Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. - Константин Радов

Теоретически дальнейшие действия представлялось совершенно очевидными. В Гааге, всего лишь в дюжине лье от Амстердама, пребывали дипломаты нужных мне государств. Следовало просто поехать и переговорить с ними по очереди, спросить каждого о возможности получения аудиенции у его государя и попросить рекомендательные письма, но меня охватила непонятная робость перед высокопоставленными персонами. То ли я слишком много обращался среди простолюдинов, то ли слишком много бегал от французских жандармов и английских моряков, однако какая-то холопская боязнь прокралась в душу. Прежде, когда нам с наставником случалось заниматься устройством фейерверков, у меня не вызывали ни малейшего смущения ни самые родовитые аристократы, ни даже особы королевской крови, теперь же высокомерное пренебрежение представлялось единственным возможным ответом со стороны послов. Я ощущал себя бесконечно чуждым этим важным господам и казался сам себе ряженым в напудренном парике и дорогом камзоле от лондонского портного.

Повод отложить решающие визиты долго искать не пришлось: трактат о полете пушечных ядер печатался в одной из амстердамских типографий. Чтобы набрать полсотни страниц латинского текста и сделать пару гравюр на меди, требовалось две или три недели. Я надеялся, что книга даст мне дополнительный вес в переговорах, прибавит спокойствия и уверенности в себе, а свободное время решил использовать для сбора дополнительных сведений о войне на севере и странах, в ней участвующих. Особенно живописные анекдоты привелось выслушать о русском царе от жителей пригородного селения Заандам. Вырисовывалась странная, но скорее симпатичная фигура. Его жадное любопытство к ремеслам и наукам плохо вязалось с рисуемым недоброжелателями образом жестокого полубезумного варвара. В дополнение к рассказам о Московии один из корабельных мастеров сообщил, что царский посол как раз привез в Амстердам новых учеников и гостит у бургомистра Витзена.

Это сильно облегчало мою задачу. Разузнав все подробности, я обосновался в пивной, куда заходили по вечерам молодые русские, и непринужденно свел с ними знакомство. По-голландски эти ребята говорили еще хуже меня, однако один из них мог сносно объясняться на латыни, а прочим помогали жестикуляция и пиво. Я с интересом выслушал историю, как они плыли от Архангельска вокруг Норвегии, как почти у цели их захватили и дочиста ограбили дюнкеркские приватиры, в ответ поделился некоторыми своими приключениями и между делом упомянул, что ищу службу и не прочь побеседовать с послом.

— Нет ничего проще: пошли прямо сейчас!

Кажется, пугавшая меня чопорность важных дипломатов была просто плодом моего воображения. Вместе с юношей, разумевшим латынь, мы самым бесцеремонным образом постучались в дом бургомистра и сообщили, что хотим видеть русского посла. Не прошло и пяти минут, как я был ему представлен и приглашен к столу!

Андрей Артамонович Матвеев, человек средних лет, приятной внешности, умный и любезный, прекрасно умел найти верный тон с кем угодно, от короля до простолюдина. С ним хотелось быть откровенным, и я честно изложил (без лишних подробностей) весь свой послужной список. Стоило только назваться учеником человека, заведовавшего пороховым делом в Венеции, а затем во французском королевском арсенале, как степень его внимания отчетливо повысилась. Собеседник менее восприимчивый мог бы сего не заметить через обычную доброжелательность, но я был сосредоточен и почувствовал, что с каждой новой страницей моего жизненного опыта заинтересованность посла возрастает. Это ободрило меня до такой степени, чтобы открыть карты почти полностью:

— Я могу предложить несколько важных улучшений в пороховом и оружейном деле, которые доселе совершенно неизвестны в Европе, и считаю себя способным на большее, нежели должность простого офицера линейных войск.

— Тогда вы изберете благую часть, вступив в русскую службу. Государь умеет ценить знания и таланты, и по справедливости вознаграждает заслуги.

— Мне бы хотелось лично представить Его Величеству упомянутые улучшения и, прежде вступления, обсудить кондиции.

— Не вижу препятствий. Великий Государь имеет правило знакомиться с каждым иностранным офицером, желающим служить ему.

Все складывалось как нельзя лучше. В любой из крупных европейских стран желание субалтерн-офицера побеседовать с монархом сочли бы претензией непомерной, русский же посол и бровью не повел. Более того — высочайшая аудиенция, которой я предполагал добиваться чрезвычайными усилиями и с сомнительной надеждой, в России оказалась просто обязательна! А судя по рассказам о царе Петре как враге всяческих церемоний, она не могла быть пустой формальностью, исключающей разговор о военных инвенциях. Единственные сомнения, еще у меня оставшиеся, касались соблюдения правил чести, и я откровенно спросил об этом Матвеева.

— Дуэли, как и везде, запрещены. Что касается остального…

Он что-то сказал по-русски одному из своих слуг, и через минуту передо мной лежал листок, на нескольких языках обещавший европейским офицерам на русской службе достойное жалованье и соблюдение всех прав благородного сословия, как принято в прочих христианских странах.

— Возьмите. Это распубликовано от имени и по прямому указу Его Царского Величества, и может считаться собственными словами Государя.

Дух противоречия подвигнул меня напомнить о тех случаях, когда собственная рука царя нарушала его собственное слово. Если бы Матвеев ответил чистосердечно, как благородный человек частного звания: мол, государь вспыльчив, а варварские обычаи изжить можно и должно, но не единым днем, — я бы, наверно, тут же, не выходя из-за стола, спросил у него подорожную в Москву. Но он показал себя дипломатом, и мне захотелось быть ему достойным соперником в умении блюсти собственные интересы. Витиевато поблагодарив посла за разъяснения и попросив рекомендательные письма, я обсудил с ним также удобства и трудности разных путей в Россию. Он советовал добираться морем через новопостроенный порт в отбитом у шведов устье Невы, куда с прошлого года начали заходить голландские и английские суда.

Примерно через месяц после этого разговора я сошел на берег в Стокгольме.

Беседа с Матвеевым добавила мне достаточно самоуверенности, чтобы отправиться в Гаагу с намерением устроить послам такой же примерно торг, как полугодом раньше — амстердамским ювелирам. Однако саксонские дипломаты, представлявшие заодно Речь Посполитую, не горели желанием покровительствовать безместным офицерам и умели дать отповедь этим "попрошайкам, почитающим себя равными принцу Савойскому", как изволил выразиться надутый беспримерной спесью секретарь посольства. Шведы показали больше любезности, так что появилась возможность выбирать между непримиримыми противниками. Симпатии мои склонялись на сторону России, но более высокая цивилизованность говорила в пользу Швеции. Я имел твердое намерение в столь важном деле не давать воли чувствам, а руководствоваться исключительно расчетом. Желательно было посетить обе страны прежде, чем сделать окончательный выбор.