Бурный финиш - Дик Фрэнсис

— Это будет здорово, — отозвалась Габриэлла. — Я сразу перестану волноваться.

— Лучше и не начинай, — сказал я. — Все будет отлично. Боги Древнего Рима, наверное, хохотали до упаду, слушая наши рассуждения.

Глава 12

Мы прошли через булочную и оказались на улице. Я понял, что придется очень постараться, чтобы не опоздать.

— Нам надо взять такси, — сказал я.

Габриэлла покачала головой:

— Здесь его не поймать. Лучше доехать на трамвае до центра, а там уже сесть в такси.

— Ладно, — согласился я. — Трамвай или такси — неважно. Поедем на том, что придет раньше.

Трамваи ходили по большому проспекту, на который выходил этот тихий переулок. Мы прибавили ходу.

— Я и не подозревала, что уже так поздно, — сказала Габриэлла, увидев уличные часы, обе стрелки которых показывали на северо-восток.

— И эти еще отстают, — сказал я. — Сейчас четверть.

На проспекте показался длинный зелено-кремовый трамвай.

— Бежим! — крикнула Габриэлла. — Остановка за углом. Надо успеть.

Мы побежали, держась за руки. До угла оставалось шагов десять, не больше.

Внезапно Габриэлла вскрикнула и споткнулась. Я дернул ее за руку, она прижалась ко мне. Вдруг я почувствовал острую боль в боку. Мы оба упали на мостовую — я первым, чтобы уберечь ее от удара.

Двое-трое прохожих остановились, стали помогать нам подняться. Но Габриэлла лежала неподвижно. Я увидел маленькую дырочку на спине ее пальто, почти по центру. Цепенея, я опустился на колени рядом с ней. Затем я засунул левую руку внутрь пиджака, дотронулся до пылающего правого бока, а когда снова вынул руку, она была вся в крови.

— Нет, — только и произнес я. — Нет...

Склонившись над Габриэллой, я перевернул ее на спину, взял на руки. Глаза ее были открыты. Они остановились на мне.

— Генри, — прошептала она. — Я... не могу дышать.

Вокруг нас уже собралась небольшая толпа. Я отчаянно вглядывался в их озадаченные лица.

— Доктор, — сказал я. — Медико! — Нет, это кажется, по-испански.

— Si, si, — сказал мальчик, стоявший у моего локтя. — Undottore[7].

В толпе возникли шевеление и переговоры. Я понял только одно слово «Inglese», англичанин, говорили они, и я кивнул. Я осторожно распахнул коричневое замшевое пальто Габриэллы. В правой части была большая рваная дыра с темными краями. Черное платье было мокрым от крови. Я неистово замахал рукой, чтобы собравшиеся отошли, и они в самом деле отодвинулись на шаг.

Женщина, по виду мать семейства, вытащила из сумочки ножницы и присела с другого бока Габриэллы. Жестом она попросила меня снова распахнуть пальто девушки и, когда я это сделал, стала разрезать ей платье. Она действовала очень осторожно, и все же Габриэлла зашевелилась в моих объятиях и приглушенно застонала.

— Тише, любимая, — сказал я. — Все будет хорошо.

— Генри... — прошептала она и закрыла глаза.

С разрывающимся сердцем я держал ее на руках, а женщина, споро работая ножницами, наконец вырезала большой кусок ее платья. Когда она увидела, что там, под платьем, ее крупное лицо исполнилось сочувствием, и она покачала головой.

— Signore, mi displace molto, — обратилась она ко мне. — Molto[8].

Из верхнего кармана пиджака я извлек чистый белый платок, вывернул его на другую сторону и прикрыл им страшную рану. На выходе пуля раздробила ребро, и его осколки виднелись в кровоточащем отверстии под грудью. У белого лифчика снизу появилась красная кайма. Я снова прикрыл Габриэллу пальто, чтобы она не замерзла. Я с ужасом думал, что она может умереть до появления доктора.

Возле нас появился карабинер в начищенных сапогах и зеленоватых защитных брюках, но я сильно сомневался, что заговорил бы с ним, даже если бы он знал по-английски. Собравшиеся начали ему что-то тихо говорить, и он оставил меня в покое.

Габриэлла снова открыла глаза. Лицо ее было серым и в испарине от страшной боли.

— Генри...

— Я здесь.

— Не могу дышать...

Я слегка приподнял ее так, что она оказалась в полусидячем положении, опираясь на мою руку и колено. Но это движение отняло у нее слишком много сил. Лицо ее стало еще бледнее. Из открытого рта вырывалось учащенное дыхание.

— Не бросай меня...

— Нет, милая, не брошу, — сказал я. — Тише...

— Что случилось?

— В тебя стреляли.

— Стреляли? — Это ее не удивило. — Билли?

— Не знаю, я не видел. Не говори ничего. Скоро будет доктор.

— Генри... — Силы оставляли ее, кожа приобрела мертвенный оттенок. — Генри, я тебя люблю.

Она снова закрыла глаза, но сознания не потеряла. Левая рука Габриэллы судорожно подергивалась, страдальческие морщины на лице сделались глубже.

Я бы отдал все на свете, чтобы она опять стала здоровой, чтобы ее отпустила боль.

Прибыл доктор. Он был молод и потому еще не забыл, чему его учили. У него были густые черные волосы и худые ловкие руки. Только это мне в нем и запомнилось.

Он склонился над Габриэллой, быстро заглянул под мой платок и обернулся к полицейскому.

Я услышал слова «auto ambulanza» и «pallotta»[9]. Собравшиеся наперебой сообщали необходимую информацию.

Молодой врач снова опустился на колено и пощупал пульс Габриэллы. Она приоткрыла глаза.

— Генри.

— Я здесь. Молчи.

— М-м...

Молодой врач сказал ей что-то утешающим тоном, она слабо ответила: «Si». Он раскрыл свой чемоданчик и ловко собрал шприц для инъекции, затем проделал дырку в ее чулке, протер кожу спиртом и сделал укол в бедро. Снова пощупал пульс и сказал что-то успокаивающее. Я видел, что он ее ободряет, но меня это мало утешало.

Вскоре Габриэлла открыла глаза пошире, и на ее влажном лице появилась судорожная улыбка.

— Лучше, — сказала она еле слышно.

Но она на глазах теряла дыхание, и никаких улучшений я не заметил, разве что, возможно, боль немного утихла.

— Ну и хорошо, — улыбнулся я в ответ. — Тебя отвезут в больницу, и все будет в порядке.

Габриэлла еле заметно кивнула. Врач по-прежнему держал ее руку, следил за пульсом по часам.

Подкатили две машины и, взвизгнув шинами, остановились. Полицейский «Ситроен» и машина «Скорой помощи». Из первой появились два карабинера, явно в чинах, а из второй — санитары с носилками. Вместе с доктором они осторожно забрали Габриэллу из моих объятий и уложили на носилки. Под голову ей положили одеяло, чтобы было удобнее лежать. Доктор проводил взглядом дырочку в спине. Он и не попытался снять с Габриэллы пальто.

Один из полицейских спросил меня:

— Вы, кажется, говорите по-французски?

— Да, — ответил я, вставая. Только теперь я понял, какая здесь твердая мостовая. Нога, которую я согнул в колене, успела онеметь.

— Имя и адрес молодой дамы?

Я сообщил, он записал.

— А ваши?

Я сообщил.

— Что тут случилось? — спросил он.

— Мы бежали, чтобы успеть на трамвай. Кто-то выстрелил нам в спину. Вот отсюда. — Я показал на переулок.

— Кто же?

— Я не видел. — Санитары подняли носилки с Габриэллой, я поспешно сказал: — Я поеду с ней.

Но полицейский покачал головой:

— Попозже. Сейчас вы должны поехать с нами и рассказать все, что случилось.

— Я не оставлю ее. — Я не мог допустить, чтобы Габриэллу вот так увезли. Я быстро шагнул к доктору, взял его за руку.

— Глядите, — сказал я, распахивая пиджак.

Он взглянул и стал вытаскивать мою рубашку из брюк, чтобы разобраться, что случилось. По нижнему ребру у меня тянулась кровавая полоса длиной дюймов пять. Неглубокая, но горела, как ожог. Доктор пояснил полицейским, что это означает.

— Ладно, — сказал тот полицейский, что говорил по-французски. — Поезжайте, пусть вам сделают перевязку. — Он записал адрес на страничке блокнота и, вырвав, дал мне. — А потом к нам, ясно?

— Договорились.

— Паспорт при вас?

Я вынул паспорт, отдал ему и положил в бумажник листок с адресом. Доктор кивком велел мне садиться в машину «Скорой помощи», что я и сделал.

— Погодите, — сказал полицейский, когда санитары уже закрывали двери. — Пуля, значит, попала в девушку, а потом задела и вас?

— Нет, — сказал я. — В нас стреляли дважды. Сначала в нее, потом в меня.

— Мы их будем искать, — пообещал полицейский.

Габриэлла была жива, когда мы подъехали к больнице, была жива, когда ее перенесли прямо с носилками на каталку, была жива, когда один из санитаров «Скорой» объяснял доктору, что случилось, и когда этот доктор и его помощник, так и не сняв носового платка с раны, проверили ее состояние, после чего быстро увезли. Второй доктор, коренастый мужчина с плечами боксера, остался и задал мне какой-то вопрос.

— Inglese, — отвечал я. — Non parlo italiana[10].

— Вам придется подождать, — сказал он по-английски. У него был сильный акцент, но, к счастью, мы могли как-то объясняться.

Он привел меня в узкую комнату, где стояла узкая кровать. Жестом велев мне садиться, врач вышел и вскоре вернулся с медсестрой, у которой в руках были какие-то бумаги.