Не промахнись, снайпер! - Владимир Першанин

— Убьют… бежим отсюда.

Вытащить раненого я не смог, оказался слишком тяжелым. Помог один из бронебойщиков. Вся группа сбегалась под прикрытие массивного корпуса бомбардировщика Пе-2. Конечно, пули пробивали дюралий насквозь, но это была хоть какая-то защита. Нас собралось здесь человек десять. Командира орудия пытались перебинтовать, но мины загнали всех в щель между корпусом самолета и землей.

Левое крыло с обгоревшим четырехметровым двигателем было подломлено и тоже защищало от осколков. Мины взрывались вокруг самолета. Те, которые попадали в корпус, разбрасывали в стороны куски обшивки. Удар сверху проломил дыру в крыле, осколки врезались в землю возле самых ног. Я успел откатиться, пулеметчик с руганью схватился за ботинок.

— Достали, сволочи!

С нашей стороны тоже открыли огонь минометы, судя по звуку, тяжелые, полковые. Ухающие взрывы сотрясали землю. Немцы оставили Пе-2 в покое, а пулеметчик продолжал материться:

— Опомнились, мать иху так… Старшой, глянь, что с ногой.

Я стащил ботинок, размотал обмотки. Два небольших продолговатых осколка торчали из кожи.

— Сейчас вытащу, терпи.

— Терплю.

Один осколок выдернулся легко, второй не поддавался, скользил в пальцах, мокрых от крови. На помощь пришел Саня Ваганов.

— Дай-ка, зубами попробую.

— Ты че, — извиваясь от боли, пулеметчик убрал ногу подальше.

— Не бойся. У меня зубы, как клещи.

Саня действительно очень ловко выдернул небольшой изогнутый осколок. Выплюнул на ладонь и передал пулеметчику.

— Держи. На память.

Дезинфицировать раны было нечем.

— Мочой, — предложил напарник — У нас фельдшер в деревне всегда говорил, мол, поссыте на рану, пройдет, как на собаке.

— Что, йод жалел?

— Нет, когда выпивши бывал. А пил он, не просыхая.

Перевязали пулеметчика, затем командира орудия, старшего сержанта. Зажигательная пуля пробила руку чуть ниже плечевого сустава, вышло много крови, сильно обожгло края раны. Тяжелее всех приходилось парнишке-пехотинцу с перебитой ногой. Его и пулеметчика с оторванными пальцами следовало срочно отправлять в тыл, но еще в течение часа мы не могли даже высунуться. Понемногу под защиту самолета сползались с нейтралки уцелевшие бойцы. Появился санинструктор, который, осмотрев тяжело раненных, заявил, что их надо срочно эвакуировать. Это мы знали и без него. Солдаты, еще не верившие, что уцелели и получили хоть какую-то передышку, сворачивали самокрутки, а инструктору посоветовали матом:

— Сам тащи, ты с нами в атаки не ходил.

Отыскался и санитар. Им обоим показали на парнишку с перебитой ногой и белым от потери крови лицом.

— Чего смотрите? Несите в тыл.

Вокруг не оказалось ни одного офицера. Солдаты с нескрываемой злостью смотрели на санинструктора и санитара, будто они являлись виновниками неудачной атаки и многочисленных жертв. В любой момент кто-то мог нажать на спусковой крючок. Я впервые стал свидетелем не то что самосуда, а жесткого решения, принятого без всяких командиров. Санинструктор вместе с санитаром молча погрузили пехотинца на плащпалатку и довольно быстро потащили по траве. Один из бойцов, в телогрейке без знаков различия, подсказал парню с оторванными пальцами:

— Ты, сынок, если силенки имеются, ползи потихоньку следом. Помощи вряд ли дождемся

— Попробую…

— Навоевались. Опять фриц нам ряшку намыл, — проговорил солдат в телогрейке.

Снял ее. Гимнастерка с двумя нашивками за ранения насквозь промокла от пота.

— Всего сотню метров полз, — не спеша объяснял он, как из воды вылез. — Нас трое отползали. Одного убили, второй в воронке спрятался, а я вот сюда добрался.

На правом фланге где-то впереди шла стрельба. Предположили, что третий батальон, усиленный отдельной ротой автоматчиков, все же прорвал немецкую оборону. Вскоре появился ротный Чапаев с несколькими бойцами. Сначала покурил вместе со всеми, потом приказал рыть щели для укрытия. Довольные тем, что не гонят снова в атаку, солдаты принялись дружно ковырять землю. Лейтенант долго осматривал в бинокль передовую, затем подтвердил нашу догадку:

— Третий батальон вперед вырвался.

— И нам, что ли, теперь вперед? — настороженно спросили его.

— Погодим пока. Ройте веселее, немец без дела не любит сидеть. Скоро мины начнет бросать.

Поговорил со мной. Рассказал, что в роте погибли два командира взводов, а третий куда-то пропал. Может, раненый лежит. Оказывается, что до траншей оставалось метров сто, но огонь велся настолько плотный, что людей скашивало целыми отделениями. Особенно пострадали молодые, из вновь прибывших, которые бестолково заметались и в большинстве погибли.

— Вы хоть нас поддерживали? — спросил он.

— Делали, что могли, — ответил я. — У фрица пулеметы из укрытий бьют. Позавчера один бронеколпак имелся, а сегодня уже три стало. И все три после артиллерийской подготовки уцелели.

— В тот, который слева, снаряд угодил, — рассказывал один из солдат. — Тех, кто внутри, хорошо глушануло. Немцы два тела вытащили. Новых посадили, и пулемет опять заработал.

— Как там Фельдман? — спросил я Чапаева.

— Который с тобой из запасного полка прибыл? Убили. Его в штаб хотели забрать, он в топографии разбирался. А я придержал до начала наступления, пулеметчиков не хватало. Кому какая судьба. Если б не наступление, пристроился бы в штабе.

— Судьба, — согласился я.

По моей подсказке забрали из запасного полка сержантов Гребнева и Фельдмана. Вот уже один убит. Мало ли погибло других бойцов сегодня? Неизвестно, сколько я сам продержусь на передовой. Странная получалась картина. Поле, на котором прибавилось десятки мертвых тел, засевшие в воронках бойцы и кучка, сбившаяся под защитой издырявленного бомбардировщика. Небо оставалось по-весеннему чистым и голубым. Люди, пережившие смерть, понемногу погружались в сон. Напряжение отпускало, несмотря на то, что в любой момент немцы могли снова открыть артиллерийский огонь.

Ротный-4 Василий Чапаев (я так и не запомнил его фамилию) не теребил людей. Бормоча под нос, отмечал вместе с сержантом что-то в списке бойцов четвертой роты. Ординарец набивал патронами диски своего ППШ и автомата лейтенанта. Я тоже проверил запас патронов. Получилось, что за утро выпустил шестьдесят с лишним пуль, месячная норма для снайпера.

— Что дальше-то будем делать? — спросил Чапаева.

— Пока здесь останемся. За отступление без приказа могут под трибунал отдать.

— Какой трибунал? — вскинулся один из бойцов. — И так все поле кровью удобрили, надо к своим вечером отходить.

— Удобрили! — передразнил его лейтенант. — Слов нахватался. К своим он уйти хочет.

— А че, я не прав?

— Свои все на нейтралке, траншеи пустые. Обозники да тыловики через полста шагов дежурят…

— И заградотрядовцы…

— Может, и они. Назад ходу нет.

Пресекая ненужную болтовню, лейтенант приказал всем по очереди почистить оружие, углубить окопы и подготовиться к отражению атаки. Однако немцы атаковать не пытались, лишь простреливали нейтралку пулеметами. Время от времени всаживали очередь в Пе-2. Многострадальный корпус «пешки» гремел под ударами и светился на фоне заходящего солнца многочисленными отверстиями. На выходе расплющенные пули оставляли отверстия величиной с пятак.

Ординарец Чапаева открыл плоскую банку паштета, разложил на тряпице хлеб, полпачки печенья. Остальные тоже стали доставать у кого что осталось. Командир роты приказал ординарцу собрать еду и разделить на всех поровну.

— Согласны? — спросил он.

— Давай. Дели на всех харчи.

— Артелью веселее. Еще бы водочки.

— Есть и водка. Точнее, спирт, — сказал лейтенант.

— Живем!

На два десятка человек разделили консервы, пачки три пшенного концентрата, завалянные обрезки сала, ломти хлеба. Кроме фляжки спирта, кто-то из запасливых солдат выложил на общий стол остатки водки. Спирт разбавили водой под внимательными взглядами присутствующих. Человека четыре оказались непьющими, остальным наливали в трофейный алюминиевый стаканчик граммов по семьдесят разбавленного спирта или водки. Я с удовольствием съел кусок хлеба с волокнами тушенки, крошечную порцию сала, а на десерт разгрыз комочек концентрата. Еще бы водички. День выдался теплым, вода кончилась. От жажды особенно страдали раненые.

Уже в сумерках к нам добрался комбат Морозов с замполитом и тремя бойцами. Принесли ящик патронов и штук восемь противотанковых гранат. Комбат передал приказ командира полка организовать новую линию обороны на нейтральной полосе. Кто-то высказался, что нет смысла. Лучше вернуться в готовые обжитые траншеи с «лисьими норами» и другими укрытиями. Морозов не дал договорить и жестко объявил:

— Сидение по норам закончилось. Третий батальон продвинулся вперед на километр и захватил две линии траншей. На свои позиции уже никто не вернется, только раненые. Ночью будем рыть окопы по линии, где находимся. Скоро прибудет пополнение, а утром… утро покажет.