Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) - Юрий Алкин

Уде сидя на простом стуле, который оказался неожиданно удобным, я нажал кнопку и сурово сказал:

– Пятый слушает.

– Наконец-то, – довольно отозвалась она. – Тебя просто невозможно растормошить. С добрым утром, соня.

Я решил умолчать о своих длительных поисках и ответил:

– С добрым утром.

– Выспался? – весело поинтересовалась она.

– Не особо, – сознался я.

Было очень непривычно говорить в воздух и слышать ответы собеседницы прямо в голове.

– Ничего, еще отоспишься. Но для этого придется ложиться раньше. Твой предшественник в это время уже всегда был на ногах, и мы не можем позволить Пятому менять свои привычки так внезапно. Постарайся быть в Секции Трапез поскорее. Если у тебя есть вопросы, ты можешь их задавать в любой момент – тебе обязательно кто-нибудь ответит.

Под ее веселый щебет настроение мое улучшалось с каждой минутой.

– Мадемуазель Луазо, – начал было я, но она прервала меня:

– Николь, просто Николь.

– Николь, – согласился я, – у моего предшественника были еще привычки, о которых мне надо знать?

Она рассмеялась.

– По-моему, всего лишь день назад ты был уверен, что о нем тебе известно все. Если ты хорошо следил за ним, то даже его ранние подъемы не должны быть для тебя сюрпризом.

Я пожалел о своем несколько опрометчивом вопросе и с обидой сказал:

– А это и не было сюрпризом. Но мне известно только то, что я видел по телевизору. А там были только секции. У вас ведь нет камер в этой комнате…

Последнюю фразу я произнес полувопросительным тоном.

– Не волнуйся, – понимающе ответила она, – твоя квартирка состоит из нескольких помещений. Камера есть только в наружной комнате, куда могут зайти гости. Никому из них не придет в голову пройти в твою спальню. Ты же знаешь – в вашем мире это будет верхом неприличия. Так что в спальнях нам нечего регулировать, и камер там нет. Это, между прочим, дает тебе право выходить в этой комнате из своего образа. А что касается твоего вопроса, то никаких особых привычек у твоего предшественника не было. Будь таким Пятым, каким как ты его себе представляешь.

«Снова заладила: „не выходи из образа“, „не выходи из образа“», – беззлобно подумал я и сказал:

– Спасибо. Ну, я пошел.

И вспомнив ее прощальные слова, добавил:

– До встречи в эфире.

– Будь умницей, – ласково сказала Луазо, и в моей голове воцарилось молчание.

Наскоро сделав зарядку, я умылся и взглянул в зеркало. Пятый отвечал мне любопытствующим взглядом. Всматриваясь в его лицо, я вспомнил свою недавнюю непоколебимую уверенность в том, что я и он – одна личность. События последней ночи несколько выбили меня из колеи, но сейчас желание влиться в мир бессмертных охватило меня с прежней силой.

Я пригладил волосы и, насвистывая что-то веселое, бодро направился к двери. Лишь у порога я оборвал свой неуместный свист. Пятому, как, впрочем, и всему его миру, эта мелодия была незнакома.

И вот этот долгожданный момент, который я так часто себе представлял, настал. Я шел по комнатам, переходам, залам. Меня узнавали, здоровались, как будто мы расстались только вчера. Я вглядывался в лица этих людей, ставших мне такими знакомыми по фотографиям и телевизору. Вот Шинав, Седьмой, Адад. Поодаль, заложив руки за спину, прогуливался Адам, а рядом на роскошном диване возлежал Первый и задумчиво рассматривал высокий потолок. А вот и мои родители – Третий и Вторая. Тихо переговариваясь, они шли мне навстречу. Насколько я помнил, их отношения с детьми практически не отличались от отношений с другими людьми. Чуть больше теплоты и заинтересованности, но не более того. Впрочем, происходило это не по причине равнодушия к потомству, а скорее потому, что в прекраснейшем из миров все и всегда были очень приветливы и милы друг с другом. Поравнявшись со мной, Третий с доброй улыбкой кивнул. Вторая легко коснулась моей руки и мимоходом сказала, обнаружив прелестный голос:

– Пятый, мы тебя уже два дня не видели. Опять наступила полоса творческого уединения?

– Да, мама, – без промедления ответил я. А про себя подумал: «Надо было сказать „нет“. Теперь придется что-то писать».

– Когда закончишь, почитаешь нам, – вступил в разговор Третий. – Ты же знаешь, как нам нравятся твои книги.

– Конечно, папа, – улыбнувшись, сказал я в ответ.

Одарив меня ответными улыбками, родители проплыли дальше. Я остановился и посмотрел им вслед. Все-таки сложно серьезно говорить «мама» и «папа» людям одного с тобой возраста.

– Не задерживайся, – шепнул голос Луазо. – Ты же не впервые видишь своих родителей.

Мысленно обозвав себя идиотом, я двинулся в Секцию Трапез, сохраняя на лице абстрактную доброжелательность.

В Секции Трапез завтракала развеселая компания в составе Седьмого, Двенадцатого, Шестой и Каина. Меня встретили приветственными возгласами и сообщениями, как хороша сегодня еда. Стараясь отвечать им в тон, я включился в беседу и уже через пять минут по-приятельски болтал с ними, попутно успевая отдавать должное завтраку. Естественность давалась нелегко: мне постоянно казалось, что сейчас я ляпну что-нибудь не то. Конечно, позади были экзамены и длительная подготовка, но то, что происходило сейчас, не шло ни в какое сравнение с многодневной имитацией.

Наблюдая за тем, как беззаботно они общались со мной, я не мог не задаться очевидным вопросом: сообщили им и остальным актерам, что Пятый сменился? Это было бы логично, ведь тогда они могли бы сглаживать мои возможные промахи и оговорки. Впрочем, как показывал предыдущий опыт, моя логика существенно отличалась от логики Тесье и его сподвижников. Размышляя над этим, я закончил завтрак и вместе с общительными сотрапезниками отправился в Секцию Встреч.

Потом были милые и вместе с тем глубокомысленные разговоры о литературе, причем по ходу дела собеседники не переставали восторженно цитировать мои книги. Как ни странно, но хоть я и не написал ни строчки из этих книг, мне было приятно слушать эти похвалы. И опять меня кольнула эта мысль: а знают ли они о подмене? Не случайны ли эти комплименты? Но все были настолько естественны, что через некоторое время я вообще с трудом помнил о том, что эти люди – актеры.

Разговоры сменились шахматной партией, которую я быстро проиграл Двенадцатому. Мой румяный приветливый противник, действительно чем-то неуловимо напоминавший Тесье, мгновенно расстраивал все мои планы своими ловкими быстрыми ходами. К счастью, Пятый никогда не славился склонностью к шахматам, иначе в мою программу обучения, наверное, включили бы это древнее искусство.

После партии настало время обеда, который по вкусу ничуть не уступал тому, что подавали в моем любимом «Фламберже». Кухня Господа работала на славу – пища так и таяла во рту. За обедом разгорелся спор о способах получения различных оттенков путем смешивания основных цветов. Размахивая блестящей ложкой, Седьмой доказывал, что зеленый получается путем соединения синего и желтого. Мне же почему-то казалось, что в результате получится сиреневый.