! Как только я увидел вас, сразу мне стало ясно, что вы и есть та единственная девушка, которую я смогу по-настоящему, всем сердцем, полюбить...»
— Вот все как-то не обращали на парня внимания, — вздохнул председатель колхоза. — И вырос у нас на глазах типичный пережиток!
— Всех парней позорит. Какой донжуан в нашем Верховье объявился! — возмущались ребята в клубе. — Ну, мы еще с ним поговорим.
— Так его, легкомысла, — сказал старик Евграфыч, — давно следовало пропесочить с микрофончиком!
Заскрипела дверь, и взволнованный голос Паши произнес:
«Микрофон-то включен! Нас весь колхоз слышит!»
Звонко щелкнул выключатель, и репродукторы замолчали.
Колхозники, стоящие возле радиоузла, увидели, как на крыльцо выскочил Алексей Завалишин. Парикмахер поглядел на черную воронку репродуктора, потом перевел взгляд на улыбающиеся лица колхозников и схватился за голову.
— Здорово ты в любви девушкам объясняешься! — сказала Таня Никишина. — Врешь, врешь и не оборвешься!
Завалишин перепрыгнул через изгородь и помчался вдоль улицы.
На каждом углу возле репродукторов стоял народ и смеялся, глядя на бегущего «сердцееда».
— Как дела, красавец? Дали тебе девчата жару? — спрашивали его.
Леша прибавил скорость. Но разве от смеха убежишь?
— Как самочувствие? — загораживая дорогу, спрашивали девушки. — Мы вас так любим, так любим! Как только первый раз увидели, так сразу и поняли, что вы и есть тот единственный...
