Его уже не ждали - Златослава Каменкович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Богдан Ясень, потрясенный вероломством Мариана Лучевского, пригорюнившись, молчал.
— Чего молчишь? — вывел его из оцепенения Любомир Кинаш.
— Чего не ждал — того не ждал.
— Стахур же сразу сказал, — вырвалось у Любомира.
— Я не верил… — Богдан большими жилистыми руками закрыл лицо и застонал, как от нестерпимой боли. — Лучевский… Ты только подумай, Иване!.. Инспектор приводил мне десятки фактов, о которых знали лишь я да Лучевский…
Сомнения исчезли.
— Пока не поздно — надо предупредить наших, что Мариан Лучевский — провокатор и предатель! — решительно сказал Стахур.
Ему никто не возразил.
Тем временем Мариан Лучевский, даже не предполагая, что над ним нависли грозовые тучи, мирно беседовал с соседями по камере — закоренелыми уголовниками.
— Так вы же во много раз честнее, чем те, кто вас сюда заточил! — горячо убеждал Мариан. — Вот ты, например, Туз, — обратился он к парню с добродушным лицом, — или вы, Ямар, — он тронул за плечо пожилого человека, совсем не похожего на вора. — Скажите, разве вы начали воровать от хорошей жизни? Или воровством думали разбогатеть и открыть текущий счет в банке? Нет! Вы вынуждены воровать, чтобы не умереть с голоду. А те, что вас бросили сюда, они и есть настоящие воры, грабители, убийцы!
— Видишь, Шармант, выходит, барон Раух больший атаман, чем ты! — бросил кто-то хриплым голосом.
— Братва! — крикнул другой. — Давайте вылезем отсюда — и в малину барона!
Грянул взрыв хохота, посыпались шутки вперемежку с бранью.
За два дня пребывания в камере Мариан Лучевский сумел завоевать симпатию тех, к кому могло дойти человеческое слово. Правда, таких здесь было меньшинство — ведь в семнадцатую камеру сажали исключительно бандитов и убийц.
Атаман, по кличке Шармант, великан с незаурядной физической силой, считался в камере полновластным диктатором, а Туз и Ямар — прислужниками и выполняли все его прихоти.
Шармант слушал, слушал Мариана Лучевского и вдруг, рассвирепев, процедил сквозь зубы:
— Заткни гавра![37] Вора не сделаешь политическим, он политики не признает, ты лучше вот…
Прерывистый стук в стенку прервал атамана. Все умолкли, прислушиваясь. Прислушался и Мариан Лучевский, хотя не знал языка тюремного «телеграфа».
Внезапно он увидел, что взгляды всех устремлены на него. Чем вызвано это всеобщее внимание к его, Мариана, личности? Переводил вопросительный взгляд с одного лица на другое. Но все смотрели холодно, враждебно.
Стук прекратился.
— Что такое? — наконец спросил Лучевский у стоящего рядом Ямара. Тот хотел ответить, но, робко взглянув на атамана, весь как-то съежился, втянул голову в плечи и отошел.
— Гунцвот![38] — вспыхнул Шармант и отвернулся от Лучевского.
И до самого отбоя никто даже не взглянул в сторону Мариана.
«Что случилось? — недоумевал Мариан. — Почему Ямар и Туз, которые две ночи подряд спали со мной рядом на нижних нарах, улеглись на полу под дверью? Может, атаман боится, что я из них политических сделаю?» — усмехнулся Лучевский, укладываясь спать.
Сквозь сон он смутно расслышал:
— Задушить гада и повесить на оконной решетке…
У человека с чистой совестью сон крепок, и Лучевский уснул, не придав значения услышанному. Да и мог ли он знать, что бандиты вынесли ему смертный приговор? Мог ли знать, что это был один из методов Вайцеля избавляться от опасных политических узников?
Утро следующего дня ознаменовалось в тюрьме двумя событиями.
«Телеграф» разнес по всем камерам весть, что якобы доктор-гипнотизер из девятнадцатой камеры загипнотизировал подсунутого ему тайняка, и тот, выскочив из камеры во время раздачи кофе, помчался по коридору, истерически выкрикивая: «Я собака! Я собака!»
Надзиратели в первую минуту растерялись, но, сообразив, что арестант из девятнадцатой спятил, бросились его ловить.
На шум прибежал комиссар тюрьмы Кранц. Захарчук бросился на него.
Надзиратели едва оттащили сумасшедшего от своего не на шутку разъяренного начальника и снова водворили узника в камеру.
Ненависть к провокаторам и агентам полиции была настолько велика, что никто из заключенных не усомнился в возможности такого превращения, а наоборот, этот анекдот, переходя из камеры в камеру, обрастал новыми деталями и подробностями. Доктор-гипнотизер стал героем дня.
Хохот гремел во всех камерах.
Смеялись и в камере сорок один «А». Только один Стахур был мрачен.
Еще не утихло веселье, как «телеграф» снова принес лаконичное известие:
«Повесился сыпак Мариан Лучевский».
Веселое настроение не омрачилось. Узники острили:
— Сегодня — день казни тайняков и сыпаков!
— Комиссар тюрьмы объявит сегодняшний день днем национального траура…
— Собаке — собачья смерть! — сплюнул Степан.
— Поздно в нем совесть пробудилась, — отозвался Любомир.
— Казнил себя своим судом, — сурово проговорил Иван.
Ранняя весна во Львове чаще всего неприветлива. Тучи опускаются настолько низко, что остроконечные крыши домов, башни и шпили костелов тонут в густом тумане, а Святоюрский собор на горе вовсе исчезает во мгле.
Как озлобленное живое существо, по узким неровным улицам носится ветер, срывая котелки и цилиндры с прохожих, пронизывает холодом нищих, едва прикрытых жалкими лохмотьями, грохочет железными вывесками, раскачивает огромные ключи, повешенные у входов в слесарные мастерские, или деревянные сапоги и башмаки около дверей сапожных мастерских и магазинов.
Бывает, что целыми днями льет дождь. И хотя обитатели подвалов радуются весне, как празднику, в такие дни они проклинают ее, спасая имущество от наводнения, а детей от простуды.
Приют им дают соседи на чердаках и в каморках. Ведь у тех. кто живет в удобных, комфортабельных «покоях» между подвалом и чердаком, беднота редко находит сочувствие и помощь.
В один из таких дождливых мартовских дней Ивана Сокола выпустили из тюрьмы.
Вайцель упорно пытался найти связь между деятельностью социалистов и пожаром на нефтяном промысле барона Рауха и Калиновского. Он лелеял надежду, что ему непременно удастся установить связь, и тогда неизбежен новый громкий процесс, а вслед за ним — заключение Ивана Сокола и его сообщников.
Закинутые Вайцелем сети не принесли желаемого. И он вынужден был отказаться от бредовой мысли обвинить социалистов в причастности к бориславскому пожару.
Вскоре за Иваном Соколом освободили Степана Стахура, Богдана Ясеня, Любомира Кинаша и остальных бориславских рабочих, кроме Андрея Большака. Его осудили на три года, и он умер в тюрьме.
Глава двадцатая
ВЕРНАЯ МЕЧТЕ ЯРОСЛАВА
Вайцель вызвал к себе агента, задержавшего доктора чеха, и раздраженно сказал:
— Фантазия — дар божий, но не следует злоупотреблять ею. Вы рискуете прослыть глупцом!
В тот же день из-за отсутствия доказательств для обвинения доктора Ванека выпустили из тюрьмы.
Два месяца промучиться за решеткой! И надо же было попасть в одно купе с чиновником русского посольства, ехавшим из Вены в Киев! Попробуй угадать, что третий пассажир, немолодой австриец коммерсант, покоривший русского чиновника своей предупредительностью и деликатностью, умением использовать каждый случай, чтобы сделать своим спутникам приятное, окажется агентом тайной полиции!
В пути знакомства завязываются быстро, и соседи Ванека по купе не являлись исключением. Сразу между всеми тремя завязался оживленный разговор о лечении гипнозом, и пассажиры незаметно перешли к вопросу о бесправном положении славянских народов Балканского полуострова, о победе русских над турками.
Узнав, что доктор едет во Львов, русский чиновник начал всячески расхваливать этот красивый город, но пожалел, что там не протекает Днепр.
Доктор Ванек, не раз бывавший во Львове, не мог не согласиться, что река явилась бы украшением города.
После его слов «коммерсант» узрел в докторе «подозрительную» личность. Получив задание следить за русским чиновником до самой границы, «коммерсант» успел на перроне Львовского вокзала направить по следу доктора коллегу по ремеслу.
Это не ускользнуло от внимания Ванека. Ясно, сейчас нельзя являться по адресу, где он должен был забрать нелегальную литературу.
Пытаясь отвязаться от назойливого тайняка, Ванек зашел в многолюдное кафе. Но едва он успел заказать бутылку вина, как к его столику бесцеремонно подошел субъект, преследовавший Ванека. Отогнув лацкан своего пиджака и показав «орла»,[39] он приказал следовать за ним.
Так совершенно нелепо Ванек угодил в тюрьму, тогда как в Праге его ждали не только товарищи по борьбе, но и десятки пациентов.
