Казнить нельзя помиловать - М. Чертанов

Малость позанимался ненавистными хозяйственными делами. Может, жениться? Иветта, Лизетта, Жанетта, Жоржетта, ах! полковник Соболев, прощайте, женюсь, женюсь, какие могут быть игрушки… Если жениться, то на Маринке. Только она не согласится, потому как у меня ни кола ни двора… Прогулялся, пообедал, растянулся на диване. Позвонить Гене? Вчера он был живой, но это было вчера. Нет, с какой стати я ему буду звонить?! Я же просто пошутил. Ничего сверхъестественного не произошло, не происходит и произойти не может. Чушь какая!

Ну так позвони и убедись, что чушь. А если все же… Как Марина рассказывала? И сказать вслух: «Форзи, заберите меня», – глупо, и промолчать – глупо; раз уж такая мысль посетила, получается, будто молчишь из страха. Так что глупей – отныне и во веки вечные ежечасно справляться о Генкином здоровье или притвориться перед самим собой, что не боишься?

Который день сердце покалывает. Это только с виду мне все те же двадцать, а внутренним органам, небось, за пятьдесят. Три года на коксе. Шесть лет с алкоголем. Не то что о спорте – о физзарядке давно забыл, только знаю на диване валяться. Напрасно пытался отвлечься от мыслей о Геныче. Не удержался – позвонил. Домашний не отвечает, это ясно, мужик на работе. Мобильный молчит, тоже ничего особенного в этом нет. А рабочий все занят и занят. Хватит глупить. Лучше поинтересуюсь у Олега, не нашлась ли Таня.

…Выяснил: до сих пор ни слуху о ней ни духу! А Олег наш снова пьян. Угрызениями совести мучается или празднует освобождение от семейных уз? В последний раз попробую Генке на работу позвонить. Самое мерзкое, что в каком-то дальнем уголочке сознания хочется, чтобы он… чтоб убедиться в своем тайном могуществе…

Геннадий не приходил сегодня, оказывается… Ну, загулял. Ну, запил. Ну мало ли что! Решил с бывшей женой помириться и уехал!

Седой сказал, останется только один – это значит, что вслед за Геной я должен и других… Нет, Генка просто запил, загулял! И что я так дергаюсь от дверного звонка?

Лампочка на площадке опять перегорела. Привалившись плечом к стене возле дверного косяка, стоял маленький, тонкий парнишка – в темноте белели кроссовки и кепка. Фигурка отделилась от стены и ступила на порог, ворча:

– Ну и подъезд! Какой-то свинюшник. Натуральные питекантропы…

Марина скинула мне на руки бесформенную куртку, не глядя, швырнула кепку – та упала точно на рожок вешалки, покачалась, как мяч в волейбольной корзине, и повисла.

– Скажи, друг мой! – начал я с места в карьер, – ты бы не могла выйти за меня замуж?

– Зачем это, друг мой? – Она рассеянно прошлась вдоль книжных полок взад-вперед, провела пальцем по корешкам, обнаружила пыль и скорчила досадливую гримаску.

– Я одинокий, как… как больной волк. Случись что – меня даже похоронить некому.

– Больной волк звучит уже лучше, чем загнанная лошадь, – заметила она. – И значительно ближе к истине. Иван, ведь если твое тело умрет – ты будешь далеко отсюда, во всяком случае, так Лешка утверждает. Какая тебе разница, похоронят ли тебя в здешней реальности или нет?

– Ну, как-то приличнее… – вздохнул я. – Так ты не согласна?

– Я подумаю…

Она встала на цыпочки, пытаясь достать что-то с верхней полки, короткий свитер задрался, открывая спину с глубочайшей ложбинкой. Какая хрупкая! Косточки бедер спереди выдаются, даже когда она стоит. Трогательные косточки. Моя Кармен! Не нравится мне этот генерал. Я как собака на сене… Навязчивые образы собак и генералов преследуют меня, о чем бы я ни думал. Не свидетельствует ли это о легком психическом расстройстве?

– Послушай, Мусенька, – сказал я, – вот если бы ты все-таки стала играть в эту игру… и надо было бы соперников по одному ликвидировать – в каком порядке бы ты от нас избавлялась?

– Иван, я не хочу это даже гипотетически обсуждать.

– Маринка, прошу тебя, скажи.

– Зануда чертов! Ну, хорошо. Учти, я говорю с точки зрения

симпатий-антипатий, а не тактики-стратегии или справедливости-несправедливос# ти. Первым я бы убрала Геныча.

– За что? – сердце мое тяжело екнуло.

– Да ни за что, – покусав губы, сказала Марина. – Просто других жальче. Потом Олега – меня бесит, как он с Татьяной поступает. Потом саму Таньку, уж больно от нее много бесполезных эмоций. Потом Лизу.

– Почему Лизу? – спросил я.

– Потому что дальше мне трудно выбрать… Тебя грохнуть или Лешку? Не знаю. С тобой мы ближе, откровеннее, будто с детства знакомы; с тобой мы похожи, оба изломанные и с тараканами в голове. Он мне за другое нравится, он относительно правильный, хоть и не без заморочек, относительно невинный, с ним я про многие вещи никогда не стану говорить, как с тобой. Он классный. Только не бойся, не собираюсь тебе дорожку переходить…

– Муся, послушай… Когда мы с тобой только познакомились и рассказывали друг другу о своем темном прошлом, ты в два счета разоблачила мое вранье. Но сама ведь тоже лгала? Только я не такой умный, не могу определить, что именно не так было в твоей истории.

Марина потянулась и закусила нижнюю губу. На лице ее не было неудовольствия.

– Как и ты, всех персонажей ролями поменяла! Я говорила про интеллигентного сутенера, так вот: на самом деле я была не «работницей» его, а женой. А рэкетир Серега – моим любовником. Он мужа моего убил.

– Ты заказала?

– Да. И было это не в Москве, а раньше, на малой родине. Потом я не захотела там оставаться и уехала… Покинул он свое селенье, где окровавленная тень…

– А психоаналитик тогда кто?

– Один из моих нынешних приятелей. Умный дядя. Он говорит, когда у человека в прошлом имеется неприятная, темная история, которую не хочется вспоминать даже наедине с собой, человек этот постоянно придумывает взамен нее другие бредни. Таким образом происходит замещение, вытеснение или что-то в этом роде.

– Постой, Маринка! – вспомнил я. – А как же… если муж твой умер – где же ваши дети?!

– Дети? – переспросила она с удивленным выражением. – Какие дети?

Я понял, что дальнейшие расспросы ни к чему ни приведут. Наверняка сейчас мне скормили очередную душещипательную сказку, а правды о жизни своего друга я не узнаю никогда. Да и хочу ли я ее знать, на кой она мне, правда-то?

– А ты почему не хочешь сыграть в нашу телеигру? – спросила она. – Ведь деньги!

– Не люблю, когда в мою жизнь влазят, – ответил я.

– А в принципе как ты относишься к подобным играм?

– – Никак не отношусь. Изредка смотрел. Скучно. Я вообще не люблю телевизор.

– А я их ненавижу…

– Почему ненавидишь? – спросил я с недоумением. – Что тебе до них? Одно дело – наш случай: насильно включили в какие-то списки, этого твоя свободолюбивая душа не может вынести. А когда люди сами приходят играть, по своей воле? Ведь «мочить» – это просто выражение, не корову же проигрывают! Если человек захотел участвовать – он знал, на что идет.