Царство медное - Елена Ершова

– Что с ней? – повторил ученый.

– Гипогликемия, – ответил тот. – Случается у диабетиков при передозировке инсулином, или неправильном питании, или в результате стресса. Девушке надо всего лишь следить за собой. Мы ввели ей внутривенно раствор глюкозы. Теперь, думаю, все будет в порядке. Поправляйтесь.

Врачи уехали. Администратор, который все это время тоже присутствовал в номере, пролепетал что-то о том, что надеется на скорое выздоровление, начал говорить что-то про оплату, но Виктор молча достал кошелек и, не глядя, сунул мужчине несколько купюр.

– Я побуду здесь, – сухо сказал ученый. – Если что-то понадобится, сообщу.

Администратор скосил глаза, оценил выданную наличку и испарился. Виктор подошел к кровати на трясущихся ногах, присел на краешек. Лиза попыталась отодвинуться, натянула покрывало на подбородок, глядя поверх него виноватыми глазами.

– Прости, я тебе не сказала…

– Все в порядке. – Виктор тепло улыбнулся. – Никто не виноват в своей болезни.

– Я не помню, как это случилось, – пожаловалась она. – Я так устала вчера…

– Ты просто переволновалась.

– Я еще вчера заметила слабость, – согласилась Лиза. – И много спала… А утром стало нехорошо, но голова была, как в тумане… Все эти события… ты слышал новости? Про тех убитых…

Она поежилась и жалобно поглядела на Виктора. Он ободряюще положил ладонь на ее колено.

– Не думай о них, – сказал он. – Тебе не о чем теперь волноваться. Отдыхай и ни о чем не думай.

– Ты сердишься на меня?

Виктор вздохнул.

– Ну что ты, – успокаивающе сказал он и усмехнулся. – Я сам хорош. Устроил истерику.

– Значит, ты волновался за меня?

Ясные зеленые глаза девушки смотрели настороженно, с надеждой. Ее пальцы подрагивали, нервно разглаживали ткань покрывала. Будто случайно, коснулись руки Виктора.

– Волновался, – признался он и сжал ее пальцы.

Она доверчиво подвинулась к нему. Виктор погладил ее по плечам, коснулся растрепанных волос.

– Все теперь будет хорошо, – пообещал он, привлекая ее к себе. – Ты мне веришь?

– Верю, – выдохнула она в самые его губы.

Виктор почувствовал сладкий привкус меда и, может, еще молока, а кожа оказалась теплой, шелковистой, податливой. Тогда нахлынула пьянящая и теплая волна, затопила комнату, отгородив от внешнего мира двоих людей. И, увязнув в тягучей любовной патоке, они не слышали ни приглушенного пиликанья телефона, ни жужжания осы, попавшей в ловушку между оконными рамами.

20

Западня

…Сколько их прошло, однообразных, темных дней, месяцев, лет? Время остановилось. Сжалось в комок, будто в неподвижности было избавление от боли.

Мальчик цепенел вместе с ним. Он забыл свое имя и помнил только номер – Сто семьдесят шестой. Такой был порядковый номер его кокона. Так называл его и тренер.

Некогда огромный мир сначала уменьшился до размеров улья, затем ограничился замкнутым пространством каземата и в конце концов замкнулся на мальчике, как защитная скорлупа. Она нарастала новыми слоями, костенела, но под ней еще шевелились не вытравленные до конца воспоминания прошлой, далекой жизни.

Они воплощались в рисунках. Это помогало мальчику выдержать окруживший его ужас бесконечных тренировок и пыток, слабым лучиком света вонзалось в непроглядный мрак, не давая сердцу окаменеть окончательно.

Но Дар не поощряет романтиков и мечтателей. Дар ненавидит любые проявления человеческих чувств. И когда наставник Харт обнаружил исчерканные карандашом наброски, улей содрогнулся – от подземных казематов до верхушек смотровых башен.

– Случай неслыханный, недостойный дарского воина, – жаловался Харт коллеге, в то время как неофит, подвешенный на дыбе, захлебывался собственной кровью. – Из-за этого упрямца мне самому приходится подвергаться наказанию. А ты знаешь, как рады господа преторианцы заполучить в когти нашего брата.

Харт указал на заплывший гематомой глаз. Он давно работал с молодежью, нахватался от них затейливых словечек, а потому был красноречивее прочих.

– Я предупреждал, – отвечал второй. – Силы потрачены впустую.

– Я прочил Сто семьдесят шестого в свои преемники, – вздыхал Харт. – Не часто находишь идеального кандидата на должность сержанта. Беда в том, что он еще цепляется за внешний мир. Однако я найду способ сделать из него васпу. Он готов. Надо только подтолкнуть.

И вот неофиты стоят на склоне холма, а хлесткий зимний ветер выжигает щеки и забирается под воротники коричневых гимнастерок. Внизу, у подножия, лежит деревенька в пять дворов, похожая на ту, оставшуюся в прошлой жизни. Мальчик видит ребятишек, играющих в чистом выпавшем снегу, лошадь, волочащую поклажу. Из печных труб валит дым, и до мальчика долетает запах свежеиспеченного хлеба.

Этот маленький кусочек прошлого зовет его, и мальчик начинает спускаться с холма. Но земля почему-то колеблется под тяжелыми башмаками, и непонятный груз давит на плечи. Мальчик глубоко увязает в снегу, останавливается, пытаясь совладать с невыносимой тяжестью собственного тела. Земля под ним дрожит и шевелится, будто старается избавиться от навалившегося на нее гнета. Будто каждое движение причиняет ей боль.

Тотчас до него долетает встревоженное ржание лошади. Дети прекращают свои игры и как один устремляют бледные лица в сторону холма. Кто-то начинает плакать, но выскочившая женщина сгребает малыша в охапку и уносит в дом. Становится тихо-тихо. Так тихо, что в голове у мальчика начинает звенеть. И слышно только, как стонет в черных ветвях ветер.

Странные чувства захлестывают мальчика с головой. Этот мир больше не его. Он отталкивает, отвергает мальчика, боится, потому что знает: мальчик живет по своим, не зависящим от окружающей среды законам.

Тогда вдалеке нарастает стрекот вертолета. Небосвод лопается, горизонт расходится по шву, а от земли вздымается алое облако ревущего пламени. Рядом раздаются сухие, отрывистые слова приказа, и мальчик не может не подчиниться им.

Отныне он – чуждый и страшный пришелец, враждебный всему живому. Отныне его место – в Даре. И он возвращается туда, опустошенный и мертвый.

Ловушка захлопывается…

Некоторое время он завороженно смотрел на фотографию обугленного бревенчатого остова, на бесформенную черную груду тряпья и костей, бывшую некогда человеком. Черно-белый снимок почти тридцатилетней давности околдовывал его, выхватывал из памяти давно забытые картины прошлого. Будто наяву, гудение огня, крики людей, рев машин смешивались в один сплошной гул, от которого вибрировал воздух, и земля, и все тело.

Приятное, опьяняющее чувство было сродни легким электрическим импульсам, которые зарождались где-то глубоко в нервных ганглиях и распространялись через позвоночник по всему телу.

Фотография возбуждала его. Огонь и кровь всегда возбуждали, и Ян облизал кончиком языка пересохшие губы. Только теперь он заметил, что неосознанно потирает правую ладонь о шершавый подлокотник кресла. Время от времени шрам невыносимо зудел, но в целом это было терпимо. И долгое время Ян просто не понимал, отчего вдруг новым Уставом было запрещено вступать в симбиотические отношения с людьми.

Если верить старым рапортам, договор между васпой и человеком когда-то был неотъемлемой частью их жизни. Возможно, когда-то они объединяли свои силы на войне, от которой остались подземные катакомбы, бункеры и заброшенные, но еще действующие подстанции. Потом случилось что-то. И все изменилось. Дар отделился от остального мира, и появились новые законы, и появилась Королева, а вместе с ее появлением изменился и Устав.

Ян помнил, как ночами пробирался в катакомбы под ульем, где хранились уцелевшие бумаги и книги, исписанные выцветшими чернилами. Там были непонятные значки и формулы, и он терялся в догадках, известно ли Королеве о подземном архиве. А если да, то почему она не приказала уничтожить его? Все лишнее должно быть отсечено. И Ян сильно рисковал, когда унес за пазухой сложенный вчетверо лист, где говорилось о договоре на крови. Одна фраза запомнилась особенно: «Человек получает силу. Васпа получает раба».

Пока все шло по плану: человек привез монстра в столицу, и кровь хозяина, его жизненная энергия обновили организм Яна, защитили от концентрированного яда Королевы. Хотя была и обратная сторона, о которой не говорилось в рапортах. И Ян теперь понимал почему.

Устанавливая над Виктором контроль, Ян постепенно терял контроль над самим собой.

Сначала это проявлялось в ночных кошмарах. Тех самых воспоминаниях о прошлой жизни, о которой он позабыл за все годы службы в дарском улье. И, черпая от Виктора энергию, он черпал что-то еще, чему пока не мог подобрать название.

Это дезориентировало его.

Наверное, поэтому он прочел ту книгу о жизни людей до Сумеречной эпохи. Поэтому с жадностью подмечал и впитывал все нюансы незнакомого ему мира, в котором чувствовал себя не слишком комфортно.