Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка… - Михаил Казовский

– Ты не против, если с нами поживет мой кузен Алексей Григорьевич? Он ведь тоже доводится тебе двоюродным дядей.

Лермонтов поморщился.

– Был бы только рад, если бы не его нрав. Ты же знаешь, он страшный педант. Дискутировать с ним – одно, а вместе жить – совсем другое. Изведет нравоучениями по праву старшего.

– Понимаю. Но отказать тоже совестно. Думаю, терпеть придется недолго – скоро выйдет его новое назначение, и он съедет.

– Разве что недолго.

А пока Алексей Григорьевич не приехал, вечер провели весело – накупили вина, разных вкусностей и отправились навестить прелестницу Дашеньку, пышнотелую вдову, в гостях у которой перебывала четверть гусарского полка. Дашенька была большая затейница по части любви и не брезговала общением сразу с двумя, тремя или даже четырьмя кавалерами.

6

Лермонтов прочитал пьеску Грибоедова и Вяземского, в которой ему предстояло играть, и она ему не слишком понравилась. Легкий, ни к чему не обязывающий водевильчик. Плоские, однозначные персонажи, а сама ситуация, по-существу, нереальная. Только в водевиле старший брат главного героя может не понять, что его дурачит не настоящий гусар, а переодетая женщина.

Участвовать в этом балагане сразу расхотелось. Но, с другой стороны, подвернувшуюся возможность познакомиться поближе с Мусиной-Пушкиной упускать было глупо. Монго прав: муж мужем, а роман романом. Тем более, что муж тоже не святой: в свете говорили о его побочной семье то ли в Москве, то ли в Ярославле. Что ж, ему можно, а жене нельзя?

Михаил собирался на репетицию со всей тщательностью, загоняв Андрея Ивановича: тот чистил сапоги и мундир, сбегал за брадобреем и в мускусную лавку за одеколоном и бриолином. В результате поэт был свеж, выбрит и надушен. «Хоть сейчас под венец, – оценил его расфуфыренность Монго, лежа на кровати, как античный римлянин на пиру. – Бедный Мусин-Пушкин! Шансов не стать рогоносцем у него мало». – «Мон шер, я не на свидание иду, а на репетицию». – «Совмещаешь одно с другим, это очень мудро».

Лермонтов явился в дом к Карамзиным на пятнадцать минут раньше срока. Он был слегка взволнован и старался скрыть взволнованность под личиной беззаботной веселости. Чтобы успокоиться, вышел на крыльцо покурить. Вместе с ним вышел и Владимир Николаевич.

– К сожалению, полноценной репетиции не получится.

– Отчего? – удивился Михаил.

– У мадам Эмилии дома неприятности, и она, скорее всего, не приедет.

– Неприятности?

Будущий юрист понизил голос.

– Строго энтр ну [39] – мне по секрету сказала сестрица, – ее муж, Владимир Алексеевич, сильно проигрался. Около семидесяти тысяч.

– Господи Иисусе!

– Умоляет Эмилию Карловну попросить у Демидова. А она не соглашается. Произошел скандал, он едва не поднял на нее руку. Муж умчался в бешенстве в Петербург, а жена лежит бездыханная от мигрени. Вуаля [40] .

Михаил погрустнел.

– Да-с, весьма обидно. Ну да ничего не попишешь: милые бранятся – только тешатся.

Карамзин махнул рукой.

– Помилуйте: «милыми» давно уже не пахнет. Брак у них на грани распада, это всем известно.

– Вот как? Я не знал.

– Граф – милейший человек, но безумный игрок. Может просадить за вечер состояние. Весь в долгах. Иногда детям на еду не хватает.

– Бедная Эмилия Карловна.

– Вышла в юности замуж по глупости. Начиталась французских книжек: ах, лямур, лямур! Вот вам и лямур. Замуж выходить лучше по расчету.

– Вовсе без любви?

– Для женитьбы достаточно простой симпатии. Потому как амуры крутить – это одно, а семью строить – совершенно другое.

Репетицию начали со сцен, где не была занята героиня Мусиной-Пушкиной: выходные куплеты дочек содержателя почтового двора, диалоги мужчин на станции. Лермонтов сначала был рассеян, пропускал свои реплики, но потом втянулся и финальные куплеты ( «Наши замыслы все шатки, наша мудрость все туман, вечно люди будут падки и к обманам, и в обман» ) очень сносно исполнил. Чисто и на подъеме.

Неожиданно отворилась дверь, и вошла Эмилия – немного осунувшаяся, бледная, но с веселым блеском в глазах.

– Здравствуйте, господа. Извините за опоздание.

Софья Николаевна пошла навстречу.

– Милли, дорогая, наконец-то! Мы уже не ждали.

Мусина-Пушкина слабо улыбнулась.

– Я сама не думала: голова с утра болела ужасно. Но потом взяла себя в руки, встала и приехала.

– Ты умница! – Хозяйка обратилась ко всем: – Господа, предлагаю сделать маленький перерыв и выпить чаю. А потом продолжим. Федот, неси самовар! Лиза, помогай разливать.

Михаил подошел к Милли, проводил за стол.

– Я так рад, что вы приехали.

– Правда? – Подняла она на него глаза.

– Истинная правда. Я в спектакле участвую только из-за вас.

– Да будто бы?

– Не люблю представлений. То есть театр я люблю – настоящий, умный театр; даже если это комедия, но хорошая, умная комедия. А домашние спектакли меня раздражают.

– Чем же?

Он пожал плечами.

– Профанацией, вероятно.

– Вы чересчур строги. Мы же это делаем для себя просто, чтобы повеселиться. А не в видах высокого искусства. Выбираем пиески нам по зубам. Или вам не нравится Грибоедов?

– »Горе от ума» превосходно. Жаль, что запрещено к постановке. А наша пиеса – посредственная.

– Фу, какой вы злой критик. Отнеситесь к этой затее без особых претензий.

Оживленно болтая, пили чай. Евдокия Ростопчина, как всегда, трещала без умолку. Александр Карамзин рассказывал светские анекдоты. Андрей морщился: «Где ты набрался этой дряни, брат? Слушать тошно». Все смеялись.

Затем продолжили репетицию. Проходили сцену Рославлева-старшего (в исполнении Андрея Карамзина) с Юлией (Мусиной-Пушкиной) в мужском наряде. Милли смешно пыталась говорить басом.

В два часа пополудни, утомившись, сели обедать. Тут уже заправляла мадам Карамзина, от души потчуя гостей. После десерта отдыхали в саду.

Лермонтов подсел на скамейку к Мусиной-Пушкиной.

– Разрешите? Не помешаю?

– Нет, конечно, сделайте одолжение. Ваше внимание так лестно.

– Отчего же?

– Сами знаете. Вся читающая Россия восхищается вашими стихами.

Он игриво прищурился.

– Скоро и прозой будет восхищаться.

– В самом деле?

– В самом деле – не знаю, будет ли восхищаться. Но из прозы кое-что у меня готово.

– Повесть? Роман?

– Затрудняюсь ответить.

– Как сие понять?

– Несколько повестей, объединенных одним героем. В целом получается вроде бы роман.

– Очень любопытно.

На крыльцо вышла Софья Карамзина, потрясла мешочком с бочонками.

– Кто в лото будет, господа?

Мусина-Пушкина спросила:

– Не желаете, Михаил Юрьевич?

– Нет, увольте, мне уже пора. Заступаю на дежурство в восемь вечера.