Иоанн Цимисхий - Николай Полевой

Опустив голову, безмолвно сидел Никифор, как будто ангел-обвинитель читал перед ним раскрытую книгу судеб. Грозным привидением стоял перед ним Феотокий, подъяв грозящую десницу свою.

-- Остановись! -- воскликнул Никифор, когда Феотокий приблизился к дверям комнаты,-- остановись, скажи одно: буду я еще жить?

"Буду ли еще властвовать, хотел ты сказать. Что тебе жизнь без власти?"

-- Нет, буду ли жить, для того, чтобы искупить прошедшее будущим, раскаяться в грехах моих и загладить их добром!

"Семя, на камне восшедшее, быстро процветает и быстро погибает. Раскаяться недолго. Но что годы? Молись, Никифор, молись, да не погибнешь во грехе!"

-- Неужели судьба моя совершилась!

"Не знаю, и если бы знал, для чего скажу тебе? В эту минуту, когда ты трепещешь будущего, что заставляет тебя трепетать? Потеря временных, суетных честей, злата, тобою собранного, наслаждений, в которых ты утопаешь. О прелесть мира! твоя волна есть волна адского океана, и мчит человека в недра погибели! И почто тебе вопрошать меня? Во глубине души твоей скрывается тайное чувство, что я обманщик, что я, может быть, сообщник злодеев и убийц".

Как будто масло, на огонь брошенное, вспыхивает огненным столпом, так вспыхнул от сих слов гнев Никифора.

-- Да!-- воскликнул он,-- всепроникающий, я проникну тебя, я узнаю истину в тебе!

"За чем же стало? -- спокойно возразил Феотокий,-- призови рабов твоих, вели взять меня, обременить оковами, бросить в тюрьму. Ты еще колеблешься? Я исполню волю твою!"

Он взялся за снурок и сильно дернул его. Еще не успел опомниться Никифор, Михаил и несколько воинов вошли в комнату.

Никифор молчал. "Говори же, приказывай, владыка Царьграда! Или я должен заступить место твое и повелеть вместо тебя? Хорошо! -- Внимай, раб владыки царьградского: ты видишь пред собою человека, подозреваемого твоим владыкою; возьми этого человека, осмотри, нет ли у него скрытного оружия, закуй его в цепи, отведи его в тюрьму и строго наблюдай за ним, пока могущий властитель твой решит его судьбу. Этот человек -- я. Исполняй надо мною веление твоего властителя".

В изумлении смотрел Михаил; безмолвствовал Никифор. Только бледность лица, вздымавшаяся грудь, нахмуренные брови показывали страшное волнение души его.

"Или я не так приказал, как желал ты? -- сказал Феотокий.-- О! так говори же сам, если этого мало: вели предать меня пытке, вели изломать мои руки и ноги, вбить гвозди под ногти мои, капать на меня холодною водою, когда раскаленный стул будет в то же время сожигать меня -- решай скорее участь мою -- я утомился, я хочу отдохнуть, и как благодарен я тебе буду, если ты успокоишь меня от жизни суетной, отделишь меня ударом топора от царства греховного..."

-- Михаил! -- сказал Никифор тихо,-- возьми этого старика, но не смейте оскорблять его единым словом; отведите его в железную комнату -- он должен оставаться под надзором твоим. Завтра ты узнаешь мое решение.

"Завтра! -- с горестию воскликнул Феотокий, -- завтра...",-- и слезы потекли из глаз его. Еще раз остановился он, хотел что-то сказать, но удержался и поспешно оставил комнату. Воины следовали за ним. Михаил остался с Никифором. Долго стоял Никифор неподвижно, взглянул, увидел Михаила и со страхом спросил его "Зачем остался ты, Михаил? Что тебе надобно?"

"Великий владыка! прости меня -- я хотел сообщить тебе неожиданную весть..."

-- Какую весть? Что такое?

"Государь! церковь, воздвигнутая тобою близ Влахерских чертогов..."

-- Продолжай, Михаил! Что ж ты остановился?-- сказал Никифор, скрывая свое смущение.-- Продолжай, я все готов выслушать, если бы ты известил меня даже о заговоре на жизнь мою моего родного брата...

"Владыка Царьграда и всего Востока! Мне принесли известие, ужаснувшее весь Царьград -- церковь эта, память великих побед твоих... Впрочем, естественные причины объясняют все дело, и, вероятно, празднословие прибавило к тому странные подробности..."

-- Оканчивай, раб ничтожный!

"Церковь эта упала".

-- Как! Она упала? Что это значит: упала?.

"Упала, великий властитель, как будто кто потряс ее в основании".

-- Я не слыхал землетрясения.

"Его и не было, государь".

-- Отчего же упала она? Следственно, издавна грозила она падением? следственно, худо была она построена? Вероятно, это был заговор, чтобы в то время, когда буду я в ней, она упала и задавила меня? Злодейство не удалось. Завтра же зодчим выколоть глаза... Что хочешь ты сказать? Ты думаешь видеть в этом чудо, предвещание, слабый старик, предвещание моей гибели, как будто твердые камни потряс и разрушил ангел -- предвестник моей кончины? Но не сам ли ты говорил, что ты осмотрел все чертоги дворца Вукалеонского и ничего не видал, никого не нашел ты -- все спокойно, все мирно...

"О великий властитель! кто может поведать, что предзнаменует это страшное знамение! Да будет благословенно царство твое, да сохранит тебя Господь -- вот одно, что скажет тебе раб твой!"

-- Михаил! Помнишь ли ты то время, когда еще не был я властителем царьградским?

"То время, когда победа славила тебя только как первого полководца римского, второго Велизария, второго Сципиона..."

-- О, нет! Тогда уже не знал я ни радостей, ни счастья, ни спокойствия... Я говорю о том времени, когда каждую минуту считал я радостью, засыпал для счастья, просыпался для наслаждения, видел единое добро в людях, не знал разноречия между их словами и делами, между их сердцем и устами, в мече видел одну игрушку моей праздности...

"Великий властитель!"

-- То время, когда ты надзирал за мною и предостерегал меня от падения, когда одно усердие окружало меня, никто не ненавидел меня, и рассказ твой об Александре Македонском, о царе Константине, об Ираклии и Велизарии представлял мне в будущем бесконечную даль величия и радостей -- когда был я ребенком, а ты дядькою моим...

"Великий властитель!"

-- Ты не называл меня тогда великим властителем, и я не знал, какой страшный смысл заключают в себе все эти льстивые титулы и как тяжела жизнь владык и жизнь человеческая... О Михаил! кто, прожив на свете пятьдесят лет, не обратится после того с сожалением к младенческим летам своим, не назовет их единственным блаженным временем жизни, тот -- кто бы он ни был -- тот или безумец, или ангел в образе человека...

"Утешься, властитель Царьграда! Милосердие Божие наказует нас тяжкою думою для нашего поучения..."

-- Довольно, старик, поди, исполняй свою должность; я успокоюсь немного, и вскоре сам явлюсь осмотреть дворцовую стражу.

Но Никифор не успокоился, оставшись один. Долго сидел он, погруженный в тяжкую, мрачную думу. Иногда вдруг размахивал он руками, щупал кинжал, скрытый у него под платьем; иногда с содроганием прислушивался к порывам бури. То вставал он и хотел позвать в комнату свою Михаила, то останавливался и начинал опять ходить в своей оружейной, в своей молельной.

Вдруг остановился он. "Сам я написал в наставлении вождям: "Полководец! тебе должно со всем вниманием смотреть и иметь неусыпное попечение, чтобы никакое намерение и никакой замысел врагов не были тебе неизвестны"... Исполняю ли я это для самого себя? Но кто и где теперь враги мои?.. Подозреваю даже и этого старца, пустынника вдохновенного -- тяжки речи его, и неужели устами его говорят измена и ухищрение? И моя супруга окружена стражею; и Цимисхий, открывший мне этот ужасный заговор, и он обращает на себя мое страшное подозрение... Нет! не люди, но сам я, грехи мои, злобы мои восстают против меня... Неожиданное падение храма...

Молитвы,-- вдруг воскликнул Никифор,-- молитвы потребны душе моей! Кто из смертных ведает, что грядущий день озарит еще раз очи его светом своим? О святая молитва, божественный бальзам неба, переданный смертным для возлияния на раны души их! О ангел Божий, сближающий полетом своим душу человека с престолом Божиим, дщерь покаяния, мать помилования, сестра невинности, спутница надежды, подруга любви, любимица веры... Приди ко мне, внуши мне слова, которыми умолю Господа моего..."

Он стал на колени перед образом, горячие слезы полились из глаз его; он плакал; он рыдал; успокоение оживило душу его; чувствуя утомление телесное, он не пошел в свою опочивальню, но передвинул к тому месту, на котором молился, барсовую кожу с красным войлоком, и на них преклонил свою голову. Сон одолевал его -- Никифор засыпал -- вдруг очнулся он -- еще раз ощупал кинжал свой -- опять начал засыпать -- опять очнулся с содроганием -- и вскоре глубокий сон отягчил его, не принося облегчения ни душе, ни телу. Сквозь сон бормотал он что-то. Умысел, казнь -- вырывались из уст его; он стенал во сне, как будто поражаемый кинжалами убийц. А между тем...