На рубежах Среднерусья - Николай Наумов

Две сестрички, стоявшие у входа в палатку, будто почувствовав что-то необычное, обернулись и, вскинув руки, закричали: «Девчонки! Кто к нам! Томка!» — И тут же все медички, стоявшие у палатки, кинулись к Тамаре, за ними хористки. И Тома оказалась в плотном кругу милых подруг. Пошли поцелуи, объятия, восхищения ее видом. Она писала им, что стала женой полковника Березова, что его оставляют в армии и он будет преподавать в академии. Все это выходило за житейские представления подруг о возможной судьбе простой медички, но Тома не услышала ни нотки зависти. Вслушиваясь в девичье щебетание, Тамара убедилась: девочки были искренне рады встрече с ней, она им верная подруга. Душу тронуло давно не испытываемое чувство, у нее на глазах выступили слезы. Попыталась поворотом головы скрыть их — не получилось. Одна медсестра тут же достала бинт и промокнула ее щеку.

Нежность озадачила Тамару. Когда служила и жила рядом с ними, внимание к ней было иным, чем к большинству подруг. Но сегодня это «иное» выразилось с такой открытостью, что причина, уловила Тома, конечно, была в другом: она, ленинградка, в голодную и лютую зиму потеряв всех родных и близких, решилась последовать за раненым, в выживание которого не верил ни один врач.

Кольцо, возникшее вокруг Томы, оставалось столь плотным, что маленькая Гуля не могла протиснуться к ней, и девушка с сердцем упрекнула подруг:

— Девчонки, черти вы полосатые! Дайте же мне поздороваться с Томой! Обижать маленькую — нехорошо! — голосом актрисы Жеймо проговорила она.

Девушки образовали проход для Гули, и она кинулась к Томе, будто к матери родной. Тома не раз утешала ее после замечаний и выговоров сестер, что она неумело обошлась с раненым или недостаточно крепко перевязана рана.

— Что мы гостью заставляем стоять! — с упреком ко всем обратилась хирургическая сестра, сменившая Тому у операционного стола. — Может быть, сядем, как прежде, рядком и поговорим ладком.

— Нет, мы сядем на траву, а тебе, Тома, принесем табуретку. Ты же обрела уже чин — полковница.

— Ну, Лиза… не подковыривай.

— Нисколечко, Тома. Ты умела ждать и дождалась своего любимого, защитила его от смерти.

— И вы бы поступили также, если бы встретился по-настоящему любимый.

Крепенькая санитарка принесла не табуретку, а стул и, озорно приподняв его, крепко поставила на землю.

— Садись, Тома! Вижу, счастлива ты на все сто!

— На все сто не бывает, но на девяносто — согласна.

— А почему не на сто?

— Шалашом еще не обзавелись.

— Палатку подарим.

— Через палатку и поцелуй будет слышен.

Девушки засмеялись: счастье Томы теперь не

ограничивается поцелуями.

— Расскажи, как же ты довезла своего Березова до Москвы — он же был безнадежный.

Тома тут же отреагировала:

— Почти, но не совсем. Пока везли до Тамбова, дважды терял сознание. Потом появились признаки гангрены. В Рязани хотели высадить, но он… Таким непреклонным я его никогда не видела. «Нет!» — произнес с такой злостью, будто его хотели зачислить в дезертиры.

— Он что, не понимал, чем рискует?

— Понимал. Только предпочел умереть, чем остаться безногим калекой. В Москве у него дядя-генерал, помощник маршала Василевского. Надеялся, тот найдет специалистов, которые спасут ногу и жизнь.

— А показывался тихеньким, неругливым.

— Но он же командир, приходилось заставлять и требовать.

— А к тебе он как относится?

— Неругливо, — усмехнувшись, ответила Тома.

— Уже хорошо. Другие мужики и кулаки в ход пускают.

— В медсанбате вы научились обрабатывать и выхаживать мужиков, так что волю им не дадите.

— Если Николай Васильевич не совсем выздоровел, зачем же он согласился ехать на фронт?

— У него боевой опыт, академия за плечами. Посчитали, он лучше некоторых разберется в сегодняшних и завтрашних боях. Предложили — согласился. Он же безотказный. Теперь вы расскажите мне, куда поехали из Сталинграда, как оказались здесь?

— Под Сталинград дивизию привезли в двадцати эшелонах, а увезли в двух, — с печалью в голосе проговорила Нюша. Почти год назад у нее погиб жених пэтээровец, а красивое лицо ее все еще не обрело девичьей живости. Ее ответ продолжила подруга:

— Выгрузили нас в Борисоглебске, отмаршировали в ближние леса. В них когда-то формировалась дивизия, и мы расположились в ее землянках. Растопили печурки, нагрели землянки, и пошла сносная жизнь, особенно после того, как начало поступать пополнение. Но уже не то, что в Омске. Многие в годах и пожилые, к сорока. Когда дивизия стала походить на дивизию, нас перебросили в калининские леса и болота, недалеко от города Андреаполя. Весной там нас чуть комары не сожрали. Здесь вот передохнули от них. А что дальше, не знаем — обороняться или наступать

— Из прежних знакомых много осталось или вернулось в дивизию?

— Даже в штабе дивизии не больше десяти человек. Трое из них сбежали из госпиталей и примчались в родную дивизию. Наш генерал принял их, начальник штаба написал куда надо, чтобы не считали дезертирами. Один вот ради Маши.

— И как ты, Маша?

— За неделю один раз встретились. Он же на строительстве дорог. А начнутся бои… командиры рот, знаешь, командуют не более двух недель. За это время или полуживые к нам, или…

Казалось бы, за благоразумие Машу можно было осудить, подруги только пригнули головы. Какое счастье от короткой любви? Одна-две встречи, его заверения любить вечно, но вечность на фронте короче заячьего хвоста. Поддашься его просьбам и лобзаниям… в лучшем случае окажешься соломенной вдовой, а вернешься домой с плодом любви — проходу не будут давать: обзавелась пацаном, чтобы убежать с фронта!

— А мне!.. — обхватив колени руками, произнесла дурнушка Гуля. — Полюби меня пригоженький солдатик или сержант, на все бы пошла.

— На все идти, Гуля, — горе хватить.

— Да, ты такая красивая, а я коротышка.

— Но добрая, отзывчивая. Как тебя любят раненые!

— Любят, любят, а потом раз, и они на передовой. А там… Пехотинцы — самые несчастные солдаты.

— Несчастненького и выбери. Пиши ему письма, желай надежды, и он отзовется.

— Николай Васильевич именно так отозвался на твою любовь?

— Наш путь к любви прошел через три его ранения. От последнего он еще не совсем оправился.

— Он что, женился на тебе из благодарности?

— Даже если бы и так… Я его полюбила в семнадцать, сейчас мне за двадцать. После блокады встретились у его родных…

— А дальше?

— Долго рассказывать…

— Но это так интересно!

— В следующий раз, девочки.

— А в любви он тебе признался? Когда служил в дивизии, вроде бы не очень приударял за тобой.

— Когда человек любит — видно, и слова признания необязательны.

— И все же, как вы стали мужем и женой?

— Ну, Гулечка, это сугубо личное.

— Ну, что тебе стоит…

В свои неполные восемнадцать Гуля так жаждала любви, что отказать ей было невозможно. Но любовь Николая так мало походила на юные представления о ней, что Тома не сразу решилась сказать то малое, что могло показаться интересным для Гули и девушек.

— Я так понимаю, Гуля, любовь у всех разная, у нас она проходила внешне прозаически. Я ждала, когда Николай освободится от чувств к моей двоюродной сестре, затем от привязанности к жене. Он год не писал домой, и она, посчитав его погибшим, вышла замуж за инвалида войны.

— Вот стерва!

— Ну, зачем же так… Она хотела родить сына и назвать его именем Николая.

— Ну, это куда ни шло.

— А признание в любви без слова «люблю» произошло в Первомай. Это спустя полгода после ранения Николая.

— Иначе — любовь из благодарности за твое терпение и уход за ним?

— Для меня это не имело значения. Главное — я любила его и дождалась ответной любви.

— Но с хромым ни потанцевать, ни подурачиться.

— Ему сшили специальный сапог, хромота стала не так заметна. К концу войны нога, надеюсь, срастется крепко, и мы станцуем. Танцевать он умел. Ну, может быть, не сможет венский вальс, а медленный фокстрот — непременно.

— Уже что-то…

— Надежда всегда должна покалывать сердце, иначе любовь угаснет. Но, думаю, до конца войны танцевать будет негде.

— Ну, был бы кавалер, и на пяточке можно покружиться.

Чем больше девушки говорили о будущем, тем грустнее становились глаза многих. Когда началась война, у одних любимые уже служили год и два, у других — отняла война. А сколько осталось за линией фронта, так и не успев надеть солдатскую форму! А что будет, когда окончится война? Многим из девушек отстукает за двадцать пять. Пигалицы зачислят их в старухи и по праву молодых будут отбивать у них немногих, вернувшихся с войны.