Первый шедевр - Яков Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты умираешь? – вопросил за спиной знакомый голос.
Грегори боялся обернуться. Боялся увидеть то, что осталось от Тима. Но голос того, такой раздражающий и саркастичный, звучал совершенно беззлобно, даже слегка подбадривающе. Неужели он сдохнет здесь, в камере, так ничего в этой жизни не добившись, всеми отвергнутый, кроме мертвеца, которого он растворил этой ночью?
– Все зависит от тебя, идиот. Ты так и будешь стоять с оттопыренной задницей или все же повернешься?
Грег зажмурил глаза и начала считать от ста до нуля: 100, 99, 98, 97…
– Этот Николас, конечно, полный мудак. Не удивлюсь, если в лучшие свои годы он работал вертухаем в концлагере, но ты тоже хорош, хе-хе: встретил его такой со стаканчиком виски, как ни в чем не бывало. Как будто не растворял всю ночь мой серый трупешник, хе-хе.
75, 74, 73,72…
– А ведь ты сто по сто думал, как тебе повезло, какой ты неуловимый, скрытый, прошаренный, да? Как ты ловко избавился от тела в туристической жемчужине этого гребаного графства. Без расчлененки, литров кровищи – всего лишь лупасил до утра лопатой хрупкие косточки, пока те не превратятся в кашу. Хе-хе-хе.
58, 57,56, 55, 54…
– И вот тебя отправляет в каталажку богатенький мудачило, издевается над тобой, пока громадина возюкает тебя мордой туда-сюда, как зассавшего ковер щенка. Ты есть щенок, но даже у щенка хватило бы яиц вцепиться зубами в его сраную ногу в крокодиловой туфле. А вот ты – беспомощная посредственность.
43, 42,41, 40, 39…
– Только представь, как старина Николас наткнется на твой так называемый шедевр. Недоразумение. Пожмет плечами и выставит возле уличного бака. Или сожжет в барбекю, как ты мои шмотки. И не останется от твоей картинки ни-хе-ра. Как и от тебя в скором времени.
25, 24, 23, 22, 21, 20…
– А потом его лакеи полезут в морозилку, чтобы приготовить стейк и знаешь, что они найдут? Верно – мой револьвер. И все решат, что ты занимался гоп-стопом, чтобы надыбать очередную дозу. Старина Ник первый будет кричать, что ты гребаный наркоша, заразивший гепатитом его дочурку. А она… она о тебе даже не вспомнит. Никто о тебе никогда не вспомнит…
9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1, 0.
Грегори глубоко вздохнул и открыл глаза, Тим наконец-то заткнулся. Грег резко развернулся к кровати, но там никого не было. И тут внезапно над самым ухо:
– Бу!
Грегори подскочил и плюхнулся на шконку, вжавшись в угол, как раненое животное. Тим стоял в своем неизменном виде: окровавленный, с чуть замутненными глазами, в черной расстегнутой куртке и футболке «Миллуолла», заляпанной кровью. Эта сволочь противно лыбилась и хихикала.
– Почему ты вернулся? – едва прохрипел Грег.
– Задолбался шпекать в аду твою мамашу, ушлепок, – он снова расхохотался скрипящим смехом, будто несмазанная дверь на ветру.
– Заткнись, сволочь. Почему именно сейчас? Я умираю?
– Все мы понемногу умираем, додик, я вот уже, а ты – все еще. Хе-хе-хе. Если честно, я подумал скрасить твое одиночество в камере. Ты здесь по ходу надолго, а говорить тут особо не с кем, – Тим картинно осмотрелся в камере и даже заглянул за нужник.
Грегори почти не мог говорить, из груди рвался тугой кашель с мокротой, который заставил его согнуться в позе эмбриона от боли. Через сжавшееся в тонкую щель опухшее горло просочилась розовая слизь.
– Кстати, забыл сказать: у тебя такой здоровский румянец на морде! Прям идеально скрывает твою болезненную бледность, а вот посиневшие глаза с мешками все портят. Тебе бы масочку с огурчиками, да леденец от кашля. У меня тут где-то был, – Тим начал обшаривать карманы.
– Моя картина… – слова Грегори вновь утонули в мокром кашле.
– Да забудь ты про нее! Ты не сегодня, так завтра склеишь ласты, твоя промокашка – последняя вещь, о которой стоит сейчас думать.
– Оливия…
– Надо же! Вспомнил! Все эти дни ты о ней даже не думал, герой-любовничек. Она тебе не нужна так же, как и ты ей. Ты не был нужен ни своей суицидальной мамаше, ни папаньке, ведь так?
Грег встал с кровати и стал ладонями бить по железной двери, он попытался кричать, звать копов, но из груди шел лишь бурлящий едва слышный свист. Он сжал кулаки и начал лупить сильнее. Никто не приходил.
– Башкой еще постучи, придурок, – иронично заметил Тим.
Грегори неожиданно послушался и приложился лбом о холодную поверхность двери, в глазах вспыхнуло белое пламя, боль отозвалась во всем теле, отчего Грег едва не потерял сознание. Успевшая закрыться коркой ссадина на лбу лопнула, по лицу потекла кровь.
– Господи, ну и дебил же ты! Попробуй с разбега, – Тим заливался хриплым хохотом за спиной.
Окошко в двери открылось, на него таращилась женщина с лошадиным лицом:
– Что ты, черт подери, делаешь?!
– Позвонить, – слово разрезало глотку Грега.
Женщина заметила кровоточащую ссадину и
