Красный вервольф 4 (СИ) - Фишер Саша

— Поберегу, Михалыч! — пообещал я. — Ладно, пора идти.

— И даже Яшку в этот раз с собой не возьмешь? — спросил он.

— Нет, — я покачал головой. — Один справлюсь.

— Ну, как знаешь, — вздохнул Кузьма. — Ждать буду. На сердце у меня чего-то неспокойно.

— Да ладно тебе, Михалыч, ты же меня знаешь, — усмехнулся я. — Я из любых неприятностей вывернусь.

— Ну смотри у меня, — он снова погрозил мне пальцем, потом отвернулся. Слезу смахнуть.

— Все будет хорошо, Михалыч, — я поднялся. — Увидимся.

И не оборачиваясь зашагал по тропе.

Голоса звучали в стороне от моего пути. В общем-то, можно было не обращать внимания и пройти мимо. Чтобы как раз с темнотой в Заовражино оказаться. Но внимание мое привлекло громкое «Курва!» И хохот следом.

Поляки. Наверняка те же самые, которые нам в прошлый раз попались. Хотя в этих местах много кто орудует, понабежало мародеров из-за ближайших границ, ребята в отряде говорили, что всякие попадаются. Но теперь мне захотелось свернуть и проверить.

Я крался между деревьями, как тень в сгущающихся сумерках. Голоса становились все отчетливее. Похоже, эти пшеки никого не опасаются, болтают в полный голос, ржут.

Ага, а вот и они, собственно. Картина маслом.

Два обалдуя в криво сидящей нацистской форме. Один роется в объемной сумке, выкидывая содержимое прямо на землю, а второй держит фонарь. Рядом на дороге косо стоит опель с простреленным колесом. И какой-то бедняга привязан к дереву. Лица не видно с моей стороны, надо бы обойти чуть правее. Только вот подлесок там жиденький, заметить могут. Ладно, потом посмотрю, кого они там поймали. По одежде — не красноармеец и не партизан. Рукав пальто, который с моей стороны видно, очень приличного качества.

Чтобы понять, о чем они болтают, пришлось напрягать и уши, и мозги. Польский на слух, в принципе, понятный, конечно. Но я его все-таки не знаю.

— Это все что ли? — сказал тот, что был с сумкой, отбрасывая ее в сторону. И подошел к привязанному. Теперь лицо поляка мне было отлично видно. Молодой парень, лет двадцати с небольшим. С длинными подкрученными усами. Вместе с формой эсэсмана смотрелись они совершенно по-идиотски, конечно.

— Эй, ты, говори, где спрятал золото⁈ — следом раздался мерзкий звук удара. И глухой стук, с которым голова бедолаги ударилась о ствол березы.

— Я не понимаю… — сказал пленник по-русски. — Золото? Может быть, вы говорите по немецки?

— Курва! — рявкнул поляк и снова стукнул пленника. Теперь куда-то под ребра. Тот вскрикнул и закашлялся. — Говори, где спрятал все остальное!

— Парле ву франсе? — простонал пленник. — Я не понимаю, чего вы хотите… Ду ю спик инглиш? Пожалуйста, я не понимаю…

— Да оставь ты эту падаль, — сказал второй, подбирая что-то с земли. — Может у него и нет никакого золота.

— Как же нет, — первый пнул жертву по ноге. Сильно. Что-то хрустнуло. Пленник взвыл. А я сжал зубы, начав закипать. Я еще в самом начале для себя решил, что убивать буду только немцев. Своих трогать не буду ни при каких обстоятельствах. Но эти… Какие они мне, на хрен, свои? Звери какие-то…

— Ты на одежу его глянь, он же как пан вырядился, — первый снова взялся бить привязанного пленника. Одно слово — один удар. — Говори, курва, где золото спрятал!

— Пожалуйста… — простонал неизвестный по-русски. «А ведь русский для него как раз родной», — вдруг понял я, и рука сама потянулась к пистолету.

— Так может он на одежу все деньги и спустил, — сказал второй, разглядывая вязаный свитер с налипшими на него жухлыми листочками. — Ты жаловался, что холодно, вот возьми себе полуперденчик. Кончай его, и пошли уже отсюда.

— Нет, он мне скажет! — первый пшек ухватил жертву за грудки. — Говори, курва, куда золото зашил!

— Да нет у него золота, мы все обыскали.

— А я говорю, есть! Я нюхом чую заначки! Готов, что угодно заложить на то, что этот пижон в какой-то из вещей тайник зашил. А у нас нет времени все швы отковыривать и проверять. Говори, гнида!

Пленник промычал что-то неразборчивое.

Ну все, достаточно. Я отвел мешающую ветку, прицелился.

Бах. Пуля влетела точнехонько в висок.

Пшек со свитером в руках повалился на бок, как куль с говном. Я перевел ствол на второго. Бах! Тот дернулся, чтобы спрятаться, но не успел. Хрена с два я с такого расстояния промахнусь. Даже в темноте. Вы так орали, что даже безрукий стрелок бы вас порешил.

Курвы, бл*ха.

Я перескочил кусты и ломанулся к привязанному. Пистолет пока в кобуру прятать не стал, мало ли, вдруг тут еще третий где-то шароежится.

— Эй, друг, ты живой? — спросил я, приподнимая разбитое в кашу лицо за подбородок.

— Сп…Спасибо, друг… — невнятно ответил незнакомец.

— Потерпи, чутка, сейчас я тебя отвяжу, — я быстро огляделся на предмет сообщников. Говорил я тихонько, почти шепотом.

Вроде никого. Эти двое вдвоем мародерствовали.

Распутывая узлы, я продолжал бросать быстрые взгляды на все вокруг. Ага, понятно. Тут дорога. Стремный такой проселок, не знаю откуда именно, но финальная точка, скорее всего, Заовражино. Этот бедолага ехал на машине один. Тут ему в колесо пальнули. Потом выволокли из машины и привязали. Отбиться он или не пытался, или просто сноровки не хватило. Кобура на поясе есть, но пустая.

Я подхватил обессилевшее тело мужика и опустил на землю.

— Да уж, отделали тебя, дружище… — сказал я. — Но ничего, сейчас водички принесу. И шину надо наложить…

Я болтал успокаивающе, а мозгом понимал, что мужик не жилец. Пара колотых ран на животе. Кости на правой ноге всмятку. Вместо правой кисти — месиво.

Вообще непонятно, как он до сих пор в сознании…

— Тебя как зовут-то, дружище? — сказал я, усаживаясь рядом так, чтобы он мог меня видеть. Не повезло тебе, мужик, кто бы ты ни был. А кто, кстати? Одежда приличная, я бы даже сказал, модная. На вид сейчас, конечно, сложно определить, как он выглядит и какого возраста, но в аккуратной бородке — серебристые волоски. Я бы сказал, что ему около сорокета что-то. На уцелевшей левой руке печатка. Странно, что не сорвали. Но, наверное, потому что не золотая.

— Василий… — прошептал он.

— Эх, Василий, чего ж тебя одного-то на ночь глядя понесло? — горько усмехнулся я. Отвинчивая крышку фляжки. На поясе у пшека висела. Понюхал. Ух… Что-то крепкое, самогон, кажись. Годится. — Глотни чутка, легче станет.

Я поднес фляжку к разбитым губам бедолаги. Жечь будет кошмарно, конечно… Хотя он в шоке, вряд ли почувствует.

Василий жадно глотал сивушное пойло.

— В Заовражино я ехал, — отдышавшись, сказал он. — Приют для детей открывать и школу… Должен был раньше приехать, но у меня машина в грязи застряла. Вот я и… А тут эти… Не жилец ведь я, да?

— Да, — кивнул я.

— Эх, судьба-злодейка… — он попытался усмехнуться, но закашлялся, изо рта хлынула кровь. Я придержал его за плечи. Дал еще глотнуть самогона. Он затих. Я даже думал, что умер. Но нет. Открыл глаза. Точнее, один. Второй был заплывшим, открыть не получалось. — Думал, вернусь на Родину. Буду делать добрые дела… А оно вот как… А тебя как звать, незнакомец?

— Саша, — ответил я.

— Спасибо хоть на том, что от зверей этих вытащил, — Василий поднял здоровую руку, нашел мою. Сжал. И… все. Искра жизни, и так едва теплившаяся в его глазу, погасла.

«Приют, говоришь…» — подумал я, и в голове появилась дикая идея.

Глава 17

Разнообразных белоэмигрантов я уже видел, конечно. Они понаехали в Псков в огромном количестве сразу же, как только фрицы его захватили. Изначально немцы на них возлагали большие надежды в деле пропаганды и борьбы с коммунистами. Идея в теории выглядела годной — привозишь тех русских, что от революции в Европу сбежали, они оболваненному красными населению насаждают европейские ценности, и местные стройными рядами начинают зиговать Великому Рейху. Вот только на практике все пошло не так. Белоэмигрантов никто особо не слушал. Более того, как только те заговаривали про возрождение императорской семьи или еще чем-то подобном, их начинали бить. Фрицы люди практичные, и быстро поняли, что пропагандный план провалился, и забили на эмигрантов болт. Некоторые из них упорхнули в более цивилизованные и менее опасные края. А часть осталась. Идейная такая. Благотворители и миссионеры. Которым изо всех сил хотелось причинить доброе несчастным обитателям России.