Педагогические притчи (сборник) - Амонашвили Шалва Александрович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они мило улыбались, приласкали меня. Потом открыли книжный шкаф, на полках которого лежало всего два десятка книг.
«Это все?» – удивились они.
«Часть книг мы сожгли», – отозвалась мама.
«Почему? Какие?» – еще больше «удивились» они.
Мама назвала несколько книг и добавила, что не помнит все.
«Хорошо сделали!» – сказали они и обратились ко мне: «Какой ты большой мальчик, наверное, тоже помогал родителям сжигать плохие книги?»
«Нет, – солгал я, – я спал».
«А ты не знаешь, может быть, где-то дома лежат книги, которые родители не успели проверить?»
«Нет, – ответил я, – дома уже нет книг, кроме этих».
«Умница, – сказали они мне, – слушайся родителей». – И ушли.
Мама закрыла за ними дверь. Потом мигом схватила меня, прижала к себе, покрыла поцелуями и заплакала. Сердце ее вырывалось из груди.
Может быть, думаю я, не надо требовать от детей, чтобы они всегда и всем говорили только правду, никогда и никому не лгали? Может быть, надо было сказать этим дядям о мешке, который в тахте?
Но я солгал, и, как и сейчас убежден, это было торжество педагогики сердца моих родителей.
От вас, Отец, о спрятанных книгах я не слышал больше ни слова.
Я знал, что мешок исчез. Потом Ты ушел на войну и вскоре погиб. У мамы было много забот в те тяжелые годы. Я чувствовал, что вспоминать о мешке нельзя, и тоже забыл о нем.
Летние каникулы, как правило, я проводил в деревне у бабушки и дедушки. Любил много читать и перечитал почти все книги, которые только имелись у нас и соседей.
Но однажды бабушка сказала мне: «Сынок, загляни в кувшин, там должны быть книги твоего отца».
Было это в 1946 или в 1947 году. Кувшин предназначался для хранения вина и, по грузинскому обычаю, был по горло зарыт в землю в дедушкином амбаре. Сверху его покрывали плоским круглым камнем и притаптывали землей.
Мне пришлось искать место, где был зарыт кувшин.
Знала ли бабушка, какую опасную взрывчатку я достал из кувшина? Нет, не знала. Зато я сразу вспомнил об исчезнувшем мешке.
О чем Ты, Отец, тогда думал, когда с твоего молчаливого согласия мама переправила эти книги своим родителям? Было же велено Тебе, коммунисту, уничтожить их? Неужели Ты не мог предвидеть, что когда-нибудь книги эти достанутся мне, Твоему сыну?
В тот год я вернулся в школу другим человеком: я прочитал все романы Михаила Джавахишвили и Григория Робакидзе, стихи Паоло Иашвили и Тициана Табидзе и еще много других книг. Я стал владельцем сокровищ.
Но мог ли я кому-либо сказать об этом, показать книги? Только любимой учительнице Варо Вардиашвили? Ты думаешь, Отец, она наложила запрет на эти запрещенные книги? Нет! Она дала мне понять, что я имею духовный источник, но надо молчать.
И я молчал, перечитывал книги и молчал. В моем духовном мире образовалась засекреченная часть, и она питала мою нравственность, мои отношения. Я воспитывался не столько книгами, сколько той мыслью, что Твоя совесть стала частью моей совести.
И настал час испытаний. Я, тоже член партии, вступивший в нее сразу после смерти вождя, с искренней верой, что укрепляло могущество Великой Страны, я, народный депутат и член Верховного Совета, в один из последних дней 1990 года нажимаю на кнопку голосования: быть или не быть шестой статье в Конституции СССР. А статья эта узаконивала нераздельную власть партии.
«Не голосуй против, Шалва, – уговаривал меня сидящий рядом коллега, – партия еще наберет силу…»
Но я, Отец, посоветовался тогда только с Тобой и «услышал» Твой тихий голос, такой же, какой запомнился мне с тех далеких времен у нашей русской печки: «Сынок, – шепнул Ты мне, члену Верховного Совета, – совесть выше всяких партий, всяких верований. Действуй по совести».
И указательный палец моей правой руки с удвоенной силой, ибо от имени двоих, нажал на кнопку.
Язык пламени свечей
Отец!
Тебе не выпало счастье быть дедушкой, но тем не менее Ты помогаешь мне быть им. У меня пять внуков и внучек. Нинца – самая старшая, ей уже четырнадцать лет, затем Александр, Мариам, Михаил, Анна.
В воспитании внуков тайну составляет умение говорить с ними, говорить от сердца к сердцу, когда слова уступают место ласкам, когда они превращаются в молитву.
Дети как дети: они шалят, проявляют свой нрав и волю, требуют свободы. Что нужно дедушке, чтобы найти общий язык со своими внучатами? Не просто умение, а еще что-то более важное, что озаряет умение говорить?
Что это такое?
Вот что я записал в своем дневнике от 22 апреля 1992 года.
Мне тогда захотелось поговорить с Тобой и с Мамой. Зажег я свечи, поставил подсвечники на письменный стол рядом друг с другом и начал писать.
В это время дверь комнаты осторожно приоткрывается и с лукавой улыбкой входит моя первая внучка, а для Тебя – первая правнучка, Нинца. Сколько ни говори ей: не мешай дедушке работать, – как только улавливает момент, мгновенно крадется ко мне. Так и сейчас. А дальше, Отец, вот такая запись сохранилась у меня в дневнике.
– Дедуля, только одну минутку, хорошо?
Я откладывая ручку, поднимаю голову и улыбаюсь.
– Где ты была столько времени? Я же тебя жду.
– О-о-очень прошу, посади меня на стол!
– Давай, только бумагу не помни.
– Одна свечка для прабабули, а вторая кому?
– Вторая – моему Отцу, твоему прадедушке.
– А где прадедушка, я его не знаю.
– Его давно нет в живых, погиб на войне.
– Прабабуля плакала?
– Плакала, конечно, я тоже плакал.
– Сейчас прадедушка и прабабушка там вместе?
– Да… Смотри, как они разговаривают друг с другом…
– А как они разговаривают?
– Языком пламени… Видишь, пламя свечей играют!
– Языком пламени… Красивый язык. О чем они разговаривают?
– А ты смотри и прислушивайся.
– Прабабушка говорит прадедушке обо мне… Так?
– Думаю, так…
– Что я хорошая девочка, да? Что я знаю много стихов…
– Помнишь, как любила тебя прабабушка? А прадедушка смотрит на тебя и шепчет: «Какая у меня красавица прапраправнучка!»
– Почему три раза?
– Смотри. Этот твой палец – прадедушка, мой отец. Это я – его сын, твой дедушка. Это Паата – мой сын, твой отец. Это ты – дочь Пааты, моя внучка…
– Да, три раза пра-пра-пра… Что это за конверты? Можно взять?
– Бери. Там письмо.
– От кого?
– Его мой отец послал мне, с дороги на фронт.
– Какое старое письмо…
– Когда получил его, я был на шесть лет старше тебя.
– Пять и шесть – одиннадцать. Прочти, пожалуйста.
– Слушай. «Привет, мой мальчик! Как твои дела?
Я соскучился по вам. Ты один мужчина в семье, присмотри за женщинами… Обо мне не грусти. Целую».
– Почему «не грусти»?
– Мой папа успокаивал меня: вот победим фашистов – и вернусь…
– Кто были фашисты?
– Они хотели завоевать нашу страну и начали войну.
– А что на войне?
– Не знаешь, что такое война?
– Видела по телевизору: бомбы взрываются, дома рушатся и люди умирают… Что случилось с прадедушкой? Пуля в него попала? В сердце?
– Когда человек умирает на войне, говорят – погиб. Мой отец погиб… Потому у тебя нет прадедушки…
– Жалко мне прадедушку… плакать хочется…
– Дай сотру слезинки… Не надо плакать… Лучше приласкай его свечу и скажи что-нибудь доброе.
– Можно стихотворение расскажу?.. О розе… Руставели… «Розу как-то вопрошали: ты красива, стан хорош…» Ну как?
– Видишь, мы втроем хлопаем тебе… Но пора спать.
– Что ты делаешь, когда один в комнате? Разговариваешь с ними?
– А как же…
– Но я прислушивалась за дверью, ты не разговаривал.
– Я слушаю их и пишу… вот так…
– Поняла, ты разговариваешь с ними языком пламени свечей… мысленно разговариваешь… Спокойной ночи!
– Дай мне поцеловать тебя за себя и за них!..
А теперь, Отец, об очень важном, что озаряет умение дедушки говорить с внучатами: если дедушка хранит в душе своей ангелов, – какими являетесь для меня Вы – Отец и Мать, – то в нем обязательно родится язык пламени свечей, которым уже владеют дети и который есть тропинка к их сердцу.
