Солёный арбуз - Владимир Орлов

Он натянул перекрашенные солнцем, когда-то синие тренировочные брюки и аккуратно зашнуровал кеды. Пружиня, прыгая шумным коридором, сохранившим прохладу и сырость, он выскочил на улицу, под ели, под бьющее с неба солнце. Он чувствовал себя сильным, ощущал всем существом своим, телом своим брызжущую, безудержную радость. Фыркая, обливался холодной водой, тер мокрым полотенцем нагретую солнцем спину, языком и носом ловил ледяные струйки из ведра, боксировал и возился с орущими и хохочущими ребятами. Потом он снова стал разминаться один, сделал маховые движения и широким, упругим шагом побежал вокруг длинной коробки общежития и вдруг остановился резко.

За углом делал зарядку Николай. В руках у него были гантели, а на пне рядом лежал, поблескивая металлом, съежившийся эспандер. Ноги у Букваря сразу стали тяжелыми и приросли к траве. Он стоял в нерешительности и никак не мог понять, почему он не хочет подойти к Николаю. «Я ведь все решил вчера. Я же решил примириться. Главное — это сущность... — Потом он все же нашел спасительное: — Наверное, надо привыкнуть... Надо привыкнуть...»

Кешка, Спиркин и Виталий сидели за столом и, обжигаясь, пили горячий чай. Букварь подсел к ним и налил себе стакан.

— А где Ольга? — спросил Букварь. — Она устроилась к штукатурам? Кто-нибудь видел Ольгу?

— Нет, не видел, — буркнул Спиркин.

— Устроилась, — сказал Виталий, — в бригаду Самохиной. Вчера уже работала. Они делают клуб.

— Она грустная-грустная, — вздохнул Кешка, — все сидит у себя в комнате. Одна. Даже жалко...

Все замолчали, и Букварь понял, что он зря начал этот разговор. Он захотел успокоить ребят и рассказать им о вчерашних своих мыслях. Но он сказал тихо, шепотом:

— Надо будет сходить к Ольге...

Букварь взял кусок сахара, отпил глоток обжигающей, душистой воды и поднял глаза. Со стены, с фотографий, прибитых Кешкиным молотком, смотрели на него двое.

Слева — черноволосый, широколицый, в темной тужурке с петличками — улыбался Александр Кошурников. На трассе хорошо знали Кошурникова, знали все подробности его жизни и смерти, именем его назвали станцию. Кошурников погиб в сорок втором, там, за горами, у Казыра, шумливого и пенного кизирского брата. Он вел маленькую группу изыскателей саянской дороги, сам был третьим. В тайге, в сотнях километров от жилья, их застигла ранняя зима, набросала снег полутораметровым слоем. Их покинул проводник, у них кончилось продовольствие. Шли по бурелому и колоднику Каждый шаг — невероятное усилие. А сколько нужно было сделать шагов, чтобы выбраться из тайги! Табак пришлось заменить древесным мхом. Они промокли насквозь. Пожгли у костра одежду, а обсушиться не смогли. Падали от усталости, вставали и шли. Тащили материалы изысканий, образцы пород, все, что нужно было для новой дороги. Но Саяны стерегли. Последний плот схватил Казыр и бросил его под лед. Вместе с плотом ушел под лед один из изыскателей. Второй вмерз в лед в нескольких метрах от берега. У Кошурникова уже не было сил, и он не смог вытащить на берег тело товарища. Он выполз на снег. В дневнике его появилась последняя запись: «Очень тяжело. Голодный, мокрый, без огня, без пищи. Вероятно, сегодня замерзну...»

Весной саянские рыбаки нашли дневник Кошурникова с материалами экспедиции. Теперь парни и девчата шестидесятых годов строят его дорогу.

Справа на фотографии был Фидель. Букварь посмотрел в Кешкину сторону:

— Где это ты сумел достать?

— Ну! — сказал Кешка.

Пили чай, позвякивали алюминиевыми ложками о зеленоватые грани стаканов, думали о людях, смотревших на них со стены.

— Они, — сказал Виталий, — пробираясь по Казыру, ничего не знали о том, что происходит в мире. Они словно были на другой планете. А немцы стояли у Сталинграда, немцы могли взять Москву... Понимаете трагичность их положения? Но они шли... Значит, верили...

— Если что случится на Кубе, если снова они полезут, — заявил Кешка, — я проберусь к Фиделю...

— Так тебя туда и пустят!

— Ничего. Я уже бегал в Корею, когда там воевали. Меня поймали только в Улан-Удэ. На полдороге. Я был тогда совсем шкет. Глупый шкет...

— А я так и не решился, — вспомнил Букварь, — а собирался...

— Да, забыл. Вот, — сказал Кешка, — медовые пряники.

Легла на стол коробка, круглая, коричневая, похожая на берестяной короб. На крышке ее расходились кольца, как на срезе пня, и шли темно-коричневой вязью с красными, клюквенными каплями слова «Старая Москва». Пряники были мягкие, сладкие и пахли медом. Налили еще по стакану специально для пряников.

— Я из-за картинки их взял, — сказал Кешка, — мне картинка очень понравилась.

Он перевернул крышку берестяного короба. На тыльной стороне ее был небольшой прямоугольник. Зелеными, желтыми и красными пятнами он передавал картину Васнецова «Строят Москву».

— Это же типичное Кошурниково, — сказал Кешка.

Крышка поползла по рукам. На зеленом склоне холма под деревьями стояли рубленые дома. Бородатые мужики ставили квадратные срубы, спускавшиеся по холму. За холмом, до самого горизонта, толпились леса.

— Какое же это Кошурниково! — возмутился Спиркин. — Тут же церковь стоит и бояре шляются. Просто тут другая эпоха...

— Феодальной раздробленности... — подсказал Виталий.

— Просто ты дурак! Просто ты...

Кешкины губы вытянулись от обиды, он шумно прихлопнул коробку крышкой и поставил пряники на подоконник.

— Ладно, это все ерунда, — сказал Кешка. — Вы слыхали, что две баржи все-таки прорвались по Тубе в Курагино, доставили рельсы и два паровоза?

— Иди врать!

— Ну! Паровозики старенькие, маневровочные. Муромского завода. Для них собрали два звена, и теперь они стоят на насыпи.

— Надо бы съездить в Курагино.

— А чего ездить? Просто смотреть? Ерунда. Надо переходить в путеукладчики. В Курагине открываются курсы.

— Так уж необходимо стать путеукладчиками? — спросил Букварь.

— А ты хочешь всю жизнь вкалывать плотником?

— Я хочу стать архитектором.

Букварь замолчал, растерялся, он выдал свою самую сокровенную мечту Он пожалел, что не успел рассказать ребятам о Суздале, и теперь они могли не понять, почему он хочет стать архитектором.

— Я черчу прилично, — смутился Букварь, — рисую немножко...

— Ну и что? Архитектором ты еще успеешь стать, а путеукладчиком нужно быть именно сейчас!

Кешка и не думал смеяться над ним, просто он горячился, пытался убедить Букваря и ребят:

— Вы же не понимаете, что такое путеукладчики! Перед тобой насыпь, а позади тебя уже лежат рельсы и шпалы. Знаете, как пахнут шпалы? А потом первым прокатиться на паровозе по уложенным тобой рельсам! Представляете? Пыхтящий паровозик, украшенный цветами, плакатами, играет духовой оркестр, а мы все устроились на паровозе! Я, например, на подножке... Сплю и вижу!..

— Мы же не умеем, — сказал Спиркин.

— Я тебе объясняю: в Курагине открываются курсы. Потом можно попрактиковаться в Аскизе. Слыхали, сейчас набирают людей в Аскиз? Это за Абаканом. Меня и Николая уже соблазняли. Во вторник едут в Аскиз.

— Николай, кажется, собирается в Аскиз...

— Да, собирается, — подтвердил Виталий.

Для Кешки это было новостью. И для Букваря тоже. Он сказал, ни на кого не глядя, словно подумал вслух:

— Наверное, так будет лучше... Значит, во вторник...

Замолчали снова. Уже не хотели говорить ни о паровозах, ни о рельсах, ни об Аскизе. Кешка подошел к тумбочке, нагнулся и, гремя, стал вытаскивать принадлежности для бритья. Все следили за его движениями, словно это было очень интересно.

— Так как насчет кино? — спросил Спиркин.

— Я не пойду, — сказал Виталий.

— Могу только днем, — обернулся Кешка. — Вечером я отправлюсь на Тринадцатый.

— Давай на час сорок.

— Знаете что, — сказал Кешка, — у меня тут еще есть дела, идите вдвоем, я подойду. Только возьмите места где-нибудь в середине. У стен сыплется штукатурка.

Кешка поставил на тумбочку круглое зеркало, чуть согнувшись, мазал щеки пышной белой пеной, падавшей на пол ватными кусками, стоял освещенный солнцем, голый по пояс, коричневый, пел что-то, насвистывал. Букварь слушал Кешкино пение, видел, как ходят под загорелой кожей мускулы, и любовался широкой коричневой спиной.

— Да, — сказал Кешка, — там такая тетя Кланя торгует у входа семечками. Купите стакан. Только жареных...

31

На экран пустили радугу.

Радугу ловили глаза человека, шагавшего по миру Человек шел за солнцем.

Человек был очень маленький, спешил, иногда бежал, катил по асфальту впереди себя тонкое, быстрое кольцо. Он поверил в то, что можно, шагая за солнцем, обойти весь мир и вернуться домой с огненным, теплым шаром.

Он прошел за солнцем уже, наверное, весь Кишинев.

У него были стеклышки разных цветов, он бежал и по очереди подносил к глазам стеклышки, и Кишинев становился то красным, то зеленым, то оранжевым. И солнце было то красным, то зеленым, то оранжевым.