Моё большое маленькое Я - Фабио Воло

«Это был незабываемый для меня день» — такими словами заканчивалась ее записка.

В тот вечер, когда я пригласил Софи на ужин, она была очень разговорчивой, возможно под влиянием выпитого вина. Мы поболтали обо всем понемногу, а потом она начала рассказывать мне о своей семье, главным образом о своем отце, которому приходилось часто разъезжать по разным странам, по крайней мере, когда она была ребенком.

— Он все время был в разъездах, его волновала чужая боль, и ему никогда не хватало времени на то, чтобы успокоить мою боль, я вечно была у него на втором месте.

— А что с тобой было, — спросил я, — ты чем-то болела?

— Нет, ничем, просто мне хотелось проводить с ним больше времени. Чего я только ни делала, чтобы привлечь его внимание. Когда я принимала важное решение, я всегда думала не о себе, а о своем отце. Я хотела, чтобы он гордился мной. Прежде чем согласиться на какое-либо предложение или отказаться, я всегда старалась понять, какой выбор больше понравится ему, но все мои усилия оставались напрасными. Так я получила диплом врача, который был мне, в общем-то, совершенно не нужен. Думаю, что я выбрала медицину, потому что мой отец был врачом, а педиатрией занялась из-за того, что мне хотелось лечить всех детей, в надежде излечить девочку, которой я когда-то была. Я собиралась выйти замуж, все уже было готово к свадьбе. К счастью, я вовремя остановилась. Мой поступок сильно огорчил родственников и знакомых, и прежде всего оскорбил моего бывшего жениха, почти мужа. Сразу после этого я уехала из Парижа и через некоторое время попала сюда. Прошло время, и, знаешь, я поняла, почему мне хотелось выйти замуж, что меня подталкивало к замужеству. Я догадалась, что меня сильнее всего волновала сама картина дня бракосочетания, мне хотелось лично пережить это событие, меня больше увлекала сама мысль о предстоящей свадьбе, чем вполне реальное замужество. Я хотела, чтобы и в моей жизни произошло это радостное событие, я грезила свадебными нарядами и сценой торжественной клятвы в вечной верности, но мой порыв быстро остудили обед и несколько совместных завтраков в нашем доме. Стоп. Мне еще повезло, что все так закончилось.

Софи замолчала, а через пару секунд снова заговорила:

— Я научилась не обращать внимания на мнение своего отца, хотя это не совсем так, потому что мне все-таки досадно, когда он не одобряет моих поступков. Мне жаль, что он меня не понимает, но его отношение к моим планам уже не заставит меня изменить свое решение… Сейчас я была бы врачом-педиатром, жила бы с мужем в загородном доме, у меня наверняка были бы двое детишек и собака. Просто воплощенная мечта из рекламного ролика…

— Мой папа — несчастный человек, — продолжила Софи после короткой паузы, — он настолько не умеет владеть своими чувствами, что порой даже вызывает умиление. Его все уважают, но дома он ни разу не сумел сказать простое, ласковое «я тебя люблю». Поэтому он и женился на такой женщине, как моя мама. Она холодна, как ледышка, к тому же у нее чрезмерно развито чувство порядка и дисциплины. Она дочь генерала. Когда мы готовились к свадьбе, казалось, что замуж выходила она. Она уже все приготовила. Вместе с отцом они составляли прекрасную пару.

— В каком смысле она уже все приготовила? Ты что, передумала в последнюю минуту? Уже перед самой свадьбой?

— За неделю до свадьбы, — ответила она. — Даже не знаю, как я решилась на такой шаг… видно, от отчаяния. Оно и помогло мне отыскать среди всей этой путаницы и суматохи единственную трезвую мысль.

Пока Софи рассказывала мне о своем отце, я заметил, что у него было много общего с моим отцом. Мне тоже хотелось проводить с ним больше времени, и наверняка мой отец тоже совершенно не умел владеть своими чувствами.

— В детстве мне грех было жаловаться, я росла в богатой семье. В доме меня почти насильно заставляли чувствовать себя счастливой и не забывать, что есть дети, которым живется хуже, чем мне. Все было так, словно я просила стакан простой воды, а мне каждый раз приносили бокал дорогого шампанского. И многие годы мне казалось, что я живу неправильно, непонятно почему недовольна своей жизнью, что я избалована и, вообще, родилась какой-то не такой. А мне просто-напросто был нужен стакан обыкновенной воды. Я не просила шампанского, это они подсовывали мне бокал с вином, потому что не знали, как обычной водой смыть свое чувство вины, свою эмоциональную черствость и неумение общаться со мной… К тому же моя мать во всем была само совершенство, — добавила Софи. — Она была красива, умна, элегантна. Она решила, что я никогда не смогу встать на ее уровень.

Казалось, что Софи не столько разговаривала со мной, сколько хотела выговориться. Слова лились из нее рекой, и я не мешал ей и не перебивал ее. В ее словах не слышалось раздражения или злости, наоборот, Софи оставалась очень спокойной, и казалось, что она рассказывала не о себе, а о другом человеке.

Вечером я проводил ее домой и, вернувшись в гостиницу, сел писать. Но в тот вечер я не стал писать продолжение книги. Меня переполняли воспоминания, вызванные рассказом Софи, и я начал писать письмо своему отцу. Я уже давно собирался написать ему, но никак не мог собраться с мыслями. В тот вечер обстоятельства сложились в мою пользу.

Привет, папа, как ты себя чувствуешь? Я сел писать тебе письмо и понял, что раньше я никогда тебе не писал. Точнее, я никогда не писал тебе, став взрослым, потому что в школе, накануне «дня отца», нас заставляли писать открытки со словами: «Поздравляю, папа, я тебя очень люблю».

Меня уже давно не было дома, вот я и решил черкнуть тебе пару строк и рассказать, как идут мои дела.

В моей жизни произошло много перемен, и это письмо тоже стало следствием происшедших во мне изменений.

До чего же трудно писать тебе, папа. Я даже не представлял себе этого. Я еще ничего не успел тебе рассказать, а мне кажется, что страница уже вся исписана. Я мог бы в первой строчке написать «я люблю тебя», как мы это делали в школе, но не думаю, чтобы это была блестящая идея. Мы и так знаем, что я люблю тебя.

В последнее время мы мало разговаривали. Нам это давалось с трудом. Жизнь послала нам серьезные испытания, и, вероятно, некоторые из них оказались слишком тяжелыми и для тебя, и для меня. Чтобы жить дальше, нам пришлось уйти в глухую защиту. Ты, прячась от боли, закрылся, как в раковине, в своем горе и одиночестве и оставил меня снаружи. Ты никогда больше не раскрыл мне своего сердца, не согрел меня своей теплотой. И я провел свою жизнь в одиночестве, я стоял у двери, за которой томилось твое горе, и не осмеливался постучаться, чтобы ты впустил меня к себе и позволил мне быть рядом с тобой. Я мечтал быть рядом с тобой, но ты отгораживался от меня. Ты, папа, так и не открыл мне дверь, ты, вероятно, даже не слышал моего крика и моего плача. Ты сделал вид, что ничего не слышишь. Я ненавидел тебя за это, за то, что ты никогда не мог выслушать меня и понять. Ты ни разу не заглянул мне в глаза. Тебя никогда не интересовало, кто я такой на самом деле. Я даже больше тебе скажу: иногда я думал, что скорее бы выбрал, чтобы умер ты, а не мама. Но, возможно, и ты думал о том же самом. Прежде всего я ненавидел тебя за то, что ты сам никогда не боролся за свое счастье. Ты дал мне несчастливого отца. И это мешало быть счастливым мне, потому что я считал, что мое счастье станет предательством, заставит меня чувствовать свою вину перед тобой и еще больше отдалит меня от тебя. Заставит меня ощутить себя не таким, как ты, человеком. Так и не сумев сделать тебя счастливым, я стал понемногу разделять твое несчастье. Но при этом я все время бродил вокруг стен твоего равнодушия. Мне казалось, что я могу помочь тебе, облегчить твою жизнь. Я отказывался от своего счастья и тешил себя иллюзиями, что так принесу тебе пользу. Как будто ты не будешь чувствовать себя таким одиноким, если плохо будет нам обоим. Мне казалось, что если я буду несчастным, то это приблизит меня к тебе.

Когда я ушел из дому, ты дал мне понять, что я предатель. Неужели тебе даже в голову не приходило помочь мне стать взрослым мужчиной?

К тому же ты никогда не допускал серьезных разговоров между нами. Мы не делились нашими мыслями, не обменивались мнениями. С тобой это было просто невозможно, потому что ты, как все убежденные сторонники одной, неоспоримой для них идеи, выстроил баррикады из своих убеждений и любую дискуссию или спор превращал в обыкновенную стычку.

В последнее время я много думал о своей жизни, мои представления о мире стали более ясными. Я стал другим, словно снес ветхий дом и на его месте поставил новый. Я не мог жить дальше, только подпирая покосившиеся стены и меняя сгнившие доски. Я должен был снести все и выстроить свой дом заново, начиная с фундамента. Кое-что я все же сохранил, не все в доме годилось только на то, чтобы оказаться на свалке. Для меня было важно понять, что я не должен беспрестанно корить себя, но прежде всего я понял, что хочу быть счастливым. Мне стало ясно, что я всегда думал о счастье, но никогда не осмеливался желать его для себя, никогда в действительности не искал своего счастья. Мне казалось, что я его не заслуживаю. Как когда-то я думал, что не заслуживаю твоей ласки и теплоты, которыми ты обделил меня. Но теперь я знаю, что достоин самого безграничного счастья. Я осознал это, потому что, в какой-то мере, освободился от тебя. Не принимай эти мои слова за всплеск гнева, осуждение и тем более обвинение. Я хорошо знаю твою жизнь, мне известно, что ты скорее жертва, чем палач. Твои родители и братья научили тебя быть жестким и черствым, чтобы выстоять в борьбе за жизнь. А если оглянуться назад, то, возможно, окажется, что то же самое случилось у дедушки с прадедушкой, у прадедушки с его отцом и так далее до бесконечности. Я пишу тебе это письмо также для того, чтобы оборвать порочную цепь.