Поэты и цари - Валерия Новодворская

В 1903 году за сборник «Листопад» Бунин удостоится высшей награды Академии наук – Пушкинской премии. Горький его в свои ряды не завербует, но хвалить продолжит и даже назовет лучшим стилистом современности. И не ошибется! А в 1909 году Академия наук изберет Бунина почетным академиком. Появятся деньги на хорошее платье, на хороший табак, на путешествия (с 1900 г., в 30 лет). Никто лучше Бунина не написал о Святой земле, о Мертвом море, Геннисарете, Иудее, Иерусалиме. Он не был набожным, но его портреты церквей, эскизы служб, христианские фрески Святой земли таковы, что сам Иисус заплакал бы от умиления. Никто так, как Бунин, не доказал, что без христианской веры просто нет русской культуры. Но дома у Бунина не будет. Он не попытается осесть, свить гнездо, купить усадьбу. Словно предчувствует, что строить в России – значит строить на зыбучем песке. И может быть, неизбывная тоска его рассказов-пейзажей, и несчастья его героев, и общее чувство беды – это предвидение, это ужас расставания навечно. Бунин улавливал в лике России черты обреченности, он ежился от нездешнего холода Конца. Поэтому были отели, арендованные квартиры, чужие, легко покидаемые ночлеги. И это было только начало. Впереди его ожидало Великое скитание, самое страшное и самое безвозвратное… А пока денег хватало даже на семейную жизнь. В 1898 году он женился на гречанке А. Цакни, дочери известного революционера (предупреждал же Пушкин о пагубности любви к младым гречанкам!). Брак продлился полтора года, женился писатель явно сгоряча. В 1907 году случилось настоящее, чистое и большое: Бунин женился на В.Н. Муромцевой, теперь уже до конца своих дней. Были ли у него приключения? Иногда он о таких случаях писал, причем явно о себе и с натуры. Встречи на пароходе, одна, другая, и все в основном мимолетно, анонимно, необязательно. Романов со знаменитостями ему не приписывают, постоянных пассий – тоже. Не знаю, посещал ли Иван Алексеевич публичный дом. Едва ли: он ненавидел коллективы. А вот встречу с проституткой на бульваре он описывает уже в Париже, а бульвар – Страстной, а проститутка – Поля, 17 лет, – невиннейшее и милейшее создание! И в номер, похоже, заказывал, и тут же влюблялся ненадолго, и описано это так, что невозможно не поверить: с натуры. И все так чисто, без разврата у него получалось.

Вера Николаевна никаких сцен ему не устраивала, она была смиренной спутницей гения, очень хорошей, покорной женой, alter ego, и, как водится, всем ей довелось побывать: и секретарем, и даже кухаркой в Одессе и в эмиграции, и переписчицей, и записной книжкой. Что ж, таково ремесло настоящей жены, тем более жены великого писателя. Мужа она называла не Жаном, а Яном… Бунин был, конечно, циник и эгоист, а с 1917 года стал еще от отчаяния и ненависти гневным и желчным, но таковы все творцы. Им можно, они не смогут работать иначе. Но в основе бунинской ненависти всегда лежала доброта. В народ он не верил, как всякий умный человек. Не верил в его умение самому с собой справиться – и в отличие от сусальных идиотов с их вечным радением о «народе-богоносце» оказался прав. Сначала приходят «братишки», в оценке которых Бунин так разошелся с Горьким. А потом некто воздвигает себе пирамиду из трупов и в решительный, роковой час заискивает: «Братья и сестры!» А все от неуместного братания с кем попало, особенно с плебсом. Но не веря в народ, Бунин его жалел и любил, как «сорок тысяч братьев – большевиков любить не могут». И доказательство тому – рассказ «Вести с родины» 1893 года. Волков, герой рассказа, дворянин, живет в городе, преподает в агрономическом институте, не нуждается. И вдруг получает письмо из деревни от сестры, оставшейся в имении, что умер от голодного тифа друг его детства Мишка, спавший на матрасе в спальне барчука, ловивший с ним перепелов, бегавший по грибы, по ягоды. Но Волков – дворянин, помещик, а Мишка – крестьянский сын, бедняк. Больно, стыдно, ужасно плохо Волкову. И чувствуется, что сам Бунин пережил такое. «Митя Волков в бессознательном веселье напивался на первых студенческих вечеринках, а Мишка был в это время уже хозяин, мужик, обремененный горем и семьею. В те зимние ночи, когда Митя, среди говора, дыма и хлопанья пивных пробок, до хрипоты спорил или пел, Мишка шел с обозом в город, а в поле бушевала вьюга…» Но Бунин был не только талантлив, но и умен. И он не сделал оргвыводов. Жаль Мишку, и безумно жаль старуху Аксинью из «Веселого двора», которая умрет с голодухи оттого, что ее беспутный сын Егор пил и не кормил мать, а потом и вовсе бросился под поезд. И жалко Таньку из одноименного рассказа, чья семья тоже имеет все шансы умереть голодной смертью, и можно пытаться помочь, но быстро, за одно поколение, эту проблему не решить. C’est la vie. Земля в Уссурийском крае, куда так не хотелось идти героям рассказа «На край света», – это, кстати, был и выход, и помощь. А ставить мир с ног на голову, как предлагал Горький, это значит только приумножить зло. Острый, холодный ум Бунина в глупостях выхода не видел. Он писал, и это было важнее Октябрей, Февралей и апрельских тезисов. В 1915 году выходит его собрание сочинений в шести томах в великолепном издании Маркса (не Карла, а А.Ф. Маркса). Но здесь пробил роковой час, и «началось великое российское таинство, называемое свистопляской». Иван Алексеевич оказался прозорливее всех, даже Мережковского с Гиппиус. Он не принял и Февраля. Он примерно представлял себе, что получится из Учредительного собрания, что может учредить народ. Он всюду цитировал свою беседу с одним из представителей народа: «Пропала Россия, не можем мы себе волю давать. Взять хоть меня такого-то. Ты не смотри, что я такой смирный. Я хорош, добер, когда мне воли не дано. А то я первым разбойником, первым разорителем, первым вором окажусь. Недаром пословица говорится – своя воля хуже неволи». Среди народнической, «народолюбческой» почти поголовно интеллигенции правда о народе, о его политическом потенциале казалась кощунством и ересью. А предвиденный и быстро захлестнувший столицы октябрьский прилив навсегда смыл прежних бунинских друзей, коллег и учеников, проявивших меньшую непримиримость. Терпимостью и всепрощением Иван Алексеевич не страдал.

Бунинский род пошел от знатного польского шляхтича Бунковского, еще в XV веке прибывшего на Москву к великому князю Василию (похоже, отцу Ивана III). Но дело не только в крови: логика, ум, здравый смысл, сила духа.

На юге России Бунин становится идеологом Белого движения, его тотемом. Он читает в Одессе блестящую лекцию «Великий дурман». Горький витийствует в «Новой жизни», призывая большевиков к нравственному поведению. Бунин беспощадно с ним порвал – до конца своей жизни, а прожил он дольше пролетарского писателя, которого свели в могилу сначала барская большевистская любовь, а после – и барский сталинский гнев. Читать дневники Бунина жутковато. Он не стесняется в оценках, а возразить ему нечего, когда он пинает наших священных коров. По поводу блоковских «Двенадцати» он не рассыпается в проклятиях и вопросах, а энергически заявляет: «Ну кто же не знает, что Блок глуп». Может, и знали, да не смели сказать. Общаясь с Максом Волошиным, он обнаруживает, что у него от мистицизма полная каша в голове: «чем хуже, тем лучше», какие-то Духи, которые должны уничтожить Россию, а потом ее воссоздать, сегодня – большевизм, завтра – Белая идея и монархизм. И Брюсов туда же: романтика, черт ее дери! Хочется делать историю и низвергать троны. Бунин даже не держит на них зла, не предлагает не подавать руки. В отличие от Горького они дети, их глупость невинна, они не ведают, что творят. Узнаем мы кое-что новенькое и об ученике Бунина Валентине Катаеве: он, оказывается, приезжал в Одессу к мэтру и говорил, что за 100 тысяч готов убить человека, потому что хочет хорошо есть и хорошо одеваться. Кстати, в 70-е мы впервые что-то узнали о Бунине из катаевской «Травы забвения» в «Новом мире». Тогда литераторы корили Катаева за его неуважение к Учителю. Но вины на Бунине и Катаев не нашел. Ну, циник, ну, эгоист, ну ел плотоядно голубцы. И все. Есть даже у Катаева один рассказик 20-х годов про академика, ненавидевшего большевиков, но отказавшегося уехать из России. Там выведен Бунин: надменный гений, антисоветчик, фрондер.

В написанных по памяти в эмиграции «Окаянных днях» Бунин увидел большевиков и занятый ими город, как никто: «На всяких правительственных учреждениях, на чрезвычайках, на театрах и клубах… прозрачно горят, как какие-то медузы, стеклянные, розовые звезды… Город чувствует себя завоеванным, и завоеванным как будто каким-то особым народом, который кажется гораздо более страшным, чем, я думаю, казались нашим предкам печенеги. А завоеватель шатается, торгует с лотков, плюет семечками, „кроет матом“. По Дерибасовской… движется огромная толпа, сопровождающая для развлечения гроб какого-нибудь жулика, выдаваемого непременно за „павшего борца“… Вообще, как только город становится „красным“, тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы… На этих лицах прежде всего нет обыденности, простоты. Все они почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всему и всем.