Дальше живите сами - Джонатан Троппер

— Не ушиблась? Не нахлебалась? — встревоженно спрашивает Хорри, подхватив Венди железной хваткой профессионального спасателя.

— Нет… нет… все хорошо… — растерянно повторяет Венди, пока мощный буксир подтягивает ее к железной лестнице у края бассейна. — Ой, Хорри, ты прыгнул прямо в одежде…

— Ты тоже, — отвечает он. — Ну? Ты как?

— Да нормально я. Надо же, свалилась… Вот корова.

— Ты не корова. — Хорри убирает с ее лица мокрую прядь. — Ты мое солнышко-подсолнушко.

— Да, помню. — Улыбнувшись, она нежно гладит его по щеке.

— Ты никакая не корова, — повторяет он снова, стирая воду с ее лба. — И он должен тебя беречь.

Хорри разворачивается и плывет к выходу у мелкого конца бассейна.

— Спасибо, — тихонько шепчет она ему вслед.

— Ты йесь мокий, — говорит Коул, когда рядом с ним выныривает и встает Хорри.

— Ты прав, человечек.

— Паигяй со мной!

— Конечно, давай играть! — Раскинув руки, Хорри ложится на спину на воде.

Что Венди стирает со щек, сказать трудно — может, это слезы, а может, вода. Она же все-таки в бассейн упала…

Глава 26

Представление продолжается. Мы все на своем посту, на стульчиках, сидим шиву. Все, кроме Пола, который вымолил себе амнистию под предлогом каких-то крупных неотложных продаж в магазине. Элис после утренней сцены исчезла с концами, а вот Трейси появилась: сидит чуть в сторонке и улыбается — любезно и величественно. Мы же — точно рок-группа, кочующая из города в город: антураж и программа прежние, только публика каждый день меняется. Сначала нам положено печально скривить губы, а потом каждый затягивает свою песню. «Он отошел в мир иной тихо-тихо», — повторяет мать. «Сейчас деток уже трое», — говорит Венди. «Я — фотожурналист. Только что вернулся из Ирака, год там провел. Был прикомандирован к части военно-морских сил», — заученно твердит Филипп. «Мы разошлись», — говорю я.

Это потому, что каждые полчаса кто-нибудь непременно спрашивает, где Джен. Приходится отвечать, что мы разошлись. Новость тихо расползается по комнате, и в ближайшие полчаса бестактных вопросов мне больше не задают. Но потом прибывает следующая порция гостей, и цикл повторяется сызнова. Мне каждый раз жалко того, кто прокалывается: ему или ей, бедной, так неловко, лебезит передо мной, отдувается за всю компанию.

Разумеется, мамины ближайшие подруги полностью в курсе, с самого начала. Милли Розен приходит с дочкой Рошель, двадцатисемилетней незамужней девицей. Рошель красива, но красота у нее какая-то незапоминающаяся. Мамашка усаживает ее прямо передо мной и всячески пытается сделать так, чтобы у нас завязался разговор. Забавно, что эта мамашка — единственный человек в городе, который не знает, что я для ее дочери никакого интереса не представляю, поскольку у меня нет ни влагалища, ни титек.

Мамин старший брат, дядя Стэн, прибыл с очередной спутницей, престарелой проституткой Триш. Дама похожа на трансвестита и красится соответственно: увеличивает помадой губы и карандашом глаза. Стэн всю жизнь прослужил в апелляционном суде и был сорок лет женат на тете Эстер (спорим, у всех всегда есть тетя Эстер?) — женщине крупной и плоской как доска. Когда Эстер умерла от эмфиземы легких, Стэн выждал недели две или сколько он там счел подобающим и начал без зазрения совести спать со всеми желающими вдовами в своем пенсионерском поселке на Майами-Бич. Сейчас ему под восемьдесят, но и в этом возрасте земные радости ему не чужды: он по-прежнему водит машину и регулярно трахается. Я в этом уверен, потому что в любом разговоре он виртуозно выруливает на тему секса.

Кроме того, дядя Стэн первостатейный пердун, а поскольку приехал он уже довольно давно, воздух в помещении изрядно испорчен. Остальные гости морщатся и вертят головами, ища источник зловония, некоторые даже спешат убраться восвояси, но в основном люди слишком тактичны и переносят эту пытку молча.

Все — но не Филипп.

— Господи, дядя Стэн! — восклицает он. — Ты прямо садист. Сам-то ты как свои ароматы переносишь? Или привык?

— Это я кофе в самолете перепил, — поясняет старик.

— Кроме того, он сейчас на диете, ему можно только клетчатку. В сочетании с кофе — взрывоопасно, — поясняет Триш и подхихикивает. А женщинам с определенного возраста хихикать вообще противопоказано.

— Триш у меня медсестра, — гордо сообщает Стэн.

— Это в прошлом, — говорит Триш. — Я на пенсии.

— Но халатик носить умеет. — Дядя Стэн подмигивает и легонько лягает меня носком ботинка. — Намек понял?

— Стэн! — произносит Триш, но не скажу, что она слишком смутилась. Стэн пожимает плечами и тут же наклоняется вперед, чтобы выпустить очередную порцию смертоносных газов.

— Господи помилуй, — шипит Венди себе под нос.

Пол возвращается из магазина, но вместо того чтобы скрючиться, как подобает, на стульчике и дальше сидеть шиву, он целеустремленно пробирается через толпу в прихожей к и уходит наверх — по всей видимости, проверить, как там Элис.

— Да-а, ему, выходит, все можно? — капризно и обиженно, точно десятилетний ребенок, говорит Филипп.

Кто-то задает матери вопрос на любимую тему: приучение детей к горшку. В комнате тут же воцаряется почтительная тишина, и мать принимается вещать. Она в этом деликатном деле признанный эксперт, и дети ее друзей постоянно обращаются к ней за советами — кто по электронной почте, кто по телефону — по мере подрастания очередных детишек. В ее знаменитой книге есть целая глава, длинная и известная даже отдельно от книги, где популярно объясняются психологические причины каканья в штаны. Она подробненько описывает, как она приучала к горшку каждого из своих детей — поименно! — какие ошибки совершала, какие курьезы случались на этом трудном пути, причем все случаи дефекации изложены так натуралистично, что читать о них можно, только зажавши нос. Вообще вся мамина книга создавалась на основе ее материнского опыта, и четверо ее детей — вполне конкретные герои этого шедевра. Две страницы посвящены не опустившемуся в мошонку яичку Пола, большой раздел — долго не развивавшейся груди Венди, целая глава — тому, как я писался по ночам до шести лет и как мама в конце концов с этой проблемой справилась. Помню, все мое сознательное детство я крал в местном книжном магазине экземпляры маминой книжки и засовывал их в мусорные контейнеры за вокзалом Гетти. Так я пытался скрыть книгу от одноклассников. Но они ее все-таки обнаружили, классе в шестом. И тут началось! Зато в тот год я научился драться.

Голос у матери становится все тверже, все громче, она превращается в заправского лектора: артикулирует, жестикулирует, время от времени отпускает шуточки, которые все ее друзья наверняка знают наизусть, но прилежно смеются, поскольку женщина в трауре и обижать ее нельзя. Итак, мать бойко забавляет кучу гостей своими мудрыми изречениями о том, как писают и какают цветы жизни, и вдруг в ее монолог вторгается посторонний звук. Его слышат все, поскольку в гостиной стоит благоговейная тишина. Поначалу звук невнятен, вроде шипения микрофона и частого дыхания, но потом через детский монитор, который Венди установила в холле для связи с Сереной, доносится голос Элис. И говорит Элис буквально следующее:

Ты готов? Стоит?

Снова сопение, глухое постанывание и снова голос Элис:

Войди в меня, скорее.

Недолгая тишина. Потом опять стоны Элис — все короче, все выше регистром — пыхтение Пола: они приступили к делу всерьез. Наши гости, а их сейчас человек двадцать, онемели-окаменели-одеревенели. Глаза у них становятся все квадратнее. Мать умолкает и поворачивается к монитору.

Сильнее! — кричит Элис. — Еще сильнее!

Тише ты, — выдыхает запыхавшийся Пол.

Ну же, милый! Кончай в меня! Кончай!

— Элис-то у нас разговорчивая, — замечает Филипп. — Приятная неожиданность.

— Я днем клала Серену спать как раз в той комнате, — оправдываясь перед присутствующими, говорит Венди. — Видно, забыла отключить монитор. Это мой ляп.

Филипп откидывается на спинку стула, и рот его растягивается до ушей.

— Может, я и плохиш, но мне нравится.

— Помилуйте, господа, — строго говорит мама. — Это всего лишь секс. Всем вам доводилось этим заниматься. А некоторым — предстоит не далее как сегодня. Через пару часов.

— Мне — так точно. — Дядя Стэн лягает меня и ухмыляется. Блудливый старикашка.

В гостиной стоит абсолютная тишина. Нарушает ее все нарастающее рычание Пола и постанывания Элис с бесконечным: Давай же! Давай!

— Мужики в нашей семье выносливые, мы любим длинные дистанции, — поясняет присутствующим Филипп. — Возможно, трансляция слегка затянется.