Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

– Если бы я не училась, Эстер, я бы к тебе в няни пошла. Для того, чтобы каждый день видеть сладких мальчиков… – Хаим, искоса, посмотрел на дочь. Четкий, резкий профиль всегда напоминал ему бюст вице-президента Вулфа, в Капитолии:

– Характер у нее такой же… – из пакета упоительно пахло выпечкой:

– Но Давид ее слабое место… – дочь потушила папиросу. Хаим сунул ей в руку вафлю:

– Я кофе купил. Посидим немного, и пойдем. Мальчики с вокзала вернутся, пообедаем с ними и Элизой… – Элиза приезжала в Амстердам, на конгресс. Она писала большую статью в католический женский журнал, о борьбе с эпидемиями.

– Куда мне вафли есть… – Эстер расстегнула пальто. Она не хотела шить новые вещи, в надежде на то, что похудеет.

Уезжая в Конго, муж, недовольно, заметил:

– Надеюсь, к моему возвращению, ты приведешь себя в порядок. Кормление не повод запускать внешность, и я объяснял, что кормить больше не нужно. В современных смесях есть все, что требуется… – Эстер вскинула упрямый подбородок: «Меня кормили грудью, и я буду. Когда я отлучу детей, я похудею».

– Хотелось бы, – ядовито заметил муж, – иначе придется расширять дверные проемы… – Эстер почувствовала слезы на глазах. Блузки на пуговицах она давно не носила, перебиваясь джемперами, но с пальто было ничего не сделать.

Мальчишки зевали, просыпаясь, Эстер и отец взяли их на колени. Хаим разломил вафлю и дал внукам. Они сидели, слушая сопение малышей. Дети захотели встать на ноги, отец ласково сказал: «Отдохни. Я с ними погуляю». Эстер закурила еще одну папиросу, вспоминая рысь на рукоятке кинжала, тусклого золота, с крохотными, изумрудными глазами:

– Может быть, у нас девочка родится. Ей отдам. Хотя Давид твердо сказал, что больше не хочет детей. Заповедь он выполнил. Не то, чтобы его интересовали заповеди… – лебеди скользили по серой воде пруда. Отец водил близнецов по лужайке, Эстер слышала их лепет. Высокий, красивый человек в сером пальто, медленно шел по дорожке. Белые, как лен, коротко стриженые волосы были не прикрыты. Отто фон Рабе остановился:

– Она, наверное, голландка. По измерениям голландцы почти арийцы. Они немцы, и язык у них немецкий. Просто диалект, как на севере… – женщина поднялась. Отто оценил высокий рост, большую грудь, прямую спину:

– Отличная стать… – женщина пошла к пожилому человеку, тоже светловолосому. Он держал за руки двух малышей:

– Наверное, ее отец, дети. Она замужем, должно быть. Нет, надо найти девственницу. Арийскую девственницу… – приехав в Амстердам делать доклад, на медицинском конгрессе, Отто поселился в хорошей гостинице. В отличие от Германии, здесь он мог не прятаться. В городе было много баров, где встречались мужчины, и дешевых пансионов, сдающих комнаты по часам. Отто, каждый день, боролся с собой:

– Я здесь для того, чтобы вылечиться. Не смей… – хватало и того, что герр Кроу постоянно болтался на вилле. Приезжая из Хадамара домой, Отто, ночью, представлял себе герра Петера. Он запрещал себе думать о подобном, но все было тщетно.

Женщина и ее отец говорили на английском языке. До него донеслось имя: «Эстер». Он едва подавил тошноту:

– Еврейка. Евреи, подобные ей, опаснее всего. Они притворяются арийцами, пользуются своей внешностью… – выходя из сада, он заметил медную табличку на ограде. Прочитав ее, Отто плюнул на землю:

– Знал бы я, что парк в честь евреев назван, ногой бы сюда не ступал. Ничего, мы все переименуем, как в Германии.

Посмотрев на часы, Отто надел шляпу:

– Куплю пару журналов. В Германии за хранение таких вещей в концлагерь отправляют. Потом я их выброшу… – он перешел через мост. Отто направлялся на улицу Зеедик, где помещалось кафе Mandje. Отто приметил его несколько дней назад. Судя по виду патронов, в баре, из-под прилавка, продавали нужные доктору фон Рабе журналы.

Серые башни кино-паласа Авраама Тушинского, самого большого кинотеатра в Амстердаме, возвышались над черепичными, влажными городскими крышами. На углу площади Рембрандта еще работал цветочный магазин. Аарон велел брату: «Надо букеты купить». Меир протер очки от капель дождя:

– Это не свидание. Мы ведем в кино сестру и кузину, – старший брат подтолкнул его в плечо:

– Все равно. Эстер и Элизе будет приятно. Эстер полгода одна провела. Элизе, кроме брата, цветы дарить некому, а Виллем сейчас в Париже… – они встретили кузину на вокзале. Выйдя из вагона с Гаменом на поводке, девушка рассмеялась. Пес бросился к Аарону и Меиру. Младший юноша присел:

– Не забыл ты меня. На канале Принсенграхт кое-кто тебя ждет… – Эстер, сначала, хотела оставить Элизу у себя, и даже приготовила ей комнату. Однако девушка отказалась:

– Не хочу тебя обременять. Я телеграммой забронировала номер, в своем старом пансионе. Буду приходить с Гаменом, каждый день, гулять с мальчиками, помогать тебе… – девушки мыли посуду на кухне. Эстер вздохнула:

– Хорошо. Аарон еще не уехал. Ты права, такое неудобно.

Гамена оставили в доме Кардозо. Доктор Горовиц отпустил дочь в кино:

– Мы сами справимся, – близнецы, гонялись за собакой, – сходи, отдохни. Перекусите в кафе кошерном. Чтобы раньше десяти вечера дома не появлялись, – велел отец: «Я мальчишек спать уложу, не волнуйся». Эстер прижалась щекой к его щеке:

– Спасибо, папа. Мы с Элизой по магазинам прогуляемся… – Давид, уезжая, оставил жене деньги, но доктор Кардозо настаивал на полном отчете о тратах. Муж не одобрял бездумных, как говорил Давид, покупок. Отец, в сентябре, приехав в Амстердам, отдал Эстер конверт. Доктор Горовиц пробормотал: «Ерунда. Побалуй себя». Эстер баловать себя не стала. Она завела счет в банке, на свое имя. На подобное разрешения мужа больше не требовалось.

– На всякий случай, – Эстер открыла зонт, выходя из банка, – Давиду знать не обязательно. Он тоже передо мной не отчитывается. Я понятия не имею, сколько он зарабатывает… – муж не был скупым человеком, но всегда наставительно говорил, что деньги любят счет. Сотню долларов из подарка отца Эстер спрятала в кошелек. Она не хотела покупать новую одежду, пока не похудеет:

– Но можно посмотреть сумочку, обувь. Давиду скажу, что тетя подарила. Он проверять не станет, а тетя в Париж собирается, из Кельна… – они с Элизой договорились сходить в парикмахерскую. Баронесса де ла Марк никогда не делала маникюр.

Эстер удивилась, Элиза махнула рукой:

– Моя мама на внешность внимания не обращает, это суетное. В монастыре, тем более, эмали для ногтей не имелось. Я в прошлом году сорняки пропалывала, на огороде, – девушка расхохоталась.

Эстер нравилось проводить с ней время. Переехав в Европу, она растеряла американских подруг. Она ходила только к друзьям Давида, университетским преподавателям, людям старше Эстер. Она скучала по танцам, кафе и кинотеатрам. Иногда Эстер думала съездить в Лондон. Тетя Юджиния ее приглашала, но с двумя младенцами на руках путешествие становилось тяжелым, если не невозможным.

– Все равно съезжу, – Эстер надела шляпку:

– В Лондон самолеты летают. Мальчики подрастут, навестим родственников… – она не предполагала, что муж отправится с ней. В Амстердаме Давид, все время, проводил в библиотеке, в университете, или в госпитале. Эстер восхищалась мужем. Он считался самым талантливым из молодых медиков Европы, выпустил две монографии, и готовил третью. Давид защитил докторат, получал премии за статьи и твердо намеревался стать нобелевским лауреатом. Муж, однажды, сказал:

– Жаль, что папа умер, не успев понять механизм заражения сыпным тифом, от вшей. Иначе премия ему, и Риккетсу, была бы обеспечена.

Эстер напомнила себе:

– Ему два года исполнилось, когда профессор Кардозо скончался. Давид не знал отца. Неудивительно, что он так говорит… – она уважала трудолюбие и упорство Давида, однако, иногда, не соглашалась с мужем. Доктор Кардозо пренебрежительно относился к простым медикам:

– Такие люди, как твой отец, как ты, не двигают вперед науку. Он вправляет вывихи, а ты принимаешь роды. Вас тысячи, а нас, ученых, по пальцам можно пересчитать, – Эстер давно прекратила спорить с мужем на такие темы. Давид был упрямым, и она тоже. Обычно все заканчивалось тем, что кто-то из них, в сердцах, хлопал дверью, и уходил ночевать в кабинет.

– Чаще Давид… – горько сказала себе Эстер, идя к пансиону кузины:

– Он каждый раз в кабинете спит, когда я в микву хожу. Хочет меня отучить. Говорит, это антисанитарная, средневековая привычка… – она посмотрела на руки:

– Не похудела, а обещала. Хоть ногти в порядок приведу. Скоро в госпиталь возвращаться… – с нового года Эстер брала няню. Она выходила на должность ординатора в родильном отделении больницы при Амстердамском университете.

Рассчитываясь за розы, Меир вспоминал Ирену. Когда доктор Горовиц и миссис Фогель вернулись в город, они с Иреной, по выходным, стали уезжать на Лонг-Айленд. Меир говорил отцу, что занят на работе, Ирена отговаривалась ночевками у подруг. Меир вдохнул тяжелый, сладкий запах цветов: