Полмира - Джо Аберкромби

А Колючка ничего не боялась. В ней кипела радость битвы, все сильней, все яростней.

И подскочила к гиганту, и кровь билась в уши, как прибой Матери Море. Коневод посмотрел на нее, и глаза у него были сумасшедшие, и она упала, проехалась на боку между его огромных сапог, перевернулась, рубанула по здоровенной булаве, которая ударила по земле прям рядом с ней, полоснула его сзади по ноге, и кровь запенилась большими черными пятнами, а он оседал, оседал на колени… И Фрор шагнул вперед и рубанул его, еще и еще, и синяя краска у него на лице пошла кровавыми брызгами.

И Колючка увидела, как коневоды разбегаются и несутся вниз по склону – на открытую равнину, к ждущим коням, и она вскинула топор и меч высоко-высоко к солнцу и пронзительно закричала, выплескивая полыхающий в ней – до самых кончиков пальцев горящий! – огонь. А призрак отца подтолкнул ее в спину, и она кинулась за убегающими врагами, как гончая за зайцами.

– Держи ее! – взревел Ральф, и кто-то дернул ее за спину, ругаясь на чем свет стоит, а она вырывалась, и лицо залепили волосы.

А это был Бранд, и его щетина царапала ей щеку, а левая рука под ее рукой крепко держала щит, и этот щит прикрывал ее. Ужаки убегали, но им навстречу уже шагали другие, шагали по мягкой траве, с луками наготове и довольными лицами. И много их шло, и кипящая радость битвы смылась, и накатила волна страха.

– За щиты! – рявкнул Ральф, брызгая слюной.

Люди попятились, стали плотно, становясь на место погибших, и щиты дергались и колотились друг о друга, а на них поблескивал дневной свет. Колючка услышала, как бьются стрелы о липовое дерево, увидела, как одна перелетела через край щита Бранда, свистнула ему над плечом. Одда упал, в боку его торчало древко, и он с руганью полз вверх по склону.

– Назад! Назад! Стоим крепко!

И подхватила Одду под мышки и повокла его вверх, а он стонал и отбивался и выдувал кровавые пузыри. И она упала, а он рухнул сверху, и она едва не обрезалась о собственный топор, но она все равно вскарабкалась на ноги снова поволкла его, и тут подскочил Колл и помог, и они в четыре руки затащили его на вершину холма, а за ними отступала щитовая стена. Отступала на место, на котором они стояли несколько мгновений назад, страшных мгновений. И за спиной у них текла река, а перед ними простиралась бескрайняя равнина.

И Колючка стояла, оцепенев и с пустой головой, и не знала, сколько людей из команды погибло. Трое? Четверо? Всех зацепило, но кого оцарапало, а у кого-то рана вышла тяжелая. Она и сама не знала, ранена или нет. Не знала, чья на ней кровь. И, посмотрев на стрелу в боку Одды, подумала, что парень не жилец. Впрочем, а кто здесь жилец? Сквозь щели в побитых щитах она видела склон, усеянный телами. Люди на истоптанной траве еще шевелились, стонали, раздирали ногтями раны.

– Протолкнуть вперед или вытащить? – резко спросила Сафрит, становясь на колени подле Одды.

И крепко взяла его за окровавленную руку.

Отец Ярви молча смотрел вниз, только потирал острый подбородок, и пальцы оставляли красные потеки на коже.

И ярость схлынула, будто и не было ее, и полыхавший огонь прогорел до углей. Отец не успел рассказать Колючке, что радость битвы питает заемная сила, и расплачиваешься за нее – вдвойне. Она вцепилась в мешочек с его костями, но не нашла утешения в прикосновении. И она увидела, как из ран течет кровь, и стонущих людей, и резню, что они учинили. Резню, которую она учинила на пару с ними.

Она научилась убивать, и с этим никто не посмел бы спорить.

И она переломилась пополам, словно ей ударили под дых, и закашлялась, и сблевала на траву крохотный комок рвоты, а потом распрямилась, и задрожала, и не могла отвести глаз, и вокруг нее все заливал такой яркий свет, а колени дрожали, дрожали, и навернулись на глаза слезы.

Она научилась убивать. А еще ей хотелось домой к маме.

И она увидела, что Бранд обернулся и смотрит на нее, и лицо у него все ободрано с одной стороны, а по шее течет кровь прямо в воротник рубашки, а в руке кинжал, и болтаются обрывки повязки, а кинжал – красный-красный.

– Ты как? – просипел он.

– Не знаю, – ответила она, и ее снова стошнило, а если б она успела поесть, то блевать бы ей не переблевать.

– Нам нужно вернуться на «Южный ветер», – послышался чей-то подвизгивающий от страха голос.

Отец Ярви покачал головой:

– Они нас перестреляют с берега.

– Нам нужно чудо, – выдохнул Доздувой, поднимая взгляд к розовому небу.

– Скифр! – крикнул Ярви, и старуха вздрогнула, словно от укуса мухи, и забормотала, и еще сильней сгорбилась. – Скифр, сделай же что-нибудь!

– Они возвращаются! – заорали от щитов – битых, раздолбанных щитов, сколько они выдержат…

– Сколько их? – спросил Ярви.

– Больше, чем в прошлый раз! – крикнул Ральф, накладывая стрелу на тетиву.

– Насколько больше?

– Намного больше!

Колючка попыталась сглотнуть, но во рту пересохло. И слабость такая накатила, отцовский меч едва в руке держался. Колл понес воды стоявшим со щитами, и люди пили, и ругались, и морщились от боли – все ж раненные.

Фрор прополоскал водой рот и сплюнул.

– Время дорого продать наши жизни! Вам смерть пришла!

– Вам смерть пришла… – пробормотала пара голосов, но вызова в них не слышалось, только одно горькое сожаление.

Колючка слышала, как приближаются коневоды, слышала их боевой клич и быстрые шаги. Слышала, как рычит команда – люди готовились встретить набегающего врага в щиты, и, несмотря на слабость, она сжала зубы и вскинула окровавленные меч и топор. И пошла к щитовой стене. К той самой полоске истоптанной грязи за ней, хотя самая мысль об этом пробуждала в ней что угодно, только не радость.

– Скифр! – взвизгнул отец Ярви.

И с воплем ярости старуха вскочила на ноги и отбросила плащ.

– Да будьте вы прокляты!

И она затянула песнопение, тихо-тихо, но голос ее становился все громче и громче. И она прошла мимо, и Колючка не понимала, что она поет, и никогда не слышала, чтоб люди произносили такие слова. И так она поняла, что то был не язык людей.

Ибо то были эльфьи слова и эльфья магия. Магия, что расколола Бога и разбила мир, и каждый волосок на теле Колючки встопорщился, словно бы задул северный ветер.

Скифр все пела и пела, все громче, быстрее и свирепей, и из-за опутывающих тело лохмотий она выдернула два шипастых и источенных прорезями куска темного металла, и она вдвинула один в другой с громким щелканьем, словно запирала замок.

– Что она делает? – спросил Доздувой, но отец Ярви отодвинул его своей искалеченной рукой.

– То, что должна.

Скифр держала в руке эльфью реликвию. И она вытянула руку, приказав:

– Отойдите!

И колеблющаяся щитовая стена распалась, и Колючка посмотрела в щель. А там… там бежали коневоды, целая толпа их, нет, куча, они ползли, как насекомые, огибали тела своих павших, быстро перепрыгивали, и в глазах у них была смерть.

А потом совсем рядом словно бы громыхнуло громом, и вспыхнул свет, и ближайший ужак опрокинулся назад, словно бы его столкнул вниз по склону гигантский палец. А потом щелкнуло и хлопнуло еще, и команда недоуменно зароптала – потому что вниз укатился еще один человек, укатился подобно детской игрушке, и пламя вспыхнуло у него на плече.

Скифр завывала все громче и пронзительней, из эльфской реликвии вылетали ошметки блестящего железа и падали, дымясь, на траву у ее ног. Люди скулили, смотрели, раскрыв рот, и цеплялись за амулеты – страшное ж колдовство, страшней, чем ужаки! Шесть громовых ударов раскатилось над равниной, и шесть мужей пали мертвыми и искалеченными, а остальные коневоды развернулись и бежали, крича от ужаса.

– Великий Боже, – прошептал Доздувой, осеняя грудь священным знамением.

На холм опустилось молчание. Впервые за долгое время не слышалось ни звука. Только ветер шептался с травой и булькало что-то в горле Одды. И пахло странно, словно бы жженым мясом. Один из ошметков металла подпалил траву, Скифр шагнула вперед и затоптала пламя сапогом.

– Что ты наделала? – прошептал Доздувой.

– Я произнесла имя Божие, – ответила Скифр. – Имя, написанное огненными письменами, открытое лишь знающим эльфьи руны, ибо эльфы запечатлели его до Разрушения Божьего. Я сорвала Смерть с ее места у Последней двери и отправила выполнять мои приказы. Но за такое нужно платить. Всегда нужно платить.

И она подошла к Одде, что сидел, весь бледный, прислонившись к дереву. А Сафрит склонилась над ним, пытаясь вытащить стрелу.

– В имени Божием семь букв, – сказала она, направляя на него смертоносную железную штуку. – Прости.

– Нет! – вскрикнула Сафрит, пытаясь заслонить собой Одду, но тот осторожно отодвинул ее.

– Кто хочет умереть стариком?

И он снова оскалился в безумной своей улыбке, только теперь подпиленные острые зубы блестели красным.

– Смерть ждет каждого.

И следом раздался еще один оглушительный хлопок, и Одда выгнулся, задрожал, а потом упал и не двигался, и из черной дырки в его кольчуге поднимался дымок.