Наваждение Монгола (СИ) - Гур Анна

– Ешь, невеста.

Беру вилку на автомате и отвожу взгляд, смотрю на новые для меня блюда и решаю уйти от давящего молчания к трапезе, чтобы только не смотреть на мужчину, о котором я не знаю ровным счетом ничего и который рушит все мои предположения относительно его персоны.

Так и хочется спросить: «Кто же ты, Монгол?».

Но он опережает меня, когда делает глоток воды и, слегка откинувшись на высокую спинку стула, задает неожиданный вопрос, хотя нет, скорее, приказ отдает:

– Расскажи мне о себе, Ярослава.

Заставляет поперхнуться, поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Монголом, он смотрит пристально, даже не скрывая своего мужского интереса. Скользит взглядом по моему лицу и опускает его к груди. Заставляет чувствовать себя обнаженной.

– Что вы хотите узнать?

Отвечаю робко и замолкаю, когда мужская рука зарывается в мои волосы, которые я скрутила в жгут на затылке, и чуть тянет, заставляя пряди рассыпаться по плечам.

– Ты определись уже, выкать мне до конца или все же лучше перейти на ты, учитывая, что мы успели познакомиться достаточно близко.

Прикусываю губу, Монгол выбивает из меня воздух одним лишь словом, которое произносит мягко, словно ласкающе, все еще не отнимает руки от моих волос.

– Что мне рассказать вам? – решаю гнуть свою линию и пятерня в волосах сжимается, заставляя корни натянуться.

– Скажем, почему согласилась стать невестой Айдарова? За сколько продалась?

В шоке смотрю в раскосые глаза мужчины, не успеваю уловить смену его настроения от вальяжно-расслабленного до агрессивно-наступательного. Монгол смотрит в упор, и я не выдерживаю его давления, опускаю свой взгляд на бокал с водой, ощущаю, насколько сильно у меня пересохло в горле.

Опять немного тянет меня за волосы, заставляя поднять глаза, которые уже наполнились слезами.

– Ты делаешь мне больно, Гун…

Стоит словам упасть с губ, как он резко отдергивает пальцы, словно сам забыл, какая сила сосредоточена в его руках.

Смотрит на меня, а я теряюсь, опускаю голову и рассматриваю восточные блюда.

– А что, если я не продавалась? – поднимаю подбородок, вскидываю бровь с вызовом.

– Я хочу услышать твою версию, Алаайа. Удиви меня.

Пальцы сжимают вилку с силой, так и тянет ткнуть ею Монгола за то, что он дезориентирует, заставляет испытывать сложные чувства. Но несмотря на весь свой запал, сама не знаю почему, я начинаю свое откровение, слова сами летят с губ.

– Сложно быть нелюбимой дочерью и чужой в собственном доме, Монгол. Особенно это тяжело, когда ты еще совсем ребенок…

Подается навстречу, правда, мимика его лица не меняется. Холодная заинтересованность. Только и всего.

– Тебя отдали на откуп, так как ты была нелюбимой дочерью? – приподнимает бровь, показывая, насколько скептически воспринял мои слова.

С ним не может быть легко. Не надеюсь, что поймет меня правильно, но все равно хочется все рассказать, поделиться своими мыслями хоть с кем-то.

И где-то в глубине души тлеет огонек надежды, что поверит мне, воспримет ситуацию с моей стороны.

– Не совсем так. Меня отдали Айдарову, потому что он выбрал именно меня. Любую бы отдали. Вернее, этот человек бы взял. Настасью, меня, даже Марину. Есть порода людей, которым закон не писан. Они делают, что считают нужным, отбирают то, что считают своим.

Уголки его губ ползут вверх в ухмылке.

– Я надеюсь, ты сейчас не про меня рассказываешь?

Трясет от избытка чувств. От его пренебрежительного тона.

– Нет. Просто в этом ты похож на Мурата.

Говорю в сердцах правду, совсем не ожидая той реакции, которую вызывают мои слова у Монгола.

Его глаза вспыхивают, губы сжимаются в суровую линию. Желваки ходуном ходят на скулах, и у меня рождается твердая уверенность, что мои слова он воспринял как оскорбление.

– У тебя слишком длинный язык.

– Я вижу своего похитителя именно таким. Это правда.

– У каждого она своя. Но мы говорим сейчас не обо мне. Я все еще хочу услышать твою историю. Ты рассказывала про нелюбимого ребенка, Ярослава.

 Воспоминания приносят грусть.

– Нелюбимый ребенок, – тяну губы в улыбке и начинаю играть с салфеткой, опускаю взгляд, внимательно рассматривая мелкие пупырышки.

– Так было не всегда. Я еще помню те времена, когда все было иначе. Папа любил меня, души не чаял в маме, в нас. Я помню ярким кадром из детства, как он кружил меня, подняв к самому потолку, и наш заливистый смех разлетался по всему дому. Я была беззаботным ребенком, даже чутка разбалованным. Но в один день все изменилось.

Отрываю взгляд от убитой в моих руках салфетки и смотрю в раскосые глаза, все такие же холодные и отстраненные.

– Смерть близкого тяжелое испытание и каждый справляется с этим так, как может…

Глава 17

Смотрит на меня долго, не моргает даже, и в глубине его янтарных глаз мерцают отголоски каких-то чувств. Я бы и рада понять, что именно сейчас думает Монгол, но он как закрытая книга, спрятанная под бетонную плиту.

В горле пересыхает, беру хрустальный стакан, делаю маленький глоток, но рука дрожит и кромка ударяется о зубы, наглядно демонстрируя мужчине, насколько тяжело дается мне это откровение.

– Моя жизнь изменилась, когда мама заболела. Я была маленькой и ничего особо не понимала. Мне казалось, что все это временно, очередной грипп. Дети часто болеют и воспринимают это все легко.

Я бегала к ней в комнату и поначалу мама укладывала меня рядом и рассказывала сказки, а я до сих пор помню ее запах. Она пахла малиной и имбирем, а может, это из-за того, что она пила чай с домашним вареньем, которое сама летом и готовила.

По мере того, как рассказываю, маленькие капельки падают на руки, и механически протерев кожу, я понимаю, что плачу.

– Но лучше ей не становилось, а однажды меня перестали к ней пускать.

Беру нож в руки, рассматриваю, как поблескивает столовое серебро, сжимаю прибор в пальцах до побелевших костяшек.

– Мама угасла быстро, на глазах.

Поднимаю глаза на Монгола, который снисходительно смотрит на оружие в моей руке. Для него это зубочистка и как бы я ни хотела воспользоваться этим ножом, я все же трусиха и не смогу. Мы оба это знаем.

– Это был не грипп. В наш дом зачастили люди, разные, это были врачи, затем отец возил маму по клиникам, но никто не понимал что с ней, а потом сказали, что ей осталось недолго.

– Прекрати, – бескомпромиссный голос и желтые глаза вспыхивают, а мои наполняются слезами.

Смотрю на протянутую ладонь Гуна, изучаю линии, резкие, рваные. Говорят, по ладони человека можно сказать о нем многое, вплоть до предсказания его будущего, но у меня четкое ощущение, что этот мужчина сам кует свою судьбу.

– Отдай мне нож.

Опять приказывает, а я небрежно выполняю, тяну руку и у меня дух захватывает, когда сильные пальцы обхватывают мое запястье, столовый прибор со звоном падает на тарелку, а Монгол дергает меня к себе, заставляет слететь со стула и упасть на его крепкое тело…

– Ох…

Слетает с губ, и я чувствую под рукой мощную грудную клетку мужчины, сердце, что отбивает тяжелый ровный ритм.

Он весь словно резонирует непоколебимостью, силой и я цепенею в его руках, натягиваюсь струной, готовой лопнуть в любую секунду.

Смотрю в тигриные раскосые глаза и словно перестаю существовать на мгновения, окунаясь в его дикую необузданную энергетику.

Проводит пальцем по моей щеке, стирает влагу и запускает руку в мои волосы, тянет за прядку.

– Алаайа…

Выдохом и я спрашиваю робко:

– Что это означает? Это ведь обращение?

Растягивает губы в улыбке. И в этот раз это не оскал и не скупая ухмылка, а в Монголе чувствуется что-то мягкое. И в то же время он словно присматривается ко мне, пытается понять до конца кто перед ним.

– Ты слишком любопытна, невеста. Это просто слово.

– И почему мне кажется, что ты утаиваешь что-то, недоговариваешь? Оно что-то значит, Гун?