Восточные постели - Энтони Берджесс

— Легко было сделать ошибку. У нас столько хлопот с Маньямом.

— Правильдо, — вставил Маньям с заложенным носом, — валите все да бедя.

— А еще дело в брюках, — продолжал Арумугам. — Они чуть порвались, когда мы в тот день дрались с Сеидом Омаром. А потом, когда сын его пришел бить Маньяма, запачкались кровью. Твоей, — напомнил он Сундралингаму.

— Крови было не очень много, — сказал Сундралингам.

— А потом я на них пролил кофе, — добавил Арумугам. — Поэтому убрал в шкаф. И совсем позабыл. А потом Вайтилингам рассказывал, как та самая женщина, Розмари, обругала его, когда он увидел, как тот самый китаец из Пинанга занимается с ней любовью дома у Краббе, а потом Вайтилингам сказал, что теперь он ее ненавидит и больше никогда даже видеть не хочет. После этого я уже и не думал забирать его письма, и про письма, которые сунул в брючный карман, позабыл. Так что, видите, — завершил он, — легко понять.

Ведя речь, он рассеянно комкал письма в дергавшихся руках. Сундралингам отобрал их у него.

— Тут нет ничего жизненно важного, — заключил он. — Циркуляр из Калькутты, два местных счета. А вот это, — сказал он, — авиа с Цейлона.

— Давердо, — вставил Маньям с кровати, — я во всем видовад.

— Нет, нет, нет, — возразил Арумугам. — Просто так неудачно сложилось, и все.

— Особой беды не случилось, — решил Сундралингам. — Письма двухнедельной давности. А вот на этом письме из Канди штамп не слишком отчетливый. Можно еще размазать, затереть грязью, потом свалить на почту.

— Или на служителя из ветеринарного департамента, — предложил Арумугам.

— Да. Нету большой беды. Но больше никогда, никогда, никогда так не делай.

— Не буду, — покорно сказал Арумугам. — А кто такая эта самая миссис Смит?

Сундралингам пристально вгляделся в фамилию и адрес на авиаконверте.

— Не знаю, — сказал он. — Никогда не знал, что у него в Канди есть друзья-англичане.

— Бадь, — вставил Маньям. — Бадь его вышла забуж за адгличадида.

— Мать, конечно, — вскричал Арумугам. — До чего странно думать, что фамилия матери Вайтилингама — Смит. — А потом, с гадким девичьим смешком, предложил: — Давайте откроем, посмотрим, чего она пишет.

— Ну вот еще, в самом деле, — упрекнул его Сундралингам. — Ты же знаешь, это очень нехорошо.

— Письмо не заклеено. Тропические авиаконверты без клея. Их просто степлером пару раз пробивают.

— Степлер из офиса мистера Смита, — сказал Сундралингам, крутя в руках письмо. — Почему вообще она вышла за англичанина?

— Дедьги, — цинично вставил Маньям. — Второй раз вышла забуж за дедьги.

— Только представить, — восхищенно сказал Сундралингам, — только представить два тела в постели, белое с черным. Ужасно.

— Ужасно, — пискнул Арумугам. — Давайте откроем письмо.

Сундралингам умелой докторской рукой вытащил скрепки. Извлек письмо, разгладил и начал читать. Письмо, довольно короткое, было написано на школьном английском. Арумугам пытался читать через плечо, но Сундралингам сказал:

— Веди себя прилично. Сперва я прочитаю, потом ты можешь читать. — Арумугам снова покорно сел на кровать.

— Нет, — ошеломленно вымолвил Сундралингам. — Нет, нет.

— В чем дело?

— Число, — потребовал Сундралингам. — Какое сегодня число?

— Двадцать третье, — сказал Арумугам. — А что? — Голос дошел до альтового до. — Что? В чем дело?

— Когда следующий самолет с Сингапура?

— Завтра. А что? Что за таинственность?

Сундралингам взглянул на него с глубочайшим укором.

— Ну видишь, что ты наделал своим глупым поступком. Завтра она будет здесь.

— Здесь?

— Да, да. Тут сказано, что она собирается двадцать первого полететь в Сингапур. Один рейс в день из Коломбо, правильно? — Но не стал дожидаться от Арумугама профессионального подтверждения. — И пробудет два дня в Сингапуре, пока га самая девушка накупит себе новых нарядов. А потом прилетит сюда следующим подходящим рейсом.

— Какая девушка? Что за девушка?

— Девушка для Вайтилингама. Сирота. Родители оба в автокатастрофе погибли.

— Сколько? — автоматически спросил Арумугам.

— Восемьдесят тысяч, — автоматически отвечал Сундралингам. — А отчим Вайтилингама едет в Пинанг по делам. А она хочет, чтобы Вайтилингам называл его папой.

— Нет!

— И она хочет, чтоб он в аэропорту ее встретил. Хорошую кашу ты заварил, — сказал Сундралингам. — Со своим очень уж любопытным носом.

Инвалид и преступник ошеломленно молчали. Наконец Арумугам сказал:

— Что нам делать? — Интонация завершилась почти за верхним пределом слышимости. — Теперь не осмелимся отдать письмо. Он убьет меня.

— Письмо затерялось, на почте, — объявил Сундралингам. — Может, она потом другое послала. Или телеграмму с подтверждением. Или из Сингапура уже позвонила.

— Дед, — покачал головой Маньям. — Од ди разу дичего бро это де упобядул. Бриходил утром бедя проведадь.

— Письмо потерялось, — повторил Сундралингам. — Письма иногда теряются. Для Вайтилингама будет приятный сюрприз. Мать придет в ветеринарный департамент, а он дает лекарство какому-то мелкому животному. С той самой девушкой. Какой будет сюрприз. Нету большой беды.

— Но, может быть, он не хочет видеть свою мать, — предположил Арумугам.

— Чепуха! Какому мужчине не хочется увидать свою мать? И ту самую девушку. Восемьдесят тысяч долларов, — сказал Сундралингам. — Может, в конце концов, всем нам пора жениться, — вздохнул он.

— Никогда! — ревниво крикнул Арумугам.

— В любом случае, именно ты должен в аэропорту ее встретить. Будешь смотреть за прибытием самолета. Передашь сообщение по громкоговорителю, попросишь, чтоб она с тобой встретилась в зале ожидания. Потом доставишь к сыну. — На глаза Сундралингама навернулись слезы. — Мать встречается с сыном после стольких лет. С будущей женой.

— Это будет сюрприз.

— О да, будет очень приятный сюрприз.

Глава 8

Розмари сидела за своим секретером из Министерства общественных работ среди моря накормленных кошек, пытаясь написать письмо Вайтилингаму. Взяла, как обещала себе, выходной в школе, приказав бою Краббе передать своей собственной ама, чтоб та сообщила в школу, что Розмари больна. Плотный вечерний обед, глубокий сон в постели, которая лучше, чем у нее; полное очищение, горячая ванна (у нее дома только холодный душ), поданный боем Краббе завтрак из яичницы с беконом и колбасой, — все это ее утешило и оживило. Она пришла домой, переоделась в солнечное модельное платье из Пинанга, стянула волосы резинкой, накормила кошек говяжьей тушенкой и неразбавленным сгущенным молоком, и теперь сидела, готовая к новой жизни.

Сидела, вертясь на виндзорском стуле стандартного плетения, с пляшущим на губах розовым кончиком языка, пыталась писать, борясь с глубокой стилистической проблемой. Рядом с блокнотом лежало сухое предложение Вайтилингама, благородные периоды которого препятствовали и сдерживали обычный для Розмари разговорный поток. Кошки, задумчиво переваривая еду, сонно на нее смотрели, ничего не понимая в этой изысканной красоте.

Переминаясь с одной восхитительной ягодицы на другую, сосредоточенно прикусив язычок, она чувствовала, как пригревает солнце, которое было притушено салатными шторами, и все-таки придавало яркость горчичному ковру и диванным подушкам цвета перца с солью. Старалась дописать письмо, но обрадовалась, когда ее прервала открывшаяся позади дверь. Розмари автоматически проговорила:

— Ооооох, уходите, Джалиль, нельзя вам сюда приходить. Я велела, чтоб ама вас не пускала. — Потом вспомнила отвратительное поведенье Джалиля вчера вечером и оглянулась с едкими словами. Но это был не Джалиль: это был китайский мальчишка. Лоо его фамилия. Стоял с очень робкой улыбкой, чистая рубашка с галстуком, наглаженные штаны свидетельствовали о влюбленности. Имя его Розмари не могла вспомнить.

— Привет, — сказал он.

— А, — сказала Розмари, — это ты. — Потом спросила с упреком: — Почему не в школе? — Улыбка его стала медленно гаснуть, и она вспомнила, что он больше не учится в школе, а работает в отцовском заведении. Поэтому пояснила: — Просто шучу. Это мне надо быть в школе.

— Знаю. Я там только что был, сказали, что вы заболели.

— Ой, — воскликнула Розмари. — Ох, да, заболела. Ужасная головная боль. — Внезапно приложила ко лбу руку, протерла ясные здоровые глаза с белыми, как облупленные яйца на пикнике, белками. Кошки видели притворство и не стали поднимать глаза на страдальческие звуки. А потом вспорхнули, как птицы, так как Роберт Лоо неловко упал на колени и молвил:

— Бедная, милая. Бедная, дорогая моя. — И вспыхнул при этом, как будто украл тему у какого-то другого, плохого композитора.